Первой, немедленной реакцией на вознесение Бахауллы были, как мы уже отмечали, скорбь и замешательство, охватившие Его последователей и спутников, а с другой стороны, воодушевление в стане Его недремлющих врагов, исполнившихся новых надежд и решимости. В момент, когда злобно оклеветанная Вера с триумфом преодолела два тяжелейших кризиса, один из которых был спровоцирован внешними, другой - внутренними недоброжелателями, когда престиж ее поднялся на высоту, невиданную за всю полувековую историю ее существования, она вдруг неожиданно лишилась безошибочно направлявшей ее Десницы, определявшей ее судьбы со дня ее зарождения, - утрата, которую как ее приверженцы, так и ее противники посчитали невосполнимой.

Однако, как следовало из слов, произнесенных позднее Самим назначенным Средоточием Завета Бахауллы и Толкователем Его учения, исчезновение сосуда, который Богоявленная Душа избрала Себе временным вместилищем, означало лишь освобождение от ограничений и оков земной жизни, по необходимости ее сковывавших. Влияние ее, более не сдерживаемое физической оболочкой, сияние ее, покинувшее пределы ее земного храма, давало Душе возможность одаривать человечество новыми силами в той мере, какая была ей недоступна во все время ее существования на этой земле.

Более того, поразительная задача, возложенная на Бахауллу, к моменту Его кончины была практически выполнена. Его Миссия, не оставившая и тени сомнения в своей значимости, была во всех отношениях полностью доведена до конца. Доверенное Ему Послание было явлено взорам всего человечества. Наставления, с которыми Ему вверено было обратиться к его правителям, бесстрашно прозвучали. Основы учения, предназначенного воскресить его, излечить от болезней, избавить от рабства и вырождения, были неколебимо установлены. Волна беспорядков, обрушившаяся на Его Веру с неукротимой яростью, лишь очистила и укрепила ее. Потоки пролитой крови обильно оплодотворили почву, на которой суждено было возрасти институтам Его Миропорядка. И наконец, стоящий превыше всего Завет, предназначенный увековечить влияние Веры, обеспечить ее целостность, охранить от раскола и ереси и стимулировать ее распространение во всем мире, был утвержден на своей нерушимой основе.

Его Дело, величие которого было неаостижимо людям даже в их мечтах и чаяниях; заключавшее в себе, подобно раковине, драгоценнейшую жемчужину, о которой человечество издревле мечтало; столкнувшееся с задачами и трудностями невиданной сложности и важности, без сомнения показало, что способно отстоять себя. Его возлюбленный Сын, зеница Его ока, Его наместник на Земле, Исполнитель Его власти, Краегольный Камень Его Завета, Пастырь Его стада, Образец Его Веры, Воплощение Его совершенств, Тайна Его Откровения, Истолкователь Его мыслей, Зодчий Его Миропорядка, Знамение Его величайшего Мира, Средоточие и Центр Его непогрешимого руководства -одним словом, человек, вступивший в должность, не имеющую себе равных на всем протяжении религиозной истории мира, - встал на ее охрану, бдительный, бесстрашный, исполненный решимости расширить ее пределы, пронести знамя ее славы по всему миру, отстоять ее интересы и добиться свершения стоящих перед ней целей.

Проникновенное воззвание, написанное Абдул-Баха на следующий день после вознесения Его Отца и обращенное ко всем без исключения Его последователям, равно как и пророчество Его Скрижалей, дышали решимостью и уверенностью, которые в изобилии подкреплялись памятью о победах, одержанных за время тридцатилетнего служения, и о плодах, которые оно принесло.

Облако уныния, ненадолго омрачившее безутешных последователей Дела Бахауллы, рассеялось. Непрерывность безошибочного, непогрешимого руководства, которым оно было обеспечено со дня своего зарождения, ныне подтвердилось. Смысл торжественного утверждения, что "настал День, вслед за которым не последует ночь", окончательно прояснился. Осиротевшая община в час отчаяния и нужды признала в Абдул-Баха свою Отраду своего Вождя, свою Главную Опору и Защиту. Свет, столь ярко воссиявший в самом сердце Азии, и при жизни Бахауллы распространившийся на страны Блжнего Востока и озаривший берега Европейского и Африканского континентов, теперь под воздействием новопровозглашенного Завета, почти сразу после смерти его Автора, простер свои лучи далее - вплоть до Североамериканского континента, охватил страны Европы, а впоследствии разлился также над Дальним Востоком и Австралией.

Однако прежде чем Вера смогла водрузить свое знамя в самом центре Северной Америки и установить форпосты на большей части западного мира, юному Завету Бахауллы, как то было и в случае с породившей его Верой, суждено было принять огненное крещение, продемонстрировавшее ее крепость и возвестившее о ее нерушимости миру, забывшему Бога. Кризис, почти столь же суровый, как тот, что постиг Веру в ее младенческую пору в Багдаде, вновь потряс самые основания ее Завета и подверг Дело, благороднейшим плодом коего он являлся, одному из самых суровых и тяжких испытаний за все столетие.

Кризис, неправильно истолкованный как ересь, с радостью воспринятый как политическими, так и церковными врагами, а также быстро сокращавшимся числом последователей Мирзы Йахьи, как предвестье окончательного распада системы, воздвигнутой Бахауллой, разразился в самом сердце Его Веры и был спровоцирован не кем иным, как одним из членов Его семьи, сводным братом Абдул-Баха, особо упомянутым в Книге Завета и стоящим вторым вслед за Тем, Кто был назначен Средоточием Завета.

На протяжении не менее чем четырех лет это непредвиденное событие жестоко волновало умы и сердца большинсртва верующих на всем Востоке, на время затмило Светило Завета, разделило родственников и близких Бахауллы на два непримиримо враждующих лагеря окончательно определило судьбу большинства членов Его семьи и серьезно повредило престижу самой Веры, хотя так никогда и не смогло внести постоянный раскол в ее структуру. Истинной почвой этого кризиса была жгучая, неуемная, всепоглощающая зависть, которую явное превосходство Абдул-Баха в положении, власти, таланте, знаниях и добродетелях над остальными сленами семьи Его Отца разожгло не только в душе Мирзы Мухаммада Али, нарушителя Завета, но и в сердцах некоторых из его ближайших родственников. Зависть, такая же слепая, как та, что зажглась в сердцах братьев Иосифа при виде его величия, глубоко укорененная, как зависть пылавшая в груди Каина и подтолкнувшая его убить своего брата Авеля, - еще за несколько лет до вознесения Бахауллы тлела в глубине сердца Мирзы Мухаммада Али и тайно распалялась при виде бесчисленных знаков уважения, восхищения и преклонения выказываемых по отношению к Абдул-Баха не только Самим Бахауллой, Его последователями и Его спутниками, но и огромным числом неверующих, признавших то прирожденное величие, которое Абдул-Баха проявлял еще с детских лет.

Поставив Мирзу Мухаммада Али на вторую по высоте ступень среди верующих, Провидение не только не уняло кипевшие в нем страсти, но, напротив, заставило их вспыхнуть с новой силой, едва он в полной мере осознал, какие последствия влечет за собой этот Документ.

Все, что бы ни предпринимал Абдул-Баха на протяжении этих четырех злосчастных лет; Его непрестанные увещевания, Его искренние мольбы, милости, которыми Он осыпал Своего брата, порицания и предостережения, которыми Он пытался его смирить, даже Его добровольный отход от дел в надежде предотвратить грозящую бурю, - все было тщетно. Мало-помалу, настойчиво и неуклонно, путем лжи, недоговорок, клеветы и грубого искажения фактов этот "Главный Подстрекатель" преуспел, переманив на свою сторону почти всю семью Бахауллы, равно как и значительное число тех, кто составлял его ближайшее окружение. Две оставшихся в живых жены Бахауллы, двое Его сыновей, колеблющийся Мирза Дийаулла и предательски настроенный Мирза Бадиулла, их родная и единоутробная сестра с мужьями, один из которых, бесчестный Сейид Али, приходившийся родственником Бабу, и второй, хитроумный Мирза Маджид ад-Дин, вместе с его сестрой и единоутробными братьями - детьми благородного, правоверного, ныне покойного Ага Калима, - все объединились с решительным намерением подорвать основы Завета, заложенные недавно провозглашенной Волей, Даже Мирза Ага Джан, сорок лет прослуживший секретарем Бахауллы, так же, как и Мухаммад Джавад Казвини, который еще в Адрианополе трудился над переписыванием бесчисленных Скрижалй, явленных Величайшим Пером, - даже они связали свою участь с нарушителями завета и позволили втянуть себя в их козни и интриги.

Покинутый, преданный, подвергающийся постоянным нападкам со стороны почти всех Своих родственников, к этому времени собравшихся во Дворце и соседних домах, прилегающих к Наисвятой Могиле, Абдул-Баха, уже лишившийся матери, сыновей, без какой-либо поддержки за исключением той, что оказывала Ему незамужняя сестра, четыре Его незамужние дочери, Его жена и Его дядя (единоутробный брат Бахауллы), остался по сути один и лицом к лицу с многочисленными, ополчившимися на Него со всех сторон врагами вынужден был нести тяжкий груз огромной ответственности, которую возлагало на Него Его высокое, почетное звание.

Тесно связанные единством желаний и помыслов; неустанные в своих усилиях; уверенные в поддержке могущественного и коварного Джамаля Буруджирди и его приспешников, Хаджи Хусейна Каши, Халиля Хоя и Джалиля Табрези, которые преследовали те же цели; ведя постоянную и обширную переписку с крупными городами и отдельными людьми, находившимися в пределах их досягаемости; с помощью своих эмиссаров, которых они разослали в Персию, Ирак, Индию и Египет; вдохновляемые попустительством властей, в доверие к которым они втерлись путем лести и подкупа, эти поправшие богоданный Завет отступники поднялись как один, дабы развязать кампанию клеветы не менее ядовитой, чем низкие и бесчестные обвинения Мирзы Йахьи и Сейида Мухаммада, которые они совместно выдвигали против Бахауллы. Друзьям и посторонним, верующим и неверующим, высокопоставленным и мелким чиновникам, открыто и обиняками, устно равно как и письменно, они пытались представить Абдул-Баха тщеславным и властолюбивым, эгоистичным, беспринципным и жестоким узурпатором, Который преднамеренно пренебрег завещанием Своего Отца; Который, опутав всех Своими хитрыми и двусмысленными речами, Сам возвел Себя в чин, сопоставимый с Самим Явлением Божьим; Который в Своих сношениях с Западом уже начал заявлять о Своем явлении как о Втором пришествии Иисуса Христа, Сына Божия, явившегося "в полной славе Отца Своего"; Который в Своих письмах верующим Индии провозглашал Себя обетованным Шах Бахрамом и кичился правом толковать писания Своего Отца, устанавливать новые Заветы и разделять с Ним Величайшую Непогрешимость, исключительную прерогативу пророческого чина. Помимо этого они утверждали, что, преследуя личные цели, Он сеял раздор, питал взаимную враждебность внутри общины, а неугодным угрожал отлучением; что Он извратил цель Завещания, которое, по их уверениям, служило частным интересам семейства Бахауллы, поскольку было провозглашено как всемирный, предвечный и не имеющий себе равных в истории религий Завет; что Он лишил Своих братьев и ссестер законного наследства, потратив его на взятки чиновникам для устройства собственной карьеры; что Он отклонял неоднократные предложения совместно обсудить Его доходы, с тем, чтобы все могли распоряжаться ими на равных; что Он уже успел исказить Священный Текст, включив в него написанные от Себя отрывки, а также извратил смысл некоторых наиболее важных Скрижалей явленных пером Его Отца, и наконец, что именно в результате такоего Его поведения верующие Востока подняли знамя мятежа, что община правоверных разрушена, быстро клонится к упадку и обречена на гибель.

И тем не менее это именно Мирзу Мухаммада Али, который, считая себя образцом верности, знаменосцем "унитариев", "Перстом, указующим на Повелителя"", ревнителем Святого Семейства, выразителем мнения Агсан (Ветвей), сторонником Святого Писания, еще при жизни Бахауллы столь открыто и без малейшего зазрения совести письменно, в бумагах, подписанных им самим и скрепленных его личной печатью, утверждал то, что ныне ложно приписывал Абдул-Баха, - именно его Отец покарал собственной уркою. Это он, будучи послан в Индию, подделывал тексты священных писаний, доверенных ему для публикации. Это он в разговоре с Абдул-Баха нагло и дерзко заявил Ему в лицо, что как Омар в свое время узурпировал право наследства Пророка Мухаммада, так и он, Мирза Мухаммад, не постесняется сделать это. Именно он, преследуемый страхом, что может умереть раньше, чем Абдул-Баха, в тот момент, когда Абдул-Баха заверял Его, что со временем все завещанные Ему почести перейдут к Мирзе Мухаммаду, мгновенно возражал, что может и не пережить своего брата. Это он, как свидетельствует Бадиулла в своем письменном признании, опубликованном в связи с его раскаянием и недолгим примирением с Абдул-Баха, в то время, когда тело Бахауллы еще ожидало погребения, хитростью похитил два ларца, хранившиеся ценнейшие документы Его Отца и завещанные непосредственно перед Его вознесением Абдул-Баха. Это он с помощью нехитрой, но исключительно ловкой подделки, а такеж ряда искажений и вставок, придал обличительным словам, обращенным к Мирзе Йахье, смысл, который, казалось бы, прямо относился к его Брату, которого он так страстно ненавидел. И, наконец, не кто иной, как Мирза Мухаммад Али, по свидетельству Абдул-Баха, содержащемуся в Его Завещании, втайне готовил заговор с целью лишить Его жизни - намерение, скрытые намеки на которое мы найдем в письме, написанном Шауллой, сыном Мирзы Мухаммада Али, - оригинал этого письма тоже был включен Абдул-Баха в Его Завещание.

Подобные этим и другие действия и поступки, слишком многочисленные для того, чтобы их пересказывать, совершенно явно нарушали Завет Бахауллы. Еще один очерняющий Веру удар был нанесен ей и заставил содрогнуться ее основы. Буря, предвосхищенная автором Апокалипсиса, разразилась. Прогремели "громы", засверкали "молнии", и произошли "землетрясения", которые необходимо должны были сопровождать откровение "Ковчега Его Завета".

Скорбь, охватившая Абдул-Баха из-за трагического развития событий, столь стремительно последовавших вслед за вознесением Его Отца, даже несмотря на победы, одержанные за годы Его служения, была столь глубока, что оставила в Его душе неизгладимый след вплоть до конца Его дней. Сила переживаний, которые вызвал в Нем этот мрачный эпизод, напоминает о впечатлении, произведенном на Бахауллу ужасными последствиями мятежных действий Мирзы Йахьи. "Клянусь Древней Красою, - написал Он в одной из Своих Скрижалей, - что скорбь Моя и печаль столь велики, что перо немеет в Моей руке!" "Ты бросил Меня, - сетует Он в молитве, вошедшей в состав Его Завещания, - в море бед, угнетающих душу, напастей, от которых больно сжимается сердце... Жестокие испытания ждали Меня повсюду, и опасности подстерегали Меня со всех сторон. Ты бросил Меня в волны смятенного моря в бездонную пропасть, отдал на растерзание Моим врагам, разжег пламя ненависти ко Мне среди Моих близких, с которыми ты установил твой крепкий Завет и твою твердую Волю..." И вновь, в том же Документе, Он пишет: "Господи! Ты видел, как мир рыдает надо Мной, а близкие Мои упиваются Моими скорбями. О преславный Боже! Даже срди врагов Моих нашлись такие, что оплакивали горести и печали, и среди завистников - такие, что сострадали Моим тяготам, Моему изгнанию и Моим бедам". "О Ты, чья Слава превыше всех!" - восклицает Он в одной из Своих последних Скрижалей. - Я отрекся от мира и от людей, и сердце Мое надрывается, и тяжко страдаю Я при виде вероотступников. В клетке мира сего Я трепещу, подобно испуганной птице, и томлюсь в ожидании дня, когда смгу взлететь в Твое Царство".

В одной из Своих Скрижалей - Скрижали, проливающей свет на весь эпизод в целом, Сам Бахаулла начертал следующие многозначительные строки: "О люди, клянусь Богом! Слезы лились их Моих глаз, подобно слезам Али (Баба) посреди небесного Синклита, и сердце Мое вопияло, подобно сердцу Мухаммада в Преславном Шатре, и душа Моя возглашала, подобно душам Пророков, возглашавших перед теми, кто разумеет... И не о Себе скорблю и печалюсь Я, но о Том, Кто придет после Меня, осененный Моим Делом, наделенный явным и неоспоримым величием, ибо они не возрадуются Его появлению, не признают Его знамений, усомнятся в Его величии, будут враждовать в Ним и предадут Его Дело..." "Возможно ли, - вопрошает Он в не менее важной и значительной Своей Скрижали, - что после того, как дневное светило Твоего Завета взошло над горизонтом Твоей Величайшей Скрижали, возможно ли, чтобы чья-то нога оступилась на Твоей Прямой Стезе? Итак, ответим же на это: "О, Мое возвышенное Перо! Тебе выпал жребий являть заповеданное Тебе Богом, Владыкой Небесным, И не вопрошай Меня о том, чтоисфпытает Твое сердце, равно и сердца обитателей Рая, чьи души обращались в круг Моего воистину дивного Дела. И заповедано Тебе на знать того, что скрыли Мы от Тебя. Ибо, истинно говорю, Всеведущ и Сокровенен Твой Повелитель!" Обращаясь непосредственно к Мирзе Мухаммаду Али, Бахаулла недвусмысленно и прямо утверждает: "Он, истинно говорю, есть один из слуг Моих... И стоит ему лишь на миг покинуть сень Моего Дела, - обратится в прах". Далее, вновь обращаясь к Мирзе Мухаммаду Али, Он в не менее проникновенных и возвышенных словах заявляет: "Истинным Богом клянусь! Стоит лишь Нам, на единый миг, удалить его от источника Нашего Дела, как иссохнет и зачахнет его душа". Кроме того, Сам Абдул-Баха свидетельствует: "Нет ни малейшего сомнения, что в каждом из Своих священных писаний Бахаулла не уставал проклинать нарушителей Завета". Часть подобных обвинительных отрывков собрал Он Сам до Своего ухода их этого мира, включив их в одну из Своих последних Скрижалей как предостережение и защитное средство от тех, кто на протяжении всех лет Его служения выказывали столь неутолимую ненависть по отношению к Нему и были очень близки к тому, чтобы подорвать основы Завета, от которого зависели не только Его собственная власть и авторитет, но и целостность самой Веры.

В предыдущей главке я постарался проследить возникновение и развитие Веры, связанной с именами Баба и Бахауллы, на протяжении первых пятидесяти лет ее существования. Если я чересчур пространно повествовал о событиях жизни и служения этих двух Светочей Откровения Бахаи, если порой я слишком подробно описыва отдельные эпизоды, то единственно лишь потому, что события эти возвещают рождение и становление эпохи, которую будущие историки назовут самым героически, самым трагическим и наиважнейшим периодом Апостольского Века Завета Бахаи. И действительно, то, что произошло в последующие десятилетия века, о котором мы ведем речь, являет нашим глазам многочисленные свидетельства неуклонного действия тех животворных сил, которые вызвало к жизни почти непрерывно длившееся на потяжении полувека обновляющее Откровение.

Движимый свыше динамичный процесс, заключающий в себе неслыханные возможности, всеохватывающий, всепреображающий в своем движении к конечной цели, начался в ту памятную ночь, когда Баб сообщил о Своей Миссии Мулле Хусейну в одном из безвестных уголков Шираза. Процесс этот резко ускорился, когда первые лучи Откровения Бахауллы воссияли в тегеранской темнице Сейах Чаль. Новое ускорение придало ему Провозглашение Его Миссии накануне Его изгнания из Багдада. Вершинной его точкой стало провозглашение той же Миссии в бурные годы Его изгнания в Адрианополе. Полностью его значение раскрылось, когда Автор этой Миссии обратился со Своими историческими воззваниями, проповедями и предостережениями к монархам и главам мировых церквей. Окончательное завершение этот процесс получил в законах и заповедях, которые Он сформулировал в возвещенных Им принципах и в будущих установлениях и иснтитутах, которые Он заповедал в последние годы Своего служения в городе-тюрьме Акке.

Заповеданное свыше и наделенное неоспоримым авторитетом орудие, с помощью которого можно было бы направлять силы, высвобожденные богоданным процессом, и обеспечить его гармоничное и непрерывное действие после вознесения Бахауллы, было очевидно необходимо. Таким орудием Бахаулла сделал Свой Завет, незыблемо утвержденный Им перед Его вознесением. Завет этот Он предвосхитил еще в Китаб-и-Акдас, его Он имел в виду, когда прощался с членами Своей семьи, призванными к Его ложу в дни непосредственно перед Его вознесением, и его включил в особый документ, озаглавленный Им "Книга Моего Завета", которую Он в один из последних дней доверил Своему старшему сыну - Абдул-Баха.

Написанный от начала до конца Его рукою; вскрытый на девятый день после Его вознесения в присутствии девяти свидетелей, избранных из числа Его товарищей и членов Его семьи; зачитанный в полдень того же дня перед большим скоплением людей, собравшихся на Его Пресвятой Могиле, включая Его сыновей, нескольких родственников Баба, паломников и верующих Акки, этот единственный в своем роде, эпохальный Документ, названный Бахауллой "Величайшей Скрижалью" и упомянутый Им как "Алая Книга" в Его "Послании Сыну Волка", не имеет равных среди Писаний и Заветов прошлого, включая Завет Самого Баба. Ибо ни в одной из книг всех мировых религиозных систем, даже среди писаний Автора Откровения Баба, мы не найдем ни единого документа, утверждающего Завет, наделенный властью, сопоставимой с той, какой наделен Завет, установленный Бахауллой.

"Столь незыблем и могуществен этот Завет, - утверждает Тот, Кто есть назначенное Средоточие, - что от начала времен до сего дня ни одно религиозное Откровение не производило подобного". "Неоспоримо ясно, - утверждает Он далее, - что краеугольным камнем единого человечества может стать только и исключительно сила этого Завета".

"Знайте же, - пишет Он, - что "Верная Опора", упоминавшаяся от основания мира в Священных Книгах, Скрижалях и Писаниях, есто не что иное, как Его Завет и Его Завещание". И далее: "Светоч Завета озаряет Землю, а слова, начертанные Возвышеннейшим Пером, есть безбрежное море". "Всеславный Господь, - заявляет Он далее, -изрек новый Завет и установил великую Заповедь в сени Древа Аниса (Древа Жизни)... Найдем ли мы нечто подобное сему Завету в предшествующие века и эпохи? Являлись ли когда-нибудь Заповеди, подобные тем, что завещало нам Возвышеннейшее Перо? Нет, клянусь Богом!" И наконец: "Мощь Завета, как исходящее от солнца тепло, пробуждает и ускоряет рост всякой земной твари. Свет Завета, сходным образом, воспитывает умы, дух, сердца и души людские". Завет Своего Отца Он в Своих писаниях называл также "Окончательным Свидетельством, "Всемирной Мерой", "Притягательно Силой милости Божией", "Возвышенным Образцом", "Неопровержимой Заповедью", "Всемогущим Заветом, равного которому нет среди Священных Обетований прошлого" и "одной из отличительных черт величайшего цикла".

Прославленный автором Апокалипсиса как "Ковчег Его (Бога) Завета"; связанный с собранием под Древом Аниса ("Древом Жизни"); о чем упоминает Бахаулла в "Сокровенных Словах"; восславленный Им в других Его писаниях как "Кочег Спасения", как "Вервь, протянутая между Землею и Царством Абха", - этот Завет был оставлен в наследство потомкам в Его Воле и Завещании, которые вкупе с Китаб-и-Акдас и несколькими Скрижалями, где недвусмысленно объявляется звание и высокое положение Абдул-Баха, составляет главную опору, предназначенную Самим Повелителем Завета защищать и поддерживать после Его вознесения предуказанное Средоточие Его Веры и Творца ее будущих институтов.

 В этом весомом и уникальном Документе его Автор раскрывает особенности того "великолепного и бесценного наследия", которое Он завещает Своим "преемникам"; вновь провозглашает фундаментальную цель Своего Откровения; призывает "народы мира" уверенней придерживаться того, что "возвысит" их; возвещает им, что "Бог простил содеянное в былом"; подчеркивает исключительно высокое положение человека; раскрывает изначальную и основную цель Веры в Бога; указывает верующим, чтобы они молились за благополучие царей земли - "воплощение могущества Божия и зарю Его мощи и благодати"; возглагает на них обязанность править миром; причисляет сердца людские к Своим особым владеньям; категорически осуждает любые раздоры и распри; повелевает Своим последователям оказывать помощь тем правителям, что "украшают свое имя, следуя законам равенства и справедливости" и особо призвает Агсан, "Свои ветви", "Своих сыновей", задуматься над "могучей силой и великой мощью, что сокрыты в мире бытия". Также повелевает Он им, вкупе с Афнана (родственниками Баба) и собственной родней, "всем до единого собраться под сенью Величайшей Ветви (Абдул-Баха)"; уподобляет Его "Тому, Кого Господь избрал для Своих целей", "Кто произрос от извечного Корня", о котором Он упоминает в Китаб-и-Акдас; указывает, что "Великая Ветвь" (Мирза Мухаммад Али) должна находиться в подчинении у "Величайшей Ветви" (Абдул-Баха); наставляет верующих общаться с Агсан почтительно и с уважением; советует им почитать также Его семью и родственников, равно как и близких родственников Баба; отказывает Своим сыновья "в каком-либо праве на чужую собственность"; предписывает Своим близким и близким Баба "пребывать в страхе Божием и вести подобающий и приличествующий образ жизни", следуя путями, которые могут "возвысить" их; заповедует всем людям "не допускать до того, чтобы средства установления порядка не превращались в источник смуты, а орудие единения - в причину разногласий", и наконец обращается ко всем верующим с наставлением "служить всем народам" и бороться "за улучшение мира".

То, что Абдул-Баха было отведено столь высокое место, уделена столь важная роль, не удивило, да и не могло удивить ни изгнанников, которые на протяжении долгого времени имели редкую возможность наблюдать за Его жизнью и поведением, ни паломников, которым доводилось, пусть мимоходом, лично общаться с Ним, ни многочисленных верующих дальних земель, которые привыкли чтить Его имя и ценить Его труды, ни широкий круг Его друзей и знакомых в Святой Земле и соседних странах, которые уже хорошо знали, какое положение Он занимал при жизни Отца.

Это Он появился на свет Божий в ту незабвенную благодатную ночь, когда Баб открыл непреходящее значение Своей Миссии Своему первому последователю Мулле Хусейну. Это Он, будучи ребенком, сидел на коленях Тахиры и почувствовал весь волнующий смысл поразительного вызова, который эта героическая женщина с неукротимым нравом бросила своему сотоварищу и единоверцу, прославленному Вахиду. Это Его нежная душа была опалена неизгладимым впечатлением при виде Отца, изможденного, со спутанными волосами, изнемогающего под тяжестью оков, когда девятилетним мальчиком Его привели в тюрьму Сейах Чаль в Тегеране. Это против Него еще в раннем детстве, в то время, как Его Отец томился в тегеранской темнице, обратилась злоба уличных мальчишек, которые побивали Его камнями, осыпали оскорблениями и выставляли на посмешище. Это Он разделил участь Своего Отца вскоре после Его освобождения из тюрьмы, тяготы и нищету жестокого изгнания из родной земли, а также все дальнейшие несчастья и беды, завершившиеся Его вынужденным уходом в горы Курдистана. Это Он, безутешно скорбя в разлуке с обожаемым Отцом, поведал Набилю, о чем тот пишет в своем повествовании, что уже чувствует Себя вполне взрослым и одновременно - ребенком в душе. Это Ему, еще в Его детскую пору, принадлежит уникальная заслуга, заключавшаяся в том, что Он понял все величие до поры сокровенной славы Отца, и это побудило Его, неожиданно бросившись Ему в ноги, умолять как о великой чести о разрешении пожертвовать Своею жизнью во имя Его. Это из-под Его пера, когда отроком Он пребывал в Багдаде, вышел блистательный комментарий к хорошо известному магометанскому преданию, написанный по предложению Бахауллы в ответ на просьбу Али Шавкат-паши, комментарий столь исчерпывающий, что вызвал безграничное восхищение адресата. Это Его речи и диспуты с учеными богословами, с которыми Он встречался в Багдаде, впервые вызвали общее восхищение Им и Его знаниям, которые постоянно приумножались, так же, как и постепенно расширялся круг Его знакомых сначала в Адрианополе, а затем в Акке. Это Ему высокопоставленный вельможа, губернатор Адрианополя, Хуршид-паша принародно воздал высочайшие почести, когда, в присутствии многих известных священнослужителей этого города, его юный Гость с поразительной быстротой разрешил запутанную проблему, поставившую в тупик всех присутствовавших, и это произвело на пашу столь глубокое впечатление, что с того дня он весьма огорчался, если Юноша почему-то не мог посещать подобные собрания.

Именно на Него Бахаулла, по мере того, как рос охват и влияние Его Миссии, стал полагаться все более, чксто назначая Его Своим доверенным, поручив Ему публично отстаивать Свое Дело, дав Ему задание переписать Его Скрижали, разрешив Ему взять на Себя ответственность защищать Его от врагов и возложив на Него функцию следить за соблюдением и отстаивать интересы Его товарищей по изгнанию и спутников. Это Ему было доверено, как только позволят обстоятельства, выполнить весьма непростое и чрезвычайно важное поручение - приобрести участок земли, где могли бы найти вечное упокоение останки баба, обеспечить безопасное перенесение останков в Святую Землю и возвести для Него подобающую усыпальницу на горе Кармель. Именно Он был главной фигурой среди тех, кому удалось сделать все необходимое для освобождения Бахауллы из девятилетнего заключения в стенах города-тюрьмы Акки и позволить Ему на закате Его жизни в полной мере вкусить мира и покоя, которых Он был столь долгое время лишен. Именно благодаря Его неослабным усилиями знаменитый Бади получил возможность удостоиться столь памятных личных встреч и бесед с Бахауллой, благодаря им враждебность, проявленная некоторыми из губернаторов Акки в отношении колонии изгнанников, сменилась уважением и восхищением, благодаря им были приобретены земли, прилегающие к Галилейскому морю и реке Иордан, и ценнейшее описание раннего периода истории Веры и ее догматов осталось потомкам. И это именно благодаря необычайно теплому приему, оказанному Ему во время посещения Бейрута, благодаря Его встречам с Мизатом-пашой, бывшим Великим везирем Турции, благодаря Его дружбе с Азизом-пашой, с которым Он познакомился еще в Адрианополе и который несколько лет подряд занимл пост Вали, а также благодаря Его постоянным связям с военными, знатью и главами церкви, которые в последние годы служения Его Отца все чаще стремились к встречам с Ним, Ему удалось поднять престиж Дела, которое Он отстаивал, на невиданный доселе уровень.

Он единственный удостоился почетного права именоваться "Повелителем" - честь, в которой Его Отец строго отказал другим сыновьям. На Него любящий и непогрешимый в Своих решениях Отец возложил единственный в своем роде титул Серулла ("Тайна Бога"), прозвание, столь подходящее Тому, Кто, будучи человеком по сути и занимая положение, коренным образом отличное от Бахауллы и Его Предтечи, тем не менее мог считаться совершенным Образцом Его Веры, был наделен сверхъествественным знанием и являлся безупречным зерцалом, отражавшим Его свет. Его, находясь в Адрианополе, в Своей Суре-йе Гусн (Скрижали о Ветви), Отец называет "священным и достославным Существом, Ветвью Святости", "Одним из Членов Закона Божия", Его "Величайшей милостью", оказанной людям, Его "совершенной благодатью", возложенной на них, Тем, чрез Кого "пробудится всякая персть", провозглашая, что "всякий, кто отвратится от Него, отвратится от Бога", а "те, кто отринут от себя сень Ветви, обречены блуждать в пустыне". Его Он, пребывая в этом городе, имел в виду ( в Скрижали, обращенной к Хаджи Мухаммаду Ибрагим Халилю) как одного из Своих сыновей, "чьими устами Господь возглаголет о знаменьях Своей силы", как о Том, Кого "Бог отметил и избрал для Своего Дела". На Него в более поздний период Автор Китаб-и-Акдаса в знаменитом отрывке, впоследствии разъясненном в "Книге Моего Завета", возглагает обязанность и право толкования Своего Святого Писания, провозглашая Его одновременно "Тем, Кого избрал Господь и Кто берет начало от Древнего Корня". Его в Своей Скрижали, явленной в тот же период и обращенной к Мирзе Мухаммаду Кули-йн Сабзивари, Он упоминает как "Залив, воды которого происткают из того Моря, что направляет все сущее", и повелевает Своим последователями обратить свои взоры к Нему. Ему же впоследствии, с связи с Его поездкой в Бейрут, в сообщении, продиктованном одному из поверенных, Его Отец воздал дань восхищения, славя Его как Того, "вкруг коего обращаются все имена", как "Величайшую Ветвь Божию" и "Его древнюю и неизменную Тайну". К Нему лично в нескольких Скрижалях, начертанных Его собственной Рукой, Бахаулла обращался, именуя Его "Зеницей Моего Ока", "опорой всего сущего на небе и на земле", "прибежищем всего рода людского", "твердыней для тех, кто уверовал в Господа". Для Него в одной из молитв, явленных в Его честь, Отец просит у Бога "даровать Ему победу" и ниспослать "...Ему, равно как и всем, кто любит Его", "предназначенное" Всемогущим Его "Вестаникам" и "Свидетелям" Его Откровения. И наконец, еще в одной из Скрижалей прозвучали такие важные и авторитетные слова: "Слава Божия да покоится на Тебе и на всех тех, кто окружал Тебя и служил Тебе. Горе, великое горе да постигнет того, кто противостоял Тебе и тщился причинить Тебе вред. Да пребудет благодать с тем, кто присягнул на верность Тебе; и да будет ввержен в адский пламень Твой враг".

И вот теперь в довершение великих почестей, привилегий и благ, которые изливались на Него щедрым дождем на протяжении сорокалетнего служения Его Отца в Багдаде, Адрианополе и Акке. Он был возведен в высокий чин Средоточия Завета Бахауллы и стал преемником Явления Самого Бога - положения, которое давало Ему власть, необходимую для того, чтобы придать мощный толчок всемирному распространению Веры Его Отца, расширить рамки ее учения, сокрушить все препоны и преграды на ее пути, наметить и воплотить в жизнь основные черты ее Административного Порядка, Дитя Его Завета и Глашатая Миропорядка, установление которого знаменует собою пришествие Золотого Века Проповеди Бахаи.

Почти полвека прошло с момента зарождения Веры. С младенчества окруженная врагами, в детстве лишившись своего Глашатая и Вождя, она восстала из праха, в который низверг ее враждебно настроенный деспот, в лице ее второго, величайшего Светоча, Который, несмотря на постоянное изгнанничество, менее чем за полвека добился восстановления ее прав, провозгласил ее Послание, установил ее законы и заповеди, сформулировал ее принципы и очертил ее институты, но едва лишь вновь взошло солнце ее, доселе невиданного, процветания, как Рука Провидения похитила ее Творца, последователи ее были погружены в скорбь и смятение, угасавшие было надежды ее гонителей воскресли, и вновь воодушевились ее противники из политической и духовной сферы.

Еще за девять месяцев до Своего вознесения Бахаулла, по свидетельству Абдул-Баха, высказал Свое желание покинуть этот мир. С этого времени тем, кто общался с Ним, по тону Его высказываний становилось все более и более очевидно, что земная Его жизнь близится к концу, хотя Сам Он воздерживался от прямого упоминания об этом. Вечером, накануне одиннадцатого дня месяца Шавваль 1309 года хиджры (8 мая 1892 года) у Него появился легкий жар, который хотя и усилился на следующий день, но скоро прошел. Он продолжал встречаться с некоторыми из Своих друзей и с паломниками, но скоро стало очевидно, что чувствует Он себя плохо. Жар появился вновь, еще более сильный, общее Его состояние резко ухудшалось, последовали осложнения, закончившиеся в конце концов Его вознесением, на рассвете второго дня месяца Зу-ль-Када 1309 года хиджры (29 мая 1892 года), через восемь часов после захода солнца, на семьдесят пятом году жизни. Его дух, освободившись наконец из тенет жизни, полной тревог и печалей, взлетел к иным пределам, к тем пределам, куда "не достигает взор людей, носящих имена", куда призвала Его "Лучезарная Дева", "облаченная в белое", как Он Сам писал об этом в Лоух-е Руйя ("Скрижали о Видении"), явленной за девятнадцать лет до того дня, в годовщину рождения Его предшественника.

За шесть дней до Своей кончины Он, лежа в постели на руках у одного из сыновей, призвал к Себе всех верующих, включая нескольких паломников, собравшихся во Дворце, для, как выяснилось позже, последней аудиенции. "Я очень доволен всеми вами", - ласково и проникновенно обратился Он к столпившимся у постели, рыдающим людям. "Вы многое сделали и были усердны в ваших трудах. Вы приходили сюда каждое утро и каждый вечер. Надеюсь, Господь поможет вам оставаться неразлученными. Надеюсь, с Его помощью вы будете прославлять Дело Повелителя бытия". К собравшимся тут же женщинам, включая и членов Его семьи, Он обратился с подобными же ободряющими словами, определенно уверяя их в том, что в документе, который Он завещает Величайшей Ветви, поручает их всех Его заботе.

Весть о Его вознесении была мгновенно сообщена султану Абд уль-Хамиду в телеграмме, которая начиналась словами "Солнце Баха закатилось" и в которой монарха извещали также о намерении захоронить священные останки в пределах Дворцов, на что тот с готовностью согласился. Тело Бахауллы положили в самой северной комнате дома, где жил Его зять, в самом северном из трех примыкавших с запада ко Дворцу домов. Погребение произошло вскоре после захода солнца, в день Его вознесения.

Безутешный Набиль, пользовавшийся привилегией частных бесед с Бахауллой в дни Его болезни; Набиль, которому Абдул-Баха поручил выбрать отрывки из Скрижали Посещения, ныне читаемые над Наисвятейшей Могилой; Набиль, который вскоре после кончины своего Возлюбленного в безудержном отчаянии бросился в море и утонул, так описывает скорбную атмосферу тех дней: "Казалось, духовное потрясение, охватившее мир праха, заставило содрогнуться все Божьи миры... Немеет язык и цепенеет мысль при попытке описать состояние, в котором пребывали мы все... Посреди всеобщего смятения толпы обитателей Акки и близлежащих деревень, заполонившие поля, окружающие Дворец, рыдали, били себя по голове и громкими криками выражали свою скорбь".

Целую неделю множество плакальщиков, равно богатых и бедных, не отлучались от семьи, лишившейся своего главы, вкушая пищу, которую щедро раздавали члены семьи. Знатные люди, среди них шииты, сунниты, христиане, иудеи и друзы, а также поэты, улемы и государственные чиновники - все оплакивали утрату и прославляли добродетели и величие Бахауллы, причем многие из них отдавали Ему дань в виде стихов или прозы на арабском и турецком языках. Подобные же приношения поступали из таких далеких от Акки городов, как Дамаск, Алеппо, Бейрут и Каир.

Все без исключения эти яркие свидетельства любви и уважения передавали в руки Абдул-Баха, который теперь представлял Дело ушедшего из жизни Вождя, и среди торжественных восхвалений Его Отцу часто встречались и похвалы, обращенные к Нему.

И все же эти многочисленные проявления скорби и выражения глубочайшего восхищения, которые вознесение Бахауллы стихийно вызвало среди неверующих в Святой Земле и соседних странах, были лишь каплей по сравнению с океаном скорби и бесчисленными свидетельствами безграничного преклонения, которое в час, когда закатилось Солнце Истины, излилось из сердец многих тысяч людей, связавших свои судьбы с Его Делом и полных решимости высоко нести Его знамя в Персии и в Индии, в России и Ираке, Турции, Палестине, Египте и Сирии.

Вознесением Бахауллы завершается период, который во многих отношениях не имеет себе равных в мировой истории религий. Первый век Эры Бахаи был на полпути. Эпоха, не сопоставимая по своей возвышеннности, плодотворности и длительности ни с одним из предыдущих Заветов и характеризующаяся, за исключением краткого трехлетнего промежутка, длившимся полвека постоянным, нарастающим Откровением, - закончилась. Провозглашенная Бабом Весть принесла золотые плоды. Самая важная, хотя, быть может, и не самая яркая, зрелищная фаза Героического Века подошла к концу. Солнце Истины, величайший Светоч мира, взошло в тегеранской темнице Сейах Чаль, явилось из-за скрывавших Его туч в Багдаде, на мгновение затмилось, восходя к своему зениту в Адрианополе, и наконец закатилось в Акке, чтобы вновь явиться по истечении тысячи лет. Юная Вера Божия, путеводная звезда всех Заветов прошлого, была полностью, открыто провозглашена. Пророчества, возвещавшие ее приход, чудесным образом сбылись. Основные ее законы и главные принципы - остов будущего Миропорядка - были ясно изложены. Ее органическая связь и отношение к предшествовавшим религиозным системам были безошибочно определены. Первичные институты, в которых должен был вызревать находящийся пока в зачаточном состоянии новый Миропорядок, были неопровержимо обоснованы. Завет, предназначенный хранить единство и целостность ее всеминой системы, навсегда остался в назидание потомкам. Обещание объединить человеческий род, установить Величайший Мир и создать мировую цивилизацию было решительно дано. Смелые предостережения в предвидении катастроф, которые должны привести к падению царских династий, церковных иерархий, правительств и к гибели людей, прозвучали не раз. Многозначительные обращения были направлены главам правительств Нового Мира и к странам Североамериканского континента, которому позже суждено было стать предвестником Миссии. Первый контакт с народом, отпрыск королевского рода которого еще до истечения первого века Бахаи связал свою судьбу с ее Делом, был установлен. Был дан изначальный толчок, который на протяжении последующих десятилетий устремил и будет устремлять неоценимые духовные блага к святой горе Господней, высящейся над Величайшей Темницей. И наконец, были вооружены первые знамена духовного завоевания, которое еще до конца этого века коснулось не менее шестидесяти стран как в Восточном, так и в Западном полушарии.

Обширным разнообразием своего Святого Писания; числом мучеников, отдавших за нее жизнь; мужеством своих ревнителей; примером, который показали ее сторонники; карой, которая по достоинству постигла ее противников; силой своего убеждения; несравненным героизмом своего Глашатая; поразительным величием своего Творца; чудесным воздействием своего неоделимого духа - Вера Бахауллы, стоящая на пороге шестидесятилетия своего существования, широко продемонстрировала способность продвигаться вперед, неделимая и неподкупная, по пути, намеченному ее Основателем, и являть перед взором будущих поколений знамения и знаки той божественной силы, которой Он Сам столь щедро одарил ее.

Думается, настал момент попристальнее проследить за судьбой тех монархов, вельмож и священнослужителей, равно восточных и западных, которые на разных стадиях служения Бахауллы либо сознательно преследовали Его Дело, либо пренебрегали Его наставлениями и увещеваньям, либо уклонялись от обязательств, которые Он возлагал на них в Своих проповедях, либо не желали относиться к Нему и Его Посланию, как они того заслуживали. Сам Бахаулла, имея в виду тех, кто пытался активно уничтожить или повредить Его Вере, заявил, что "Бог ни на мгновенье не смежает глаз, и никогда не станет Он закрывать глаза на тиранию и угнетение. Этим Откровением Он отметил всем и всякому, кто проявил себя тираном". И поистине захватывающую и страшную картину видим мы, обозревая земли и судьбы, над которыми пронеслось яростное, карающее дуновение Божие, с самого начала служения Бахауллы низвергая монархов, уничтожая целые династии, подрывая корни церковных иерархий, обрушиваясь на Землю войнами и революциями, лишая принцев и вельмож чинов и титулов, отнимая неправедно нажитые богатства, повергая в прах тиранов и наказывая людей порочных и непокорных.

Султан Абд уль-Азиз, который так же, как и Насир ад-Дин-шах, был источником обрушившихся на Бахауллу бедствий и лично ответствен за три указа об изгнании Пророка; который заклеймен в Китаб-и-Акдасе как "воссевший на троне тиран", чье падение предсказано в Лоух-е Фуад, был низложен вследствие дворцового переворота, муфтий столицы вынес ему фетву (приговор), а четыре дня спустя, в 1876 году, он был убит, место же его на троне занял его признанный слабоумным пелмянник. Война 1877-78 гг. освободила одиннадцать миллионов человек из-под турецкого ига; Адрианополь был занят русскими войсками; сама империя распалась в результате войны 1914-18 гг.; султанат - упразнен; вместо него провозглашена республика - так закончилось правление, длившееся более шести столетий.

Тщеславный и деспотичный Насир ад-Дин-шах, которого Бахаулла нарек "Князем Угнетателей"; о котором Он же написал, что скоро он послужит "примерным уроком миру"; чье царствование запятнано казнью Баба и заточением Бахауллы; кто был неустанным подстрекателем его изгнаний сначала в Константинополь, а затем в Адриановоль и Акку; кто, в сговоре с продажными священнослужителями, приложил немало усилий, чтобы задушить Веру в ее колыбели, драматическим образом пал от руки убийцы в усыпальнице Абд уль-Азим-шаха накануне юбилея, который, по поводу вступления в новую эпоху, должен был отмечаться с необычайной пышностью и войти в историю как величайший день в анналах персидского народа. Впоследствии шахский дом стал мало-помалу приходтиь в упадок, пока наконец скандальное поведение распутного и безответственного Ахмад-шаха не привело к закату и падению Кахарской династии.

Наполеон III, одна из наиболее видных царствующих особ своего времени, сверх меры амбициозный, одолеваемый гордыней, коварный и неглубокий, который, как говорят, презрительно отшвырнул Скрижаль, посланную Ему Бахауллой, который был подвергнут Им испытанию и не выдержал его, чье падение ясно предсказано в следующей Скрижали, - Наполеон III потерпел позорное поражение в битве при Седане, в 1870 году, что явилось величайшей военной капитуляцией в современной истории; потерял свое королевство и остаток жизни провел в изгнании. Надежды его потерпели жестокий крах: его сын, наследник империи, погиб в золусской войне, его хвалебная империя пришла в упадок, в стране разыгралась гражданская война, еще более жестокая и кровопролитная, чем франко-прусская, и наконец, прусский король Вильгельм I был торжественно провозглашен императором объединенной Германии в Версальском дворце.

Зараженный духом гордыни, недавний победитель Наполеона III, Вильгельм I, которого Бахаулла строго порицает в Китаб-и-Акдасе, повелевая ему задуматься над судьбой, постигшей того, "чья власть превосходила его собственную", предупрежденный в той же Книге о том, что "плач раздастся от стен берлинских" и берега Рейна будут "залиты кровью", - Вильгельм I пережил два покушения на свою жизнь; ему наследовал его сын, три месяца спустя после восшествия на престол скончавшийся от смертельной болезни и уступивший трон надменному, своевольному и недальновидному Вильгельму II. Гордыня нового монарха ускорила его падение. Неожиданно и стремительно в столице разразилась революция, коммунизм поднял голову во многих городах; князья германских государств отреклись, а сам государь, с позором бежав в Голландию, принужден был отказаться от притязаний на трон. Веймарская конституция окончательно решила судьбу империи, о рождении которой так громогласно заявлял его дед, а крайне суровые условия договора стали причиной того "плача" и тех "стенаний", зловещее предзнаменование о которых прозвучало за полвека до того.

На деспотичного и непреклонного Франца-Иосифа, австрийского императора и короля Венгрии, которого Бахаулла упрекал в Китаб-и-Акдасе за то, что он, совершая паломничество в Святую Землю, пренебрег своей прямой обязанностью и даже не поинтересовался Его судьбой, обрушилось столько несчастий и трагедий, что правление его не сравнится ни с каким другим по числу бед, которые оно принесло народу. Его брат Максимилиан был приговорен к смерти в Мексике; кронпринц Рудольф позорно погиб; императрица пала от руки убийцы; эрцгерцог Франц-Фердинанд и его жена были убиты в Сараеве; "обветшавшая империя" распалась, и на обломках Священной Римской империи возникла маленькая, со всех сторон стесненная республика, которая вскоре, после нескольких лет бедственного существования, была стерта с политической карты Европы.

Всесильный русский царь Александр II, которого Бахаулла трижды предупреждал в обращенной лично к царюСкрижали, повелевая ему "парстырской рукой объединить народы во имя Господне" и не ставить свою власть выше власти "Верховного Повелителя", пережил несколько покушений, но в конце концов пал от руки убийцы. Начатая им и продолженная его преемником Александром III политика жестких репрессий проложила путь революции, которая в царствование Николая II кровавой волной захлестнула царскую империю, разбудила силы войны, привела к эпидемиям и голоду, а вставший у власти воинствующий пролетариат уничтожил знать, поверг гонениям духовенство, изгнал интеллигенцию, разграбил царское имущество, казнил царя вместе с семьей и свитой и таким образом покончил с династией Романовых.

Папа Пий IX, бесспорный Глава самой сильной из христинаских церквей, которому Бахаулла в Своей Скрижали повелевал оставить свои "дворцы тем, кто желает их" и "раздать украшения и драгоценности, которыми он владеет"; дабы "очистить пути Господни", и поспешить в "Единое Царство", был вынужден под давлением обстоятельств сдаться на милость осадившим его войскам короля Виктора-Эммануила и был лишен папских владений и даже власти над Римом. Потеря "Вечного города", над которым папский флаг развевался целое тысячелетие, и унижение, которому подверглась церковная власть в его руках, усугубили душевные муки и физические недуги, отравившие последние годы его жизни. Формальное признание Итальянского королевства, на что впоследствии вынужден был пойти один из его преемников в Ватикане, открыто положило конец мирскому владычеству Папы.

Однако быстрым распадом Оттоманской, наполеоновской, Германской, Австрийской и Российской империй, падением Кахарской династии и концом мирского владычества Римского Понтифика еще не исчерпывается история катастроф, обрушившихся на мировые монархии из-за пренебрежения к предостережениям Бахауллы, изложенным в начале Его Суре-йе Мулук. Превращение Португальской и Испанской монархий равно как и Китайской империи, в республики; странный рок, который позднее преследовал государей Голландии, Норвегии, Греции, Югославии и Албании, ныне живущих в изгнании; отречение от престола королей Дании, Бельгии, Болгарии, Румынии и Италии; тревожные предчувствия, с которыми другие государи взирают на агонию монархической власти в столь многих странах; постыдные акты насилия, бросившие тень на историю правления некоторых монархов как на Востоке, так и на Западе; и сравнительно недавнее неожиданное падение Основателя новой династии в Персии - таковы дальнейшие проявления "Кары Божией", предсказанной Бахауллой в Его бессмертной Суре, проявления, показывающие божественную природу обвинений, обращенных Им к правителям Земли в Его Пресвятой Книге.

Не менее поразительно и ослабление всепроникающего влияния мусульманских шиитских и суннитских церковных иерархов в двух странах, где были воздвигнуты могущественнейшие институты Ислама, что прямо связано с несчастьями, постигшими Баба и Бахауллу.

Халиф, самозванный наместник Исламского Пророка, известный также как "Предводитель Правоверных", покровитель священных городов Мекка и Медина, чья духовная юрисдикция распространялась более чем на двести миллионов магометян, в результате отмены султаната в Турции утратил свою мирскую власть, до того рассматривавшуюся как нечто неотделимое от его высокого положения. Сам Халиф, впоследствии оказавшийся в весьма плачевном положении, скоро бежал в Европу; Халифат, некогда величественнейший и могущественнейший из исламских институтов, был полностью и окончательно упразднен даже без какого-либо решения, вынесенного собранием суннитских общин; единство наиболее могущественной ветви исламской Веры, таким образом, пошатнулось; формальное и полное отделение турецкого государства от суннитской веры было провозглашено; канонический Закон Шариата был аннулирован; церковные учреждения лишены имущества; утверждено гражданское законодательство; отменены религиозные установления; распущена суннитская иерархия; арабский язык, на котором изъяснялся Пророк Ислама, вышел из употребления, а письменность перешла на латинский алфавит; сам Коран был переведен на турецкий; Константинополь, "Венец Ислама", опустился до уровня провинциального города, а его бесценное украшение - мечеть Святой Софии - стала музеем,- все эти ступени последовательной деградации напоминают судьбу, постигшую в первом веке Христианской Эры еврейский народ, город Иерусалим, Святую Святых - храм Соломона - и духовную иерархию, члены которой открыто преследовали религию Иисуса Христа.

Сходные потрясения пережил и весь уклад персидского духовенства, хотя формального отделения церкви от государства в Персии пока не произошло. Основы "церковного государства", прочно укоренившегося в жизни народа и проникшего своими ответвлениями практически во все сферы жизни страны, были наконец подорваны. Церковные учреждения - краеугольный камень шиитского ислама на этой земле - были парализованы и дискредетированы; число муджтахидов, избранных служителей Сокрытого Имама, резко сократилось; лишенных столь привычной чалмы служителей культа, за исключением очень немногих, жестоко обязали сменить традиционный головной убор и платье на европейскую одежду, которую они сами совсеми недавно проклинали и поносили; пышность и великолепие, свойственные их обрядам и церемониям, поблекли; все фетвы (приговоры) были отменены; церковное имущество передано в руки гражданских властей; мечети и училища опустели; право усыпальниц считаться святынями отныне не признавалось; на постановки релегиозных пьес был наложен запрет; монастыри-такийе были закрыты, и даже поток паломников, стекавшихся в Неджеф и Кербелу, поредел и сократился. Отмена обязательного ношения чадры; признание равенства между мужчиной и женщиной; учреждение гражданских судов; упразднение многоженства; отказ от использования арабского языка - языка Ислама и Корана - и усилия, направленные на замену его персидским, - все это не что иное, как дальнейшие ступени деградации предвестья окончательной гибели той бесчестной клики, чьих предводителей, осмелившихся именовать себя "слугами Повелителя Святости" (Имама Али), так часто осыпали почестями набожные правители династии Сефевидов, чьи подстрекательские речи с первых же дней рождения Веры Баба послужили источником массового кровопролития, чьи действия несмываемым пятном легли на историю как их религии, так и их народа.

Кризис, пусть и не столь суровый, как тот, что потряс священные установления Ислама - непримиримого противника Веры, затронул также и церковные институты Христианства, чье влияние, с тех пор, как прозвучали проповеди Бахауллы и Его предостережения, заметно ослабилось, чей престиж понес серьезный урон, чей авторитет постепенно пошел на убыль, а власть, права и прерогативы были значительно ограничены. Фактическая утрата мирской власти Римским Понтификом, о чем упоминалось выше; волна антиклерикальных выступлений, которые привели к отделению католической церкви от Французской Республики; организованные нападки победившего в России коммунизма на греко-православную церковь и последовавшее за ними разрушение, разграбление имущества и преследование бывшей государственной религии; распад Австро-Венгерской монархии, существовавшей как единое целое благодаря поддержке римско-католической церкви и ее институтов; тяжкие испытания, выпавшие на долю католицизма в Испании и Мексике; волна секуляризации, которая в настоящее время охватывает католическую, англиканскую и пресвитерианскую миссии в нехристианских странах;и агрессивные силы язычества, которые атакуют древние цитадели католической, православной и лютеранской церквей в Западной, Центральной и Восточной Европе, на Балканах и в странах Скандинавии и Балтии, - все это выступает как явные проявления упадка, в который пришли судьбы церковных глав Христианства, не пожелавших прислушаться к голосу Бахауллы и вставших между Христом, вернувшимся на Землю в полной славе Отца, и своей паствой.

Нельзя обойти вниманием и постепенное ослабление авторитета церковных лидеров иудаизма и зороастризма, начашвееся с того самого дня, когда впервые прозвучал голос Бахауллы, недвусмысленно провозгласивший, что "Величайший Закон исполнен", что Древняя Краса "воцарилась на престоле Давидовом" и что "все, возвещенное в Книгах (Священном Писании зороастрийцев), явлено и уяснено". Свидетельства растущего сопротивления клерикальным властям; неуважительное и безразличное отношение к веками освященным правилам, обрядам и церемониям; неоднократные вторжения сил агрессивного и зачастую открыто враждебного национализма в сферы церковной юрисдикции, а также общая апатия, с которой, особенно в случае с открытыми последователями зороастризма, люди наблюдают за подобными посягательствами, - все несомненно подтверждает предостережения и предсказания Бахауллы в Его исторических обращениях к главам мировых церквей.

Таковы в общем страшные свидетельства карающего гнева Господня, поразившего монархов и глав духовенства как на Западе, так и на Востоке, как прямое следствие их активного неприятия Веры Бахауллы либо их прискорбно неудачной попытки отозваться на Его зов, вникнуть в суть Его Послания, предотвратить Его страдания, обратить внимание на дивные знамения и чудеса, на протяжении ста лет сопровождавшие рождения и становления Его Откровения.

"Власть отнимется у монархов и церковников", - таково немногословное, но грозное пророчество Бахауллы. "Ежели вы не обратите взор, - предостерегает Он владык земных, - га советы,.. которые Мы явили в этой Скрижали, Кара Господня настигнет вас отовсюду... И в тот день... познаете вы свое бессилие". И вновь: "Даже зная о Наших бедах, вы не остановили руку врага". "Мы... будем терпеливы, - продолжает обвинять Бахаулла, - так же, как были и прежде, терпеливо снося ваши монаршие злодеяния!"

Возглагая особую вину на церковных владык, Он написал: "Источником и причиной тирании было и есть священство... Воистину, Бог очистился от него, равно и Мы". "При внимательном рассмотрении, - открыто утверждает Он, - Мы обнаружили, что большею частью врагами Нашими были священники". "О, священнослужители мира! - обращается Он к ним. - Отныне будете лишены вы всякой власти, ибо Мы отнимем ее у вас..." "Если бы вы уверовали в Господа, когда Он явил Себя, объясняет Бахаулла, - то люди не отвернулись бы от Него, а то, что вы зрите сегодня, не постигло бы Нас". "Они, утверждает Он, имея в виду прежде всего священников - мусульман, - обрушились на Нас с такой яростью, что истощили силы Ислама..." "Священники Персии, - утверждает Он далее, - сотворили то, что ни один человек и ни один народ в мире не посмел сотворить". И вновь: "...Священники Персии... свершили такое, что не свершили даже иудеи, когда им явился Тот, Кто есть Дух (Иисус)". И наконец, следуют одно за другим зловещие пророчества: "Из-за вас народ ваш впадет в ничтожество, знамя Ислама будет поругано, а могущественный престол его низвержен". "Отныне все ваши богатства погибнут, и слава ваша обернется горечью унижения, и вы понесете кару за все ваши деяния..." "Отныне, - еще раньше открыто пророчествовал Сам Баб, - Мы подвергнем ужасным мукам тех, кто поднял войну против Хусейна (Имама Хусейна)..." "Отныне, в день Нашего возвращения, Господь не оставит их Своим мщением, и в мире грядущем, воистину говорю, Он уготовил им страшные муки".

Обозревая события подобного рода, нельзя не упомянуть о тех принцах, министрах и церковниках, что несут личную ответственность за страдания и беды, выпавшие на долю Бахауллы и Его последователей. Турецкого министра иностранных дел, Фуада-пашу, которого Бахаулла назвал "подстрекателем" в деле Его заточения в Величайшую Темницу, который с таким рвением вместе со своим коллегой Али-пашой растравлял страхи и подозрения деспота, и без того уже предубежденного против Веры и ее Вождя, год спустя после того, как он добился осуществления своих намерений, карающий перст Божий поразил на пути в Париж, и он умер в Ниццее в 1869 году. Первый министр Али-паши, Садр Азам, в гневных выражениях обличенный в Лоух-е Раис, чье падение было безошибочно предречено в Лоух-е Фуад, через несколько лет после изгнания Бахауллы в Акку был уволен от должности, лишен каких бы то ни было полномочий, полностью оставлен и забыт всеми. Деспотичный по натуре принц Масуд Мирза, Зил ус-Султан, старший сын Насир ад-Дин шаха, правивший более чем двумя пятыми его королевства, заклейменный Бахауллой как "Адское Древо", впал в немилость, был лишен всех своих владений, кроме Исфахана, и утратил малейшую надежду и возможность когда-либо возыситься вновь. Ненасытно алчный принц Джала уд-Доуле, которому Величайшее Перо дало прозвание "тиран Йезда", после года бесчинств был отстранен от власти и призван в Тегеран, где его заставили вернуть часть собственности, отнятой им у его жертв.

Коварный, тщеславный и распутный Мирза Бузург-хан, Генеральный консул Персии в Багдаде, в конце концов был отстранен от должности и "погрузился в смятение, ошеломленный постигшим его прахом и терзаемый угрызениями совести". Видный муджтахид Сейид Садик Табатабаи, которого Бахаулла обличал как "Тегеранского лжеца", составитель чудовищного указа, по которому все мужчины, принадлежившие к общине Бахаи в Персии, молодые и старые, знатного и низкого происхождения, были приговорены к смертной казни, а все женщины-бахаи должны были быть высланы, внезапно пал жертвой недуга, поразившего его сердце, мозг и тело и в конце концов ускорившего его конец.

Своевластный Субзи-паша, который не раз строго призывал Бахауллу в муниципалитет Акки, был смещен со своего поста и отозван при обстоятельствах, сильно повредивших его репутации. Другие правители города, несправедливо обходившиеся с вверенным им благородным Узником и Его товарищами по изганнию, также не избежали подобной участи. "Каждый паша в Акке, - свидетельствует Набиль в своем повествовании, - чье поведение было исполнено терпимости, служил долго, и Господь не оставлял его Своими милостями, и напротив, всякого мутисаррифа (губернатора), настроенного враждебно, Рука Провидения вскорости лишала власти, как то произошло с Абд ур-Рахман-пашой и Мухаммад-Юсуф-пашой, которых накануне той самой ночи, когда они задумали наложить руки на близких Бахауллы, в полученном по телеграфу приказе отправили в отставку. Дальнейшая судьба их сложилась так, что они никогда уже не смогли вернуть себе утраченное положение".

Шейх Мухаммад Бакир, прозванный "Волк", которого в Своей суровой, обличительной Скрижали Лоух-е Бурхан Бахаулла сравнил с "последним лучом солнца на горной вершине", мало-помалу утрачивал свой престиж и умер в нищете, терзаясь раскянием. Сообщник его, Ми Мухаммад Хусейн, прозванный "Змеей", которого Бахаулла обрисовал как "человека несравненно более порочного, чем угнетатель Кербелы", примерно в то же самое время, изгнанный из Исфахана, скитаясь по деревням, заразился некоей болезнью, отчего тело его стало издавать столь омерзительный запах, что даже его жена и дочь не решались приблизиться к нему, и в конце концов умер, успев перед смертью так испортить отношения с местными властями, что никто не осмелился прийти на его похороны, и тело его было с похором погребено несколькими носильщиками.

Следует упомянуть также и об опустошительном голоде, который примерно год спустя после того, как славный Бади был замучен насмерть, постиг Персию, причем люди были доведены до такой крайности, что даже богатые голодали, и сотни матерей кровожадно пожирали тела собственных детей.

Говоря на жту тему, надо особо упомянуть также и о Нарушителе Завета Баба, Мирзе Йахье, который прожил довольно долго, чтобы собственными глазами, влача жалкое существование на Кипре, который турки назвали "Островом Дьявола", увидеть крах всех надежд, которые он вынашивал глубине своего коварного сердца. Состоя на содержании сначала у турецких, а затем у британских властей, он подвергся дальнейшему унижению, когда ему отказали в британском гражданстве. Одиннадцать из назначенных им восемнадцати "Свидетелей" с отвращением покинули его и, раскаявшись, вернулись к Бахаулле. Сам же Мирза Йахья оказался замешанным в скандале, который вконец подорвал его репутацию и репутацию его страшего сына, лишенного, равно как и его потомки, права преемничества, ранее возложенного на него отцом, который теперь назначил своим преемником верломного Мирзу Хади Даулата-бади, известного азамита, которого после вышеупомянутой мученической смерти Мирзы Ашрафи охватил такой панический страх, что на протяжении четырех последующих дней он извергал с вершины кафедры хулу и поношения, полностью отрекшись не только от Веры Баба, но и от своего благодетеля Мирзы Йахьи, который целиком вверился ему. Это был тот самый страший сын, которого, годы спустя, удивительная судьба заставила, вместе с его племянниками, искать аудиенции Абдул-Баха, назначенного Преемника Бахауллы и средоточия Его Завета, покаяться и молить о прощении, после чего он был милостиво и ласково принят Им и вплоть до смертного часа оставался преданным последователем Веры, которую его отец так глупо, позорно и тщетно старался погубить.

В то время как Бахаулла вместе с небольшим числом Своих спутников переносил тяготы изгнания, конечной целью которого было стереть Его с лица земли, в Его родных краях, в Персии, неуклонно ширящаяся община Его последователей подвергалась гонениям еще более суровым и длительным, чем те испытания, что выпали на долю Его и Его спутников. И хотя уже не лились реки крови, в которых приняла крещение новая Вера, когда в течение одного только года, как утверждает Абдул-Баха, "более четырех тысяч человек было убито, и огромное множество женщин и детей остались без поддержки и защиты", - ненасытный и недремлющий враг совершал одно за другим кровавые злодеяния, отличавшиеся на сей раз даже большей жестокостью.

Насир ад-Дин шах, которого Бахаулла заклеймил как "Царя-Гонителя", как того, кто "делами своими заставлял горько скорбеть жителей городов праведных", в период, о котором идет речь, находился в расцвете лет и сила, достигнув полноты своей деспотической власти. Единолично распоряжавшийся судьмами страны, "цепко придерживающийся незапамятных преданий Древнего Востока"; окруженный "продажными, коварными и лживыми" советниками, которых он мог возвышать или низвергать по своей прихоти; Глава правительства, "в котором каждый лицедействовал, будучи одновременно обманщиком и обманутым"; объединившийся, в борьбе с Верой, с церковной иерархией, представлявшей поистине государство в государстве; поддерживаемый народом, известным своей жесткостью, прославившись своим фанатизмом, раболепием, алчностью и развращенностью, - этот своевольный монарх, лишенный возможности наложить руки на Бахауллу, вынужден был довольствоваться попытками искоренить в пределах собственных владений остатки набиравшей новые силы и внушавшей повсеместный страх общины. Следующими за ним по положению и могуществу были три его старших сына, которым он практически полностью передал полномочия во всем, что касалось внутренних дел и управления провинциями своего королевства. Провинцию Азербайджан он доверил слабому и нерешительному Музаффор ад-Дин-мирзе, престолонаследнику, который подпал под влияние секты шейхитов и выказывал явное почтение муллам. Жестокому, грубому и хитрому Масуду Мирзе, больше известному как Зилл ус-Султан, старшему из оставшихся в живых сыновей, чья мать была низкого происхождения, он доверил управление двумя пятыми своего королевства, включая провинции Йезд и Исфахан, тогда как любимому своему сыну Камрану Мирзе, которого обычно величали Найуб ус-Салтане, он отдал Гилян и Мазендаран, сделав его также губернатором Тегерана и назначив военным министром и главнокомандующим всей армией. Таково было соперничество между последними двумя принципами, что, стараясь превзойти один другого и снискать отцовскую милость, они, опираясь на поддержку находящихся в их подчинении главных муджтахидов, изо всех сил стремились затмить друг друга в таком похвальном деле, как преследование, искоренение и уничтожение членов беззащитной общины, которые по повелению Бахауллы прекратили оказывать вооруженное сопротивление даже для самозащиты, ибо Он учил, что "лучше быть убитым, нежели самому стать убийцей". Подобно им, выступавшие как главные зачинщики гонений со стороны церкви, Хаджи Мулла Али Кани и Сейид Садик Табатабаи - оба ведущие муджтахиды Тегерана, вместе с шейхом Мухаммадом Бакиром, их коллегой из Исфахана, и Мир Мухаммадом Хусейном, Имамом Джуме этого города, тоже не желали упустить хотя бы малейшую возможность обрушиться всей тяжестью своей власти на противника, чьего носившего все более официальный и легальный характер влияния они имели больше оснований бояться, чем сам государь.

Не удивительно поэтому, что, столкнувшись со столь опасной ситуацией, Вера вынуждена была уйти в подполье, и что основными чертами, характеризующими это смутное, беспокойное время, стали аресты, допросы, заключение в тюрьму, клевета и доносы, грабеж, пытки и казни. Начавшиеся паломничества в Адрианополь, а затем в Акку, где приняли внушительные размеры, равно как и распространение Скрижалей Бахауллы и вдохновенные рассказы, из уст в уста передававшиеся теми, кому удалось добиться Его аудиенции, еще больше разжигали ненависть среди духовных и светских властей, которые наивно вообразили, будто раскол, произошедший среди последователей Веры в Адрианополе, и пожизненное изгнание ее Вождя навсегда предрешили судьбу Дела и обрекли его на гибель.

В Абадихе некто по имени Устад Али Акбар, по наущению одного из местных сейидов был схвачен и так жестоко исхлестан плетьми, что тело его было с ног до головы залито кровью. В деревне Такур по повелению шаха у жителей отобрали все имущество, Хаджи Мирзу Реза Кули, единоутробного брата Бахауллы, схватили, препроводили в столицу и бросили в темницу Сейах Чаль, где он пробыл целый месяц, а его сводного брата, Мирзу Хасана, тоже приходившегося единоутробным братом Бахаулле, клеймили каленым железом, после чего соседняя деревня Дар Кала была предана огню.

Ага Будург из Хорасана, знаменитый "Бади" (Чудесный); обращенный в Веру Набилем; тот, кого именовали "Гордостью Жертв"; тот, кто семнадцатилетним юношей доставил Скрижаль Насир ад-Дин-шаху; в чью душу, по словам Бахауллы, Господь "вдохнул дух величия и мощи", - был схвачен; три дня и три ночи его пытали раскаленным железом, били прикладами по голове, превратив ее в бесформенное месиво, после чего бросили тело в яму, забросав землей и камнями. Посетив Бахауллу, когда Тот уже третий год томился в казармах, Бади, исполненный рвения, предложил в одиночку, пешком отправиться в Тегеран и передать Скрижаль государю. Четыре месяца потребовалось ему, чтобы добраться до столицы, где, проведя три дня постясь и выжидая, он наконец встретил шаха, следовавшего со свитой на охоту в Шимран. Спокойно и с достоинством приблизившись к шаху, Бади произнес: "О царь! Я явился к тебе из Шебы с важной вестью". По приказу государя Скрижаль взяли из рук юноши и передали тегеранским муджтахидам, которым шах повелел ответить на Послание. Однако муджтахиды отказались исполнить повеление шаха, предложив вместо этого предать посланника смерти. Впоследствии шах переправил Скрижаль персидскому послу в Константинополе, надеясь, что по прочтении ее министры султана воспылают к Бахаулле еще большей ненавистью. Три года не переставал Бахаулла восхвалять в своих писаниях героизм юноши, характеризуя принесенную им жертву как "соль Моих Скрижалей".

Аба Басир и Сейид Ашраф, чьи отцы погибли при осаде Зенджана, были в тот же день обезглавлены на одной из столичных площадей, причем Аба Басир, даже стоя на коленях и молясь перед смертью, давал своему палачу советы, как лучше нанести удар, в то время как Сейид Ашраф, избитый так, что кровь сочилась из-под его ногтей, был обезглавлен, сжимая в объятьях тело своего мертвого друга. Мать Ашрафа, когда ее послали в тюрьму к сыну в надежде, что ей удастся уговорить его отречься, сказала ему, что, если он предаст свою веру, она откажется от него, велела ему последовать примеру Аба Басира и не проронила ни единой слезы, глядя на умирающего сына. Богатого и знатного Мухаммад Хасана Хана Каши так безжалостно избили палками, что он скончался, не вынеся испытания. В Ширазе по приказу местного муджтахида Мирза Ага Рикаб Саз вместе с Мирзой Рафи Хайатом и Машхади Наби были задушены в один и тот же час глухой ночью; мертвые тела бросили на поругание толпе, забросавшей их нечистотами. В Кашане шейху Аб уль-Казим Мадхани предложили чашу с водой, поскольку он уверял, что жаждет испить чашу мученичества, и нанесли ему смертельный удар, когда он склонился над чашей с молитвой.

Мирза Бакир Ширази, который с несравненным набожным благоговением переписывал Скрижали Бахауллы в Адрианополе, был казнен в Кермане, а в Ардикане на старого, немощного Гуль Мухаммада напала беснующаяся толпа, и двое сейидов, бросив старика на землю, так затоптали его своими подкованными сапогами, что сломали все ребра, выбили зубы, а после этого тело выволокли за городские ворота и бросили в ров только ради того, чтобы на следующий день снова вытащить его, проволочь по улицам города и, наконец, оставить непогребенным на пустыне. В городе Мешхеде, известном необузданным фанатизмом своих жителей, восьмидесятипятилетнему старику Хаджи Абд уль-Маджиду, отцу уже упомянутого Бади, одного из немногих выживших защитников форта Табарси, который после мученической смерти сына посетил Бахауллу и, исполненный рвения, вновь вернулся в Хорасан, - Хаджи Абд уль-Маджиду снизу доверху вспороли живот, а голову на мраморной плите выставили преед толпой глумящихся зевак, а затем проволокли тело по площадям и базарам и оставили в морге, откуда его смогли забрать родственники.

В Исфахане по приказу шейха Мухаммада Бакира был обезглавлен Мулла Казим, а мертвое тело топтали лошадьми, после чего бросили в огонь; Сейиду Ага Джану отрезали уши и на веревке водили по улицам и базарам. Месяц спустя в том же городе разыгралась трагедия двух знаменитых братьев - Мирзы Мухаммад Хасана и Мирзы Мухаммад Хусейна, "двух светочей-близнецов", нареченных соответственно "Султан уш-Шухада" (Царь Мучеников) и "Махбуб уш-Шухада" (Возлюбленный Мучеников), которые прославились своим благородством, честностью, добротой и набожностью. Виновником их мученической смерти стал порочный и бесчестный Мир Мухаммад Хусейн, Имам Джуме города, которого Бахаулла заклеймил как "ядовитую змею": помня о большой сумме, которую он задолжал братьям, вступая с ними в деловые сделки, Мир Мухаммад замыслил разом избавиться от долга, обвинив братьев в том, что они - последователи Баба, и таким образом обрекая их на смерть. Их богато обставленные дома были разграблены, не уцелели даже деревья и цветы в их садах, остальное же имущество было конфисковано; смертный приговор вынес шейх Мухаммад Бакир, которого Бахаулла назвал "волком"; Зиль ус-Султан утвердил это решение, после чего братьев заковали в цепи, обезглавили, выволокли на Мейдан Шах, где над ними надругалась потерявшая окончательно человеческий облик, кровожадная толпа. "Так пролилась кровь двух братьев, - пишет Абдул-Баха. - И даже христианский священник в Джульфе сетовал, стенал и скорбел во весь тот день". Несколько лет в Своих Скрижалях Бахаулла продолжал упоминать о судьбе братьев, возглашал Свою скорбь по ним и восхвалял их добродетели.

Муллу Али Лжана заставили пешком проделать путь от Мазендарана до Тегерана; путешествие оказалось столь тяжелым, что под конец на шее у несчастного появились кровоточащие раны, а нижняя половина туловища вздулась и опухла. В день своей мученической кончины он попросил воды, свершил омовение, прочитал молитвы, щедро вознаградил своего палача и вновь вернулся к молитве, пока лезвие кинжала не перерезало ему горла, после чего его тело забросали грязью и оставили на три дня на всеобщее обозрение, и, наконец, разорвали на куски. В Намике Муллу Али, обратившегося в Веру еще при жизни Баба, избили так жестоко, переломав ему все ребра топором, что он немедленно скончался. Мирза Ашраф погиб в Исфахане: шейх Мухаммад Тахи Наджафи, "сын волка", и его ученики топтали и пинали ногами его тело, жестоко его изувечив, а затем бросили толпе, чтобы она сожгла останки; обугленные кости погребли под развалинами стены, специально разрушенной для этой цели.

В Йезде при подстрекательстве муджахида этого города и приказу жестокосердного Махмуда Мирзы, Джалул уль-Доуле, губернатора и сына Зилл ус-Султана, семеро человек было убито в один день при самых ужасных обстоятельствах. Первого из них, двадцатисемилетнего Али Ашгара, задушили, а тело - отдали в руки нескольким евреям, которые, принудив шестерых друзей убитого сопровождать их, протащили труп по улицам, запруженным народом и солдатами, бившими в барабаны и трубившими в трубы; после этого, добравшись до здания телеграфа, отрубили голову восьмидесятипятилетнему Мулле Махди и подобным же образом протащили его тело в другой квартал, где при виде огромного скопления зевак, обезумев от исступленных, оглушительных звуков музыки, предали подобной же казни Агу Али. Затем, ведя за собой четверых оставшихся в живых, они проследовали к дому местного муджтахида и на глазах у толпы перерезали горло Мулле Али Сабдивари, который обращался к обступившим его людям, прославляя неизбежный час своей мученической смерти, потом, еще живого, изрубили саблями, а череп раздробили камнями. В другом квартале, недалеко от ворот Михриз, они убили Мухаммад Бакира, а затем в Майдан Хане под громоподобные звуки барабанов и труб, заглушавших дикие вопли толпы, обезглавили еще оставшихся в живых двух братьев, едва достигших двадцати лет, Али Ашгара и Махуммад Хасана. Мухаммад Хасану вспороли живот, вырвали сердце и печень, насадили голову на пику и под барабанный грохот, высоко подняв, пронесли по улицам города, после чего, повесив на ветви шелковицы, швыряли в нее камнями, как в мишень. Тело бросили перед дверьми дома его матери; женщины же, бывшие в толпе, ворвались внутрь, чтобы плясать и веселиться. Даже куски истерзанной плоти люди уносили с собой, чтобы использовать как лекарственное средство. В конце концов отрубленную голову Мухаммад Хасана приставили к нижней части тела и вместе с телами остальных жертв сожгли в городском предместье, безжалостно раздробив черепа камнями; потом заставили тех же евреев вывезти останки и бросить их в ров на равнине Салсабиль. Губернатор объявил в городе праздник, все лавки по его приказу были закрыты, ночью улицы были празднично освещены - таким ликованием завершилось одно из самых чудовищных преступлений современности.

Подобным же образом ни обратившиеся в Веру евреи, живущие в Хамадане, ни персы из Йезда не избегли нападок врагов, в исступленной ярости взиравших на то, что свет Веры проникает в места, которые они уверенно считали своей вотчиной. Даже в Ашхабаде члены недавно основавшейся шиитской общины, завидуя растущему престижу последователей Бахауллы, живших бок о бок с ниим, подговорили двух бродяг среди бела дня на базарной площади напасть на семидесятилетнего Хаджи Мухаммада Реза Исфахани: старику нанесли более тридцати двух ран, вспороли ему живот, вырезали печень и рассекли грудь. Военная следственная комиссия, направленная русским царем в Ашхабад, после длительного расследования установила вину шиитов, приговорив двоих к смертной казни и еще шестерых - к изгнанию, - приговор, который не удалось смягчить ни Насир ад-Дин-шаху, ни улемам Тегерана, Мешхеда и Тебриза, но который, к великому удивлению русских властей, был заменен более легким наказанием благодаря великодушному вмешательству членов скорбящей общины.

Таковы были некоторые типичные примеры обращения, которому подвергались со стороны противников Веры члены образующихся общин последователей Бахауллы во время его изгнания в Акку, - обращения, которое поистине свидетельствует о "жестокости и бессердечии, равно как и о дьявольской изобретательности".

"Инквизиторские расследования и пытки", последовавшие вслед за покушением на Насир-ад-Дин-шаха, уже, по выражению лорда Керзона Кедлстонского, дали Вере "запас жизненных сил, которые не мог придать ей ни один внешний фактор". Ужесточение гонений, потоком недавно пролитой крови мучеников еще больше укрепили корни, которые святой Росток пустил в родную почву. Вопреки кровавой политике огня и меча, с помощью которой их хотели уничтожить, не растерявшись при виде трагических потрясений, обрушившихся на силой вырванного из их среды Вождя, не затронутые безрассудными и подстрекательскими действиями того, кто нарушил Завет Баба, последователи Бахауллы множили свои ряды и молча собирались с ислами, необходимыми для того, чтобы позже поднять голову и свободно приступить к созиданию основ своих институтов.

Вскоре после визита в Персию осенью 1889 года лорд Керзон Кедлстонский заявил, дабы исправить "великую путаницу" и "ошибки", которыми изобиловали труды "многих европейских и английских авторов", писавших о Вере, что "ныне бахаи по приблизительным подсчетам включают девяносто процентов бывших последователей Баба". Граф Гобино еще в 1865 году свидетельствовал: "Z'opininion generale est que les Babis sont repandus dans toutes les classes de la population et parmi tous les religionnaires de la Perse, sauf les Nusayris et les Chretiens; mais ce sont surtout les classes eclairees, les hommes pratiquant les sciences du pays, qui sont donnйs comme tres suspects. On pense, et avec raison, ce semble, que beaucoup de mullas, et parmi eux des mujtahids considerables, des magistrats d'un rang eleve, des hommes qui occupent а la cour des fonctions importantes et qui approchent de prиs la personne du Roi, sont des Babis. D'aprиs un calcul fait recemment, il y aurait a Tihran cinq milles de ces religionnaires sur une population de quatre-virgt milles а a peu pres... Ze Babisme a pris une action considtrable sur l'intelligence de la nation persane, et, se rйpendant mкme au delа des limites du territoire, il a deborde dans le pachalik de Baghdad, et passe aussi dans Z'Inde... Un mouvement religieux tout particulier dont l'Asie Centrale, c'est-а-dire la Perse, quelques points de l'Ynde et une partie de la Turquie d'Asie, aux envirins de Baghdad, est aujourd'hui vivement preoccupee, mouvement remarquable et digne d'кtre etudie а tous les titres. Il permet d'assister а des developpents de faits, а des catactrophes telles que l'on n'est pas habitue а les imaginer ailleurs que dans les Temps recules o se sont produites les grandes religions"*.


* Общее мнение таково, что бабиды встречаются ныне среди всех слоев населения и представителей всех религий, существующих в Персии, за исключением нусайритов и христиан; однако наиболее подвержены влиянию религии люди просвещенные, занимающиеся изучением наук. Полагают, и, я думаю, справедливо, что многие муллы, а среди них - видные муджтахиды, высокопоставленные чиновники, люди, исполняющие важные должности при дворе и приближенные к особе государя, - бабиды. Недавно было подсчитано, что в Тегеране проживает пять тысяч приверженцев этой религии, тогда как общее население города составляет приблизительно восемьдесят тысяч душ". И далее: "...Бабизм не только оказал значительное воздействие на персидскую интеллигенцию, но распространился и за пределы страны - в багдадский пашалык и даже в Индию". И вновь: "...Совершенно необычное религиозное движение, которым живо интересуются теперь в Центральной Азии, то есть в Персии, в некоторых уголках Индии и в азиатской части Турции, в окрестностях Багдада, - движение весьма примечательное и достойное самого разностророннего изучения. Здесь поневоле становишься свидетелем такого развития событий и таких катастроф, которые воображение привыкло рисовать нам лишь в прошлом, либо которые являются следствием возникновения великий религий". (фр.).

"Однако эти перемены, - пишет далее лорд Керзон, имея в виду Провозглашение Миссии Бахауллы и мятеж Мирзы Йахья, - никоим образом не помешали, а похоже, и напротив, ускорили распространение новой религии, которая завоевывает популярность со скоростью, необъяснимой для тех, кто способен видеть в ней лишь грубую форму политического или даже метафизического, духовного брожения. По самым заниженным подсчетам, число бабидов в Персии сейчас составляет полмиллиона человек. Полагаю, после бесед с компетентными людьми, что общее число их ближе к миллиону". "Их можно встретить, - добавляет он, - буквально на каждом шагу, повсюду: от министра и придворного до мусорщика или лакея, и само мусульманское духовенство - не последняя из сфер их влияния". "Из фактов, что бабизм, - также свидетельствует лорд, - в ранние годы своего существования вступил в конфликт с гражданскими властями, что бабиды предприняли покушение на жизнь шаха, часто делают неправильный вывод о том, что движение было изначально политическим и нигилистическим по характеру... В настоящее время бабиды пользуются одинаковыми правами и так же лояльны по отношению к короне, как и прочие подданнные. Несправедливыми кажутся и обвинения их в социализме, коммунизме и безнравственности - понятия, которые так часто путают при незрелом суждении... Единственная коммунистическая идея, распространявшаяся Им (Бабом), заключена уже в Новом Завете и раннехристианской церкви, а именно: общее пользование имуществом в рамках общины, подаяния и благотворительность в самом широком смысле слова. Обвиннеие в безнравственности, видимо, частью является плодом злоумышленной клеветы противников Веры, частью - политики раскрепощения женщины, которую проповедовал Баб и которая в восточном сознании практически неотличима от призывов к распутству". И наконец, лорд Керзон делает следующее предположение: "Если бабизм будет продолжать расти такими же темпами, то недалеко время, когда он вытеснит мусульманство с земли Персии. Не думаю, чтобы это могло случиться, пока он будет выступать как некая враждебная религия. Но если он начнет вербовать лучших солдат крепости, которую атакует, шансы на то, что он в конце концов возобладает, станут куда больше".

Заключение Бахауллы в крепости-тюрьме Акке, обрушившиеся на Него невзгоды, тяжкие испытания, которым подверглась община Его последователей в Персии, не смогли остановить и вообще в какой-либо мере препятствовать могучему потоку Божественного Откровения, которое непрестанно изливалось из-под Его пера и от которого в будущем напрямую зависели ориентация, цельность и дальнейшее распространение Его Веры. И действительно, по охвату и количеству Его писания в годы заключения в Величайшей Темнице превосходят то, что было создано в Адрианополе или Багдаде. Более замечательное, чем коренное изменение условий Его собственной жизни в Акке, более значимое по духовным последствиям, чем кампания гонений, не стихающая благодаря усилиям врагов Его Веры на Его родной земле, это беспрецедентное увеличение Его творческой активности во время изгнания в Акку должно рассматриваться как одна из наиболее вдохновенных и плодотворных стадий на пути развития Его Веры.

Яростные бури, потрясавшие Веру, в первые дни Его служения, и ледяное, опустошительное дыхание, коснувшееся ее в начале Его пророческой деятельности, вскоре после Его изгнания из Тегерана, под конец Его пребывания в Багдаде сменилось важной порою Его Миссии - порою, которая увидела, как приходят в движение силы, заложенные в Божественном Ростке, дремавшие вплоть до трагической гибели Его Предтечи. С Его прибытием в Адрианополь и провозглашением Его Миссии, Светило Его Откровения достигло зенита и отныне сияло, о чем свидетельствуют стиль и тон Его писаний, во всей полноте своей полуденной славы. За годы Его пребывания в Акке подошел к концу процесс медлненого созревания, за эти годы был собран урожай отборнейших плодов Его миссии.

Писания Бахауллы этого периода, если мы обозреем все обширное поле затронутых ими тем, распадаются на три категории. Первая включает сочинения, ставшие последствием провозглашения Его Миссии в Адрианополе. Вторая - включает законы и заповеди Его Завета, по большей части собранные в Его Наисвятейшей Книге - Китаб-и-Акдасе. К третьей можно отнести те Скрижали, где частично провозглашаются, а частично подтверждаются вновь основные догматы и принципы, лежащие в основе этого Завета.

Провозглашение Его Миссии, как уже отмечалось, было обращено непосредственно к царям и повелителям Земли, которые, будучи облечены верховной властью, несли особую ответственность за судьбы своих подданных. Именно им, светским властителям мира, а также ведущим религиозным деятелям, оказавшим не меньшее воздействие на массы своих последователей, и обращал Узник Акки Свои призывы, предостережения и увещевания в первые годы Своего заточения в этом городе. "После прибытия Нашего в эту Темницу, - пишет Он Сам, - вознамерились Мы передать царям послания Господа их, Могучего и Всеславного. Невзирая на то, что Мы уже сообщали им в нескольких Скрижалях то, что было велено Нам сообщить, Мы сделали это вновь, в знак милости Божией".

Царям Земли, Востока и Запада, равно христианам и мусульманам, к которым уже были обращены Его наставления и предостережения в Суре-йе Мулук, явленной в Адрианополе, тем, кого так страстно порицал Баб в первой главе Кайум уль-Асмы в ночь Провозглашения Своей Миссии, Бахаулла, в самые мрачные дни Своего заключения в Акке, обратил один из наиболее возвышенных отрывков Своей Наисвятейшей Книги. В этих отрывках Он призывал их твердо придерживаться "Величайшего Закона"; провозглашал себя "Царем Царей" и "Чаянием Народов"; объявлял их Своими "вассалами" и "знаками Своего господства", отрицал всякий помысел завладеть их царствами; повелевал покинуть свои дворцы, дабы не упустить возможность вступить в Его царствие; восхвалял владыку, который поднимется на защиту Его Дела, как "соль рода человеческого"; и наконец, обвинял их за те несчастья и беды, что обрушились на Него по их воле.

В Своей Скрижали королеве Виктории Он, кроме того, советует царям придерживаться "Малого Мира", раз уж они отвергли "Мир Великий"; призывает примириться между собою, объединиться и уменьшить число своих войск; повелевает им не обременять чрезмерно своих подданных, которые, учит Он, не что иное, как "дети" их и "сокровища"; возглашает принцип, согласно которому, если кто из них поднимется с оружием на другого, то все остальные должны подняться против него, и остерегает обращаться с Ним так, как то сделал "Царь Ислама" и его министры.


НАРУШЕНА НУМЕРАЦИЯСТРАНИЦ!!!!!!!!!!

К самому выдающемуся и влиятельному монарху Запада в ту пору, французскому императору Наполеону III, которого Он величает "Верховным Владыкой" и который, по Его собственному выражению, "отринул" Скрижаль, явленную для него в Адрианополе, Он, заключенный в армейских казармах, обратился с новой Скрижалью и передал ее с французским представителем в Акке. В этой, второй Скрижали Он возвещает приход "Того, Кто Свободен от Всех Уз", чья цель -"пробудить мир" и объединить народы; недвусмысленно утверждает, что Христос был Провозвестником Его Миссии; предрекает, что "звезды падут с небес знания" тех, что отвернулись от Него; ставит на вид монарху его неискренность и ясно пророчествует, что его царство будет "ввергнуто в смуту", что он "утратит власть над своей империей", что "потрясения ждут народ сей земли", если их повелитель не поднимется на защиту Дела Господня и не последует за Тем, Кто Есть Его Дух.

В памятных, незабываемых отрывках, обращенных к "Правителям Америки и Президентам Республик по ту сторону океана", Он в Своем Китаб-и-Акдасе взывает "украсить храм их владений дарами справедливости, и осенить страхом Господним, и венчать главу доминиона памятью" об их Повелителе; заявляет, что "Обетованный" явился; советует не избегать "Дня Божия" и повелевает "скрепить десницей справедливости" то, что было разрушено, и "сокрушить" "гонителя" жезлом заповедей и наставлений Господа их, Властного и Премудрого".

Всемогущему русскому царю Александру II Он, томясь в заключении, направляет Послание, где возглашает приход обетованного Пастыря, которого "восхваляли уста Исайи", чье Имя сияет со страниц Торы и Евангелия"; призывает "подняться, дабы объединить народы и племена во имя Господа"; остерегает, "чтобы данная ему власть не отвратила его от "Того, Кто Властелин Властелинов"; выражает признательность за помощь, оказанную Ему русским послом в Тегеране, и призывает не предавать высокого назначения, определенного ему Богом.

Королеве Виктории Он в те же дни адресует Послание, в котором призывает ее приклонить слух ко гласу Господа ее, Владыки рода людского; повелевает, "отринув все земное", сердцем своим обратиться к Господу Предвечному; утверждает, что "реченное в Святом Писании ныне свершилось"; уверяет, что Бог вознаградит ее "за то, что она запретила работорговлю", если она и далее будет следовать Его повелениям; поощряет как благое деяние то, что "она доверила бразды правления представителям народа"; увещевает их "рассматривать себя как представителей всего живущего" и "творить суд между людьми беспристрастно и по справедливости".

В знаменитом отрывке из Китаб-и-Акдаса, обращенном к Вильгельму I, королю Пруссии, недавно провозглашенному императору единой Германии, Он повелевает государю прислушаться к Его гласу, Гласу Самого Бога; предупреждает, чтобы тот умерил свою гордыню, дабы она не мешала ему признать "Зарю Божественного Откровения", и увещевает не забывать пример государя (Наполеона III), "чья слава и власть были выше", но кто в одночасье "впал в великое ничтожество, а могущество его обратилось во прах". Далее в той же Книге Он торжественно обращается к "берегам Рейна", предсказывая, что "карающий меч обрушится на них" и что "стенания будут раздаваться от стен берлинских", ныне "пребывающих в блеске преходящей славы".

В другом примечательном отрывке из Китаб-и-Акдаса, обращенном к Фпанцу-Иосифу, австрийскому императору и наследнику Священной Римской империи, Бахаулла укоряет государя за то, что тот, совершая паломничество в Иерусалим, не снизошел до того, чтобы поинтересоваться Его судьбой; призывает Бога в свидетели того, что "заботясь о Стволе, он забывает о Корнях"; сокрушается при виде егонерешительности и заблуждений и повелевает ему открыть глаза, "дабы узреть Свет, ярким пламенем воссиявший над Горизонтом".

Вскоре после прибытия в Акку Он обратился к Али-паше, Великому везирю турецкого султана, со второй Скрижалью, в которой Он порицает его за жестокость, "подобную языкам адского пламени, заставившим Дух скорбеть и печалиться"; перечисляет его деспотические поступки; обвиняет его как одного из тех, кто с незапамятных времен обличал Пророков как сеятелей раздора и смуты; предсказывает его падение; пространно повествует о Своих страданиях и страданиях Своих товарищей по изгнанию; восхваляет их стойкость и кротость; предрекает, что "страшный гнев" Господень обрушится на него и его властителей, что "ополчатся они друг на друга"; а также утверждает, что не будь он так слеп, то оставил бы все свое имение и "поспешил укрыться в каменных стенах этой Величайшей Темницы". В Лоух-е Фуад, касаясь преждевременной смерти министра внешних дел султана Фуада-паши, Он в следующих словах подтверждает Свое вышеупомянутое предсказание: "Скоро отвергнем Мы от Себя его (Али-пашу) и ему подобных и возложим руки на повелителя их (султана Абд уль-Азиза), что правит этой землею, истинно, истинно говорю вам это Я, Всемогущий и Всеобъемлющий".

Не менее откровенны и возвышенны послания - некоторые в виде отдельных Скрижалей, другие - рассеянные среди остальных Его писаний, - которые Бахаулла направил ведущим духовным деятелям мира разных вероисповеданий, - посланий, в которых Он ясно и решительно излагает основные требования Своего Откровения, порицает иерархов за то, что они остались глухи к Его призыву, и в некоторых отдельных случаях обличает их порочность, гордыню и деспотизм.

На бессмертных страницах Своего Китаб-и-Акдаса и других Скрижалей Он повелевает духовным вождям "пребывать в страхе Божием", "быть более воздержанными в своих писаниях", "бежать пустных и бесплодных мечтаний, дабы обратить свои взоры к Горизонтам Истины"; предупреждает, чтобы они " подходили к каждому слову Книги Божией (Китаб-и-Акдаса) с иным мерилом, чем то, что принято среди них"; называет эту Книгу "Непогрешимой Мерой, установленной для человеков"; скорбит об их слепоте и заблуждении; утверждает превосходство Своего въдения, проникновения, слога и мудрости; провозглашает прирожденность и богоданность Своего знания; предостерегает "не опутывать людей новыми сетями", ибо Он Сам "порвал сети лжи"; обвиняет в том, что "они были причиной неприятия Веры в ее первые дни"; и наконец, заклинает их "справедливо и доброжелательно принять то, что исходит от Него" и "не тщиться затмить Истину своими измышлениями".

К Папе Пию IX, бесспорному главе самой могущественной церкви в христианстве, наделенному всей полнотой мирской и духовной власти, Он, узник, томящийся в армейских казармах штрафной колонии Акка, обратился с важным и убедительно обоснованным Посланием, в котором возвещает, что "Он, Кто есть Царь Царей, явился, осененный облаками", и что "Слово, Кое восприял Сын, явлено". Более того, Он предостерегает Папу вступать с Ним в спор, подобно тому, как фарисеи в древности оспаривали Христа; повелевает оставить свои роскошные дворцы тем, кто желает их, раздать "украшения и драгоценности", которыми он владеет, дабы "очистить пути Господни", оставить свое царство царям земным, "восстать... среди народов Земли", дабы обратить их в Его Веру. Отдавая ему дань как одному из солнц на небосводе имен Божиих, он предостерегает его от тьмы, "которая может объять" его; призывает "дать отповедь царям" и "общаться со всяким как с равным, кто бы он ни был"; и наконец, советует припасть к стопам своего Господина и последовать Его примеру.

К патриархам христианской церкви Он обратился с отдельным словом, возвещая о "пришествии Обещанного; увещевая "пребывать в страхе Божием" и не следовать "суетным вымыслам и предрассудкам"; указуя отречься от своего именья и "держаться Скрижали Господней, на которой начертаны знаки Его могущества". Подобным же образом Он заявляет христианским, что "Он есть Повелитель человеков", что они "мертвецам подобны" и что велика благодать того, кто, "колеблемый и овеваемый ветрами Божьими, восстал из мертвых под Именем явным". В отрывках, обращенных к епископам, Он объявляет о том, что "раздался глас Отца Вечного между небом и землею", предсказывает, что падут они, словно звезды с небес Его знания, и утверждает, что тело Его "жаждет креста", а Глава Его "готова склониться пред мечом на путях Всемилостивого". Христианским священникам Он повелевает "оставить свои колокола" и изойти из церквей своих; призывает "возгласить громко Величайшее Имя среди народов"; уверяет, что собирающий людей во Имя Его "явит превосходящее все силы земные"; предупреждает о том, что "настал День Воздаяния", и советует всем сердцем обратиться к "Господу их, Милостивому и Добросердному". В многочисленных отрывках, обращенных к монахам, он повелевает им не уединяться в церквях и монастырских кельях, но заняться тем, что могло бы принести пользу их душам и душам людским; предписывает вступать в браки и утверждает, что если они последуют за Ним, Он сделает их наследниками Царствия Своего, а если же будут препятствовать Ему, то Он, в Своем долготерпении, вынесет и это.

И наконец, в нескольких отрывках, обращенных ко всем последователям Иисуса Христа, Он отожествляет Себя с "Отцом", о котором говорит пророк Исайя, с "Утешителем", чей Завет Он, Который и есть Дух (Христос), установил Сам, а также с "Духом Истины", который приведет их "в царствие полной истины"; объявляет о том, что День Его есть День Божий; возвещает о слиянии реки Иордан с "Величайшим Океаном"; говорит об их небрежении и слепоте, равно как и обещает "открыть перед ними врата царства"; утверждает, что обетованный "Храм" воздвигнут руками и волею их Господа, Могучего и Благостного; повелевает "порвать завесы" и во Имя Его вступить в Его Царство; вспоминает слова Христа, обращенные к Петру, и уверяет, что если они последуют за Ним, то Он сделает их "движителями человечества".

К мусульманскому духовенству Бахаулла обращал многочисленнейшие отрывки, рассеянные на страницах Его писаний и Скрижалей. В них Он страстно обличает жестокость мусульманских священников; обвиняет их в гордыне и тщеславии; призывает отречься от своего имения; искать мира и прислушиваться к Его словам; а также утверждает, что благодаря их действиям "народ ввержен в смуту, основы Ислама извращены, а его могущественный престол низвержен". К персидским священнослужителям Он обращается особо, обвиняя их и клеймя их дела, пророчествуя о том, что "слава их обернется прахом, и низко падут они", и что сами узрят, как падает на них кара Божия, предопределенная "Тем, Кто есть Всемогущий и Всеведающий".

Помимо этого, Он обратился к еврейскому народу, возвещая, что Великий Закон исполнен, что "Древняя Краса воцарилась на престоле Давидовом", призывая Его Имя, что "Сион явил сокрытое" и что "из Иерусалима доносится глас Бога Единого, Несравненного и Премудрого".

Высшим священнослужителям зороастрийской веры Он объявил о том, что "Несравненный Друг" явлен, что Он "указал, в чем спасение", что "Рука Всемогущего протянута с небес", что со знамений Его величия и могущества сняты покровы, а также что "людские поступки не будут приняты в этот день, если человек не отвратится от дел людских и имения своего и не обратит свой лик к Единому и Всемогущему".

Несколько важнейших отрывков из Его Послания к королеве Виктории обращены к членам Британских законодательных органов, Прародительнице Парламента, равно как и к избранным представителям народов других стран. В них Он утверждает, что Его цель в том, чтобы пробудить мир и объединить народы; упоминает об обращении, которому подвергся со стороны Своих врагов; увещевает законодателей "принимать решения сообща" и руководствоваться лишь тем, "что может быть полезно всему человечеству", и утверждает, что "наилучшее средство исцеления мира состоит в объединении всех народов в едином всемирном Деле, в одной общей Вере", каковая "может быть достигнута лишь при помощи умелого, всемогущего и вдохновенного Целителя". Кроме того, в Своей Пресвятой Книге Он настаивает на выборе одного языка и принятии общей письменности для всех живущих на Земле, поскольку введение их, как Он Сам утверждает в той же Книге, стало бы признаком "наступления эры человечества".

Не менее значительно Его особое обращение к "людям Байана", мудрецам Земли, поэтам, ученым, мистикам и даже к торговцам, в котором Он увещевает их прислушаться к Его словам, признать День Его Явления и следовать Его повелениям.

Нет стр.292-293!!!!!!

Нового Миропорядка.

Явленная вскоре после того, как Бахаулла переехал в дом Уди Хаммара (около 1873), в те дни, когда Его по-прежнему преследовали разного рода беды и горести, явившиеся следствием как действий Его врагов, так и открытых приверженцев Его Веры, Книга эта, эта сокровищница бесценных перлов Его Откровения, благодаря заключенным в ней принципам, административным институтам, которые она предустанавливает, и функциям, которыми она наделяет предуказанного Преемника ее Автора, выступает как явление уникальное среди священных Писаний мира. Ибо в отличие от Святых книг Ветхого Завета, которые предшествовали ей и в которых отсутствуют многие из положений, высказанных ее Автором; в отличие от Евангелий, в которых несколько высказываний, приписываемых Иисусу Христу, не дают ясных указаний относительно будущего устройства дел Его Веры; в отличие от самого Корана, в котором, несмотря на подробно сформулированные Апостолом Божиим законы и заповеди, полностью обойден молчанием вопрос о преемничестве, - Китаб-и-Акдас, от начала до конца явленный Самим Автором, не только сохраняет для потомства основные законы и заповеди, на которых будет покоиться Его Миропорядок, но и указует, в дополнение к функциям толкователя, возлагаемым на Преемника Бахауллы, институты, которые могут обеспечить и сохранить единство и цельность Его Веры.

В этой Хартии будущей мировой цивилизации ее Автор - и одновременно Судья, Законодатель, Объединитель и Искупитель человечества - возвещает царям Земли о распространении "Величайшего Закона"; объявляет их Своими подданными; провозглашает Себя "Царем Царей"; отрицает всякое намерение посягать на их царства; присваивает Себе право "завладевать сердцами людскими"; предостерегает церковных иерархов мира, дабы они не подходили к "Книге Божией" с привычными для них понятиями, и утверждает, что Книга эта само по себе является "Непогрешимой Мерой", установленной для людей. В ней Он формулирует идею "Дома Справедливости", определяет его функции, источники доходов и называет его членов "Людьми Справедливости", "Представителями Бога", "Доверенными Всемилостивого", в общих чертах рисует идею Центра Своего Завета и заделяет Его правом толковать Свое святое Писание; предвосхищает установление института Попечительства; свидетельствует обновление, которое несет с собой Его Миропорядок; возвещает учение о "Величайшей Непогрешимости" Знамения Божия; утверждает, что непогрешимость эта есть неотъемлемое и исключительное право Пророка, и отвергает возможность появления другого Знамения, по крайней мере, в ближайшую тысячу лет.

Кроме этого, в Своей Книге Он предписывает обязательные молитвы; назначает время и длительность постов; запрещает общую молитву за исключением молитвы по усопшему; определяет Киблу; устанавливает Хукукуллу (Право Божие); формулирует законы наследования; заповедует учреждение Машрик уль-Азкара; утверждает Девятнадцатидневные праздники, праздники Бахаи и дополнительные дни; упраздняет институт священства; запрещает рабовладение, аскетизм, нищенство, монашество, епитимьи, использование кафедр и лобызание рук; предписывает единобрачие; осуждает жестокость по отношению к животным, леность и праздность, наветы, злоречье и клевету, порицает разводы; воспрещает азартные игры, употребление опиума, вина и прочих одурманивающих напитков; определяет наказание за убийство, поджог, супружескую неверность и воровство; подчеркивает важность брака и намечает его основные условия; обязывает заниматься какой-либо торговлей или ремеслом, восхваляя подобного рода занятия как благочестивые и богоугодные; уделяет особое внимание детскому образованию и возлагает на всех без исключения обязанность составить завещание и строго повиноваться своему правительству.

Помимо этих положений, Бахаулла наставляет Своих последователей жить в дружбе и согласии, равноправно с приверженцами иных религий; предостерегает их от опасности фанатизма, мятежа, гордыни, раздоров и стычек; требует от них безупречной чистоты, строгой правдивости, незапятнанного целомудрия и обязательности; а также гостеприимства, верности, учтивости, сдержанности, справедливости и честности; призывает их "быть в согласии, подобно пальцам одной руки и членам единого тела"; призывает их подняться во имя служения Его Делу и уверяет их в Своей несомненной поддержке. Далее Он рассуждает о превратностях человеческих судеб: заявляет, что истинная свобода состоит в подчинении человека Его велениям; требует, чтобы они не уклонялись от исполнения Его предписаний; пишет о том, что признание "Зари Откровения Господня" и соблюдение всех установленных Им заповедей неотделимо одно от другого, равно как и каждая отдельная заповедь неприемлема без остальных.

Многозначительные обращения к президентам республик Американского континента с целью убедить их воспользоваться Пришествием Дня Господня и содействовать делу справедливости; повеление членам парламентов всего мира, побуждающее их принять единый всемирный язык и письменность; Его предостережения, обращенные к Вильгельму I, победителю Наполеона III; Его упреки Францу-Иосифу, императору астрийскому; Его упоминание о "стенаниях, что будут раздаваться от стен берлинских" в Его обращении "к берегам Рейна"; Его осуждение "тирании", воцарившейся в Констнтинополе, и предсказание об угасании его внешнего великолепия и волнениях, которые постигнут его жителей; слова приветствия и утешения, обращенные к Его родному городу, и заверения в том, что Бог избрал его, дабы он стал "источником радости для всего человечества"; Его пророчество о том, что "голоса героев Хорасана" раздадутся во славу Господа; Его уверение в том, что люди, "наделенные непреклонным мужеством", объявятся в Кермане и напомнят о Нем; и, наконец, Его великодушное, обращенное к вероломному брату, который стал для Него источником стольких бед, заверение в том, что "всепрощающий, всеблагой" Господь простит ему его низкие козни, если он покается, - все это еще более обогащает содержание Книги, которая, по замыслу ее Автора, должна стать "источником истинного счастья", "Непогрешимой Мерой", "Прямой Стезей" и "пробудить человечество".

Заповеди и законы, составляющие основную тему Книги, Сам Бахаулла помимо того особо охарактеризовал как "дуновение жизни, оживляющее всякую тварь", как "величайшую твердыню", как "плоды" Его "Древа", как "возвышеннейшие средства для поддержания порядка в мире и для обеспечения безопасности людей", "как светочи Его мудрости и любвеобилия", как "благовоние, исходящее от Его одежд", как "ключи" Его "благодати", даруемой Его твореньям. "Книга эта, - как свидетельствует Он Сам, - есть небо, которое Мы украсили звездами Наших наставлений". "Благословен человек, - утверждает Он далее, - который прочтет ее и по достоинству оценит стихи, ниспосланные в нее Богом, Всевластным и Всемогущим. Итак, говорю: о люди! коснитесь ее смиренной рукой... Жизнью Своею клянусь! Чудесным образом была она ниспослана людям свыше. Воистину, это значительнейшее и важнейшее свидетельство Мое всем людям и доказательство Всемилостивого всем, обитающим на небе и на земле". И вновь: "Благословен тот, чьи уста изведали ее сладость, благословенны острый глаз, распознавший соктытые в ней сокровища, и чуткое сердце, восприявшее ее сокровенный смысл и ее таинства. Клянусь Господом! Столь величественно сокрытое в ней и столь поразительны тайные смыслы, которые она способна явить, что язык немеет, пытаясь описать их". И наконец: "Столь чудесно было явление Китаб-и-Акдаса, что он заключил в себе и объял все предустановленные от Бога заветы. Благословенны те, кто извлечет из него пользу и смысл! Благословенны те, кто воспримут его! Благословенны те, кто задумается над ним! Благословенны те, кто по достоинству оценит его значение! Столь велик и беспределен он, что отныне все люди признают его. И отныне власть его, сила его убеждения и величие его могущества будут явлены всей Земле".

После того, как Бахаулла сформулировал в своем Китаб-и-Акдасе основные законы Своего Завета и по мере того, как Его Миссия приближалась к концу, были провозглашены некоторые положения и принципы, лежащие в самом основании Его Веры. Они подкрепили провозглашенные Им ранее истины, прояснили и уточнили значение некоторых, уже данных Им законов, явили новые пророчества и предостережения и дополнили заповеди и положения, содержащиеся в Его Наисвятейшей Книге. Все они нашли отражение в бесчисленных Скрижалях, которые Он продолжал являть вплоть до последних дней земной Своей жизни. Наиболее примечательны среди них: Ишракат ("Сияния"), Башарат ("Благие Вести"), Таразат ("Украшения"), Таджалли ("Сверкания"), Калемат-е Фердоусийе ("Райские Слова"), Лоух-е Акдас ("Наисвятейшая Скрижаль"), Лоух-е Дунья ("Скрижаль Миру"), Лоух-е Максуд ("Скрижаль Максуду"). Эти Скрижали - величественные и могучие откровения, последними вышедшие из-под Его неустанного пера, по праву должны считаться отборнейшими плодами Его мысли и по праву же завершают Его сорокалетнее служение.

Из всех принципов, выдвинутых в этих Скрижалях, наиболее важным является принцип единства и целостности человеческого рода, который вполне можно рассматривать как главный отличительный признак Откровения Бахауллы и краеугольный камень Его учения. О первостатейной важности этого принципа говорит то, что о нем постоянно упоминается в Книге Его Завета, где Бахаулла решительно провозглашает его основной целью Своей Веры. "Воистину, - пишет Он, - Мы явились, дабы объединить и сплотить всех обитателей Земли". "Свет единства столь могуществен, - утверждает Он далее, - что может озарить всю Землю". "Иной раз, - пишет Он, касаясь этой, главной темы Своего Откровения, - Мы изъяснились языком законодателя, в другой - пользовались речью правдоискателя и мистика, однако высшею Нашей целью и величайшим желанием всегда было прославить и возвысить эту идею". Единство, утверждает Он, это цель, "превосходящая любую цель", и устремление, "воцарившееся над прочими". "Мир, - провозглашает Он, - это одна страна, и все люди - граждане ее". Далее Он утверждает, что объединение человечества, последняя стадия на его пути к зрелости - неизбежно, что "скоро нынешний уклад уступит место другому, новому", что "Земля сейчас готова разрешиться этим бременем", что "близок день, когда идея эта принесет свои самые благородные плоды, когда от корня ее вознесутся ввысь пышные кроны, осененные прекрасными цветами небесной благодати". Он сетует на несовершенство существовавшего доныне уклада, вскрывает причины, по которым патриотизм не может являться направляющей силой в обществе, и выдвигает "любовь к человечеству" и служение его интересам как достойнейшую и наиболее похвальную цель человеческих усилий. Он скорбит о том, что "вера в Бога, доселе живая в душах людей, повсеместно угасает", что "лик мира" обращен к "неверию и разного рода заблуждениям"; провозглашает религию "лучезарным светом и неприступной твердыней, способной защитить человечество и послужить на благо людям всего мира", и называет ее "первым средством для установления порядка в мире"; утверждает, что главной целью религии является достижение единства и согласия между людьми; предостерегает от того, чтобы она не превратилась в "источник смуты, раздора и ненависти"; рекомендует обучать ее основам детей в школах, но там, чтобы она не порождала предрассудки и фанатизм; объясняет "блуждания безбожника" "упадком религии" и предсказывает жестокие судороги, которые "будут сотрясать отчаявшееся человечество".

Так же безоговорочно настаивает Он и на принципе всеобщей безопасности; советует каждой стране сократить свои вооруженные силы и провозглашает неизбежность инеобходимость всемирной ассамблеи, на которой и правители мира смогли бы обсудить вопрос об установлении мира между народами.

Он восхваляет справедливость как "светоч" и "защитника" человека, как "то, с помощью чего мы проникаем в секреты бытия", и как "знаменосца любви и благодати"; заявляет, что сияние ее ни с чем не срввнимо; утверждает, что от нее зависит "мировой уклад и спокойствие человечества". Он характеризует "два ее столпа" - "награду и наказание" - как "источники жизни" рода человеческого; побуждает людей к активным действиям, дабы ускорить ее приход; и предсказывает, что после межвременья, когда воцарится великая смута и прискорбная несправедливость, ее светило воссияет во всем своем блеске и славе.

Далее Он выдвигает принцип "умеренности во всем"; заявляет, что и "свобода, и цивилизация, и тому подобное" в случае, если "они превзойдут границы разумного", обязательно "окажут вредоносное воздействие на людей"; отмечает, что западная цивилизация серьезным образом затронула покой и устойчивый жизненный уклад народов мира, и предсказывает, что близится день, когда "пламя" цивилизации, "разгоревшись, испепелит грады и веси".

Он полагает взаимный обмен советами как один из фундаментальных принципов Своей Веры; называет его "путеводной звездой", "источником понимания" и одним из двух "светильников мудрости Божией". Знание, утверждает Он, "окрыляет человека и служит ступенями для восхождения его вверх"; приобретение знаний Он считает "обязательным для каждого"; рассматривает "искусства, ремесла и науки" как побуждающую силу мирового бытия; рекомендует труд, поскольку чрез него человек обретает здоровье; признает, что люди часто не ценят по заслугам труд ученых и рабочих; и одновременно порицает занятия такими науками, которые не могут дать человечеству прямой пользы и представляют из себя "одно лишь пустословие".

Он особо подчеркивает призыв к "общению в духе дружбы и товарищества", утверждая, что такое единение приведет к "миру и согласию", которые по Его мнению, упрочат мировой порядок и пробудят народы. Он также делает постоянный акцент на необходимости принятия единого всемирного языка и письменности; сетует на то, сколько времени затрачивается впустую на изучение различных языков; утверждает, что с принятием подобного языка и письменности вся Земля станет "одним городом и одной землей", и призывает овладеть таковыми, причем изъявляет готовность поделиться Своими знаниями с любым, кто этого пожелает.

Попечителям Дела Справедливости Он предписывает издавать законы по тем вопросам, которые недостаточно ясно изложены в Его сочинениях, и обещает, что "Господь дарует им необходимое вдохновение". Похвальным достижением считает Он установление конституционной формы правления, которая сочетает республиканские идеалы и величие и мощь монархической власти, каковую Он полагает "печатью Божией"; настаивает на том, чтобы особое внимание и заботы уделялись вопросам сельского хозяйства, а также упоминает "быстро появляющиеся, все новые газеты", все новые газеты", называя их "зеркалом мира" и "удивительным и могущественным явлением", и предписывает всем, кто несет ответственность за их выпуск, свято воздерживаться от злого умысла, пристрастных суждений и предрассудков, быть справедливыми и честными, вести свои расследования тщательно и проверять истинность фактов в любой ситуации.

Он также развивает дальше учение о Величайшей Непогрешимости; вновь подтверждает возлагаемую на Своих последователей обязанность "быть верными, честными и добропорядочными гражданами той страны, где они живут"; вновь подчеркивает запрет на развязывание святой войны и уничтожение книг и призывает особо ценить людей ученых и мудрых, которых Он восхваляет как "очи" человечества, как "величайшие дары", ниспосланные в мир.

Обозревая основные черты Писаний Бахауллы в последний период Его пребывания в Акке, нельзя не упомянуть также и о Лоух-е Хикмат ("Скрижали Мудрости"), в которой Он полагает основы истинной философии, о Скрижали Посещения, явленной в честь имама Хусейна, чьи заслуги Он превозносит в блистательных стихах; о "Вопросах и Ответах", где подробно истолковываются и разъясняются законы и заповеди, изложенные в Китаб-и-Акдасе; о Лоух-е Бурхан ("Скрижали Доказательства"), в которой сурово обвиняются действия шейха Мухаммада Бакира, по прозванию Зиб (Волк), и Мир Мухаммада Хусейна, Имам Джуме Исфахана, по прозванию Ракша (Змея); о Лоух-е Кармаль (Скрижали Кармаль), в которой Автор многозначительно упоминает о "Граде Божием, ниспосланном с небес", и пророчествует, что "отныне Господь направит Свой Ковчег" к сей горе и "явит людей Баха". И наконец, следует упомянуть о Его Послании шейху Мухаммаду Таки, по прозванию Ибн Зиб (Сын Волка), последней выдающейся Скрижали, явленной пером Бахауллы, в которой Он призывает этого алчного священнослужителя раскаяться в своих деяниях, цитирует несколько наиболее знаменитых и характерных отрывков из собственных сочинений и приводит доказательства, подтверждающее правоту Его Дела.

Этой книгой, явленной примерно за год до Его вознесения, практически завершается удивительное, чудесное творчество ее автора, а также автора сотни томов, кладезей бесценных перлов Его Откровения - томов, полных бесчисленных наставлений, обновляющих принципов, законов и заповедей, определяющих сущность миар, смелых предостережений и поразительных пророчеств, воодушевляющих молитв и размышлений, просвещающих толкований и комментариев, страстных речей и проповедей, обращенных к коронованным особам, императорам и министрам держав Востока и Запада, к священнослужителям разных вероисповеданий и к ведущим деятелям в интеллектуальной, политической, литературной, мистической, коммерческой и гуманитарной сферах. "Воистину, - пишет Бахаулла, озирая на закате Своей жизни, из стен Величайшей Темницы, весь ряд сочинений, в каковых запечатлелось Его всеобъемлющее Откровение, - Мы не уклонились от возложенного на Нас долга наставлять и увещевать людей повсюду, куда направлял Меня Всемогущий и Преславный Господь". "Не остался ли кто-либо, - вопрошает Он далее, - кого не коснулось это Откровение? Нет, клянусь Господом, Повелителем Могущественного Престола! Слова Мои прозвучали по всей Земле и пророчества Мои достигли всех земных пределов".

С прибытием Бахауллы в Акку начинается последний этап Его сорокалетнего служения, заключительная сцена и даже кульминация этого служения, большей частью прошедшего в изгнании. Судьба изгнанника, сначала приведшая Его в цитадель шиитского ислама и заставившая вступить в контакт с его выдающимися теоретиками, впоследствии - занесшая в столицу Оттоманской империи, заставившая выступить с эпохальным обращением к султану, его приближенным и ведущим суннитским иерархам, теперь увлекла Его к берегам Святой Земли - Земли, заповеданной Господом Аврааму, освященной Откровением Моисея, прославленной жизнями и трудами иудейских патриархов, судей, царей и пророков, чтимой как колыбель христианства и как место, где Зороастр, по свидетельству Абдул-Баха, "имел беседы с некоторыми Пророками Израиля", и отожествляемое в Исламе с ночным путешествием Апостола через семь небесных сфер к престолу Всемогущего. В этой святой и славной земле, "гнезде всех Пророков Господних", в "Долине неисповедимого Завета Божия", в "Незапятнанной Обители, вЗемле немеркнущего величия", суждено было Изгнанному из Багдада, Константинополя и Адрианополя провести треть отпущенного Ему земного срока и более половины всего периода Его Миссии. "Трудно понять, - пишет Абдул-Баха, - что еще могло заставить Бахауллу покинуть Персию и раскинуть Свой шатер в Святой Земле, как не гонения Его врагов, доведшие Его до изгнания и ссылки".

И действительно, подобная развязка, уверяет нас Он, уже была предречена "устами Пророков, живших две-три тысячи лет назад". "Верный Своему обетованию", Бог "поведал некоторым из Пророков благую весть о том, что "Господь Сил явится в Святой Земле". По этому поводу пророк Исайя написал в своей Книге: "Взойди на высокую гору, благовествующий Сион! Возвысь с силою голос твой, благовествующий Иерусалим! Возвысь, не бойся; скажи городам Иудиным: вот - Бог ваш! Вот Господь Бог грядет с силою и мышца Его со властию". И царь Давид предсказывал в своих псалмах: "Поднимите врата, верхи ваши; и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь Славы! Кто сей Царь Славы? - Господь Сил, Он - Царь Славы". "С Сиона, который есть верх красоты, является Бог. Грядет Бог наш, и не в безмолвии". Сходным же образом предсказал Его пришествие Амос: "Госполь возгремит с Сиона и даст глас Свой из Иерусалима, - и восплачут хижины пастухов, и иссохнет вершина Кармила".

Саму Акку, окаймленную "славой Ливана", из которой открывается просторный вид на "великолепие Кармеля", расположенную у подножия холмов, окружающих дом Самого Иисуса Христа, царь Давид назвал "Градом Крепким", Иоссия именовал "вратами надежды", и ее имел в виду Иезекииль, когда говорил о "вратах, глядящих на Восток", откуда "слава Бога Израилева придет путями восточными", и глас Его будет подобен "шуму вод многих". Арабский пророк описывал Акку как "город в Сирии, которому Господь явил новую милость", "лежащий меж двух гор... посреди зеленой долины", "на берегу моря... простертого пред Престолом", "город белый и белизной своей угодный Господу". "Блажен человек, - заверяет Он, по утверждению Бахауллы, далее, - видевший Акку, и блажен тот, кто видел человека, видевшего Акку". И далее: "Голос того, кто вознес в ней молитву, достигнет Царствия Небесного". И вновь: "Бедняки Акки - цари и князья в Царствии Небесном. Лучше прожить месяц в Акке, чем тысячу лет в любом ином месте". Кроме того, в замечательном предании, вошедшем в труд шейха Ибн аль-Араба под названием "Футухат Макийа", в предании, которое, по общему признанию, принадлежит самому Мухаммаду и которое Мирза Аб уль-Фадл цитирует в своем "Фараиде", содержится весьма знаменательное предсказание: "Все они (спутники Каима) будут убиты, и лишь один достигнет равнины Акки - Праздничных Палат Божиих".

Сам Бахаулла, как пишет Набиль в своем повествовании, еще в первые годы своего изгнания в Адрианополь в косвенной форме упоминал об этом городе в Своей Скрижали Лоух-е Сайах, называя ее "Долиной Набиля", поскольку слово "Набиль" в численном выражении равно слову "Акка". "По Нашем прибытии, - предсказывает Он в Своей Скрижали, - Нас встречали знамена света, и Глас Духа изрек, говоря: "Скоро все живущие на земле встанут под эти знамена".

Изгнание, продлившееся более двадцати четырех лет, на которое, в своей неутолимой ненависти и недальновидности, два восточных деспота совместными усилиями обрекли Бахауллу, войдет в историю как период, ставший свидетелем чудесных и поистине коренных перемен в обстоятельствах жизни и деятельности Самого Изгнанника, период, который будут вспоминать в основном благодаря ужесточению гонений, то затухавших, то вспыхивавших вновь, с исключительной жестокостью, по всей Персии, и одновременно - благодаря увеличению числа Его последователей, и, наконец, как период чрезвычайно плодотворный как по количеству, так и по значимости явившихся из-под Его пера сочинений.

Прибытие Бахауллы в штрафную колонию Акка далеко не означало конец Его несчастий; напротив, оно стало началом великого кризиса, характеризовавшегося жестокими страданиями, суровыми ограничениями и глубоким душевным смятением, превзошедшим даже смертные муки в тегеранской темнице Сейах Чаль, с которым не сопоставимо никакое другое событие века за исключением внутренних потрясений, пошатнувших устои Веры в Адрианополе. "Знай же, - пишет Бахаулла, желая подчеркнуть, сколь критическими были девять лет Его ссылки в город-тюрьму, - что по прибытии Нашем на это Место, Мы решили именовать его "Величайшею Темницей". Хотя и случалось Нам прежде и в иной земле (в Тегеране) страдать под тяжестью цепей и оков, Мы не называли то место сим именем. Итак, понимающий да поймет!"

Тяжкие испытания, выпавшие на Его долю как прямое следствие покушения на жизнь Насир ад-Дин-шаха, явились плодом усилий исключительно внешних врагов Веры. События в Адрианополе, расколовшие общину последователей Баба, были обусловлены внутренними причинами. Новый кризис, почти на протяжении десятилетия державший в напряжении Самого Бахауллу и Его спутников, проявился не только в нападках внешних врагов, но и в кознях и интригах врагов внутренних, равно как и прискорбных деяниях тех, кто, нося Его имя, совершал то, что заставляло изливаться в жалобах Его сердце и Его перо.

Акка - древняя Птолемаида, позднее - Сен-Жан д'Акр крестоносцев, успешно выдержавшая осаду наполеоновских войск, при турках превратилась в штрафную колонию, куда со всех концов турецкой империи направлялись убийцы, грабители и политические смутьяны. Оенбсенная двойным рядом крепостных укреплений, она была населена людьми, которых Бахаулла нарек "змеиным племенем"; внутри не было ни одного источника воды; город кишел паразитами, сырой, похожий на пчелиные соты, с мрачными, зловонными, извилистыми улочками. "Судя по тому, что здесь говорят, - вспоминает Величайшее Перо в Лоух-е Султан, - это самый безобразный из всех городов мира, самый неприглядный из них, имеющий самый неприятный климат, с самой грязной водой, которую только можно себе представить. Поистине он похож на царство сов". Воздух города был столь зловонным, что, по присловью, ни одна птица не могла пролететь над ним, не упав замертво.

В соответствии с пространными приказами султана и его советников изгнанники, обвинявшиеся в том, сами впав в глубокое заблуждение, увлекали за собой по гибельному пути других, содержались в самой строгой изоляции. Втайне власти надеялись на то, что пожизненное заключение, к которому они были приговорены, закончится смертью. Согласно фирману султана Абд уль-Азиза от пятого дня месяца Раби ус-Сани 1285 года хиджры (26 июля 1868) сторонники Бахауллы не только приговаривались к вечному изгнанию, но также и к строжайшему заключению, без какой бы то ни было возможности общаться друг с другом и прочими обитателями колонии. Вскоре после прибытия изгнанников текст фирмана был зачитан вслух в главной мечети города как предупреждение всем его жителям. Аккредитованный в Турции персидский посол всячески старался успокоить свое правительство в письме, написанном чуть более года спустя после высылки Бахауллы в Акку: "Я лично отдал телеграфные и письменные распоряжения, запрещающие Ему (Бахаулле) общаться с кем-либо помимо своей жены и детей, а также под каким бы то ни было предлогом покидать дом, где Он содержится под стражей. Три дня тому назад я также поручил Аббас Кули-хану, генеральному консулу в Дамаске, прямо проследовать в Акку... снестись с губернатором на предмет принятия всех мер, необходимых для строгого содержания заключенного... и чтобы назначить перед возвращением в Дамаск представителя на месте, который наблюдал бы за неукоснительным выполнением всех приказов и распоряжений турецкий властей. Помимо того я поручил ему каждые три месяца наведываться в Акку с тем, чтобы лично наблюдать за поведением заключенных и предоставлять соответствующий рапорт в посольство". Отныне Вождь Движения был окружен столь плотной стеной молчания и неизвестности, что бахаи Персии, встрвоженные слухами, которые распускал Азали из Исфахана, о том, что, Бахаулла, якобы, утонул, попросили английское телеграфное агенство в Джулфе подтвердить или опровергнуть эти слухи.

После нелегкого морского путешествия ссыльных - мужчин, женщин и детей - на глазах у любопытной и грубой толпы, собравшейся поглазеть на "персидского Бога", высадили на берег и отвели в армейские казармы, где и заперли, поставив у дверей часовых. "В первую ночь, - свидетельствует Бахаулла в Лоух-е Раис, - никому не давали ни еды, ни питья... Даже тем, кого мучила жажда и кто прочил воды, было в этом отказано". Вода в источнике во дворе казарм была столь зловонна и отвратительна на вкус, что никто не мог пить ее. Каждому выдали по три соленых черных хлеба, которые затем, когда, под охраной, ссыльных отвели на базар, удалось обменять на два, лучшего качества. В дальнейшем вместе положенной доли хлеба им попросту выделяли несколько жалких грошей на пропитание. Вскоре после приезда все ссыльные, кроме двоих, заболели. Лихорадка и желудочные расстройства, вкупе с испепеляющей жарой, усугубляли их страдания. Трое человек погибли, среди них - двое братьев, умерших в ту же ночь, "в тесных объятиях друг друга", как пишет Бахаулла. Тогда Он велел продать ковер, на котором молился, чтобы на эти деньги купить им саваны и устроить похороны. Вырученную жалкую сумму отдали надсмотрщикам, которые отказывались хоронить тела, пока им не оплатят расходы. Позже стало известно, что тела братьев похоронили, даже не обмыв и не завернув в саваны, без гробов, в той одежде, которая на них была, хотя, как утверждает Бахаулла, денег было дано вдвое больше, чем требовалось на похороны. "Никто не знает, - пишет Он Сам, - что ожидает нас в будущем, кроме Бога, Всемогущего и Всеведующего... С тех пор как стоит мир, не свершалось еще столь невиданной и неслыханной жестокости". "Большую часть Своей жизни, - пишет Бахаулла о Себе, - был Он терзаем врагами. Ныне же переполнилась чаша Его страданий - здесь, в сей темнице скорби, куда гонители несправедливо заключили Его".

Нескольким паломникам, которым удалось-таки, несмотря на строжайший запрет, достичь врат Тюрьмы ( некоторые из них проделали весь путь из Персии пешком), пришлось удовольствоваться тем, чтобы лишь мельком увидеть в окне лицо Узника, в то время как они стояли по другую сторону крепостного рва. Тем немногим, кто смог все же проникнуть в город, пришлось, к их великому огорчению, обратить назад свои стопы, так и не узрев Его лица. Первый из них - воплощенное самоотречение, Хаджи Аб уль-Хасан Арзикани, прозванный Амин Илахи (Доверенный Бога) - свиделся с Бахауллой лишь в городской бане, причем ему нельзя было даже приблизиться к Бахаулле и хоть одним знаком выдать, что он Его узнал. Другой паломник, Устад Исмаил Каши, пришедший из Мосула, часами простаивал на дальнем конце рва, завороженно глядя на окно своего Возлюбленного, но из-за слабости зрения так и не увидел Его лица и вынужден был удалиться в служившую ему жилищем пещеру на горе Кармель - случай, вызвавший слезы у Святого Семейства, с тревогой, издали наблюдавшего крушение надежд этого человека. Самому Набилю пришлось бежать из города, где его узнали, лишь на мгновение увидев мелькнувшее в окне лицо Бахауллы, после чего он вновь начал бродить по окрестным городам - Назарету, Хайфе, Иерусалиму и Хеврону, пока постепенное смягчение запретов не позволило ему присоединиться к изгнанникам.

К грузу тяжких страданий добавилась горечь неожиданной трагедии - преждевременная утрата благородного, набожного Мирзы Махди, Самой Непорочной Ветви, двадцатидвухлетнего брата Абдул-Баха, доверенного Бахауллы и Его спутника по изгнанию, начиная с тех дней, когда, ребенком, его привезли из Тегерана в Багдад к Отцу после Его возвращения из Сулейманийа. Однажды вечером, в свете сумерек он прогуливался по крыше казарм, как обычно предаваясь благочестивым размышлениям, и упав в открытое слуховое окно на стоявшую на полу деревянную клеть, пронзившую ему в нескольких местах грудь, отчего он и умер двадцать два часа спустя в двадцать третий день месяца Раби уль-Авваль 1287 года хиджры (23 июня 1870 года). Его предсмертные слова, обращенные к скорбящему Отцу, были о том, что жизнь его может стать искупительной жертвой, принесенной во имя тех, кому мешали воссоединиться с их Возлюбленным.

В исполненной высокого смысла молитве, явленной Бахауллой в память о Своем сыне - молитве, восхваляющей его смерть наряду с такими великими актами жертвенности, как намерение Авраама принести в жертву Своего сына, как распятие Иисуса Христа и мученическая кончина Имама Хусейна, - мы читаем следующее: "О Повелитель мой, я принес в жертву то, что Ты дал Мне, дабы подвигнуть души слуг Твоих и во имя единения всех живущих на земле". Созвучны им и пророческие слова, с которыми Он обратился к Своему сыну-мученику: "Ты - Доверенный Бога и Его Сокровище на этой Земле. Отныне Господь явит чрез тебя то, что Ему желательно".

После того, как в присутствии Бахауллы тело юноши, что "был создан из света Баха", чью "кротость" свидетельствовало Само Великое Перо, о "таинстве" чьего вознесения упоминает то же Перо, было омыто, его в сопровождении тюремных надзирателей вынесли за городские стены и положили рядом с гробницей Наби Сале, откуда семьдесят лет спустя их, одновременно с останками его прославленной матери, пеернесли на склон горы Кармель, поместив вблизи от могилы его сестры, под сенью святой гробницы Баба.

Но этим не закончились несчастья и беды узника Акки и Его товарищей по изгнанию. Четыре месяца спустя после трагического происшествия в связи с мобилизацией турецких войск Бахаулла и все, кто был с Ним, вынуждены были покинуть казармы. Бахауллу и Его семью перевели в дом Малика, расположенный в западной части города, но прожили они там три месяца, после чего власти поселили их в стоявшем напротив доме Хаввама, оттуда еще через несколько месяцев они снова были вынуждены переехать на новое место - в дом Рабиха, и, наконец, четыре месяца спустя их перевели в дом Уди Хаммара, где условия были таковы, что тринадцать человек, мужчины и женщины, ютились в одной комнате. Несколько человек разместились в других домах, а остальных поселили в караван-сарае Хан Амавид.

Строгая изоляция, в которой содержались ссыльные, едва успела ослабнуть, и постоянный надзор за ними был снят, когда внутренний кризис, зревший в недрах общины, неожиданно разразился и повлек за собой катастрофические последствия. Поведение двух изгнанников, сопровождавших Бахауллу в Акку, было таково, что Ему пришлось наконец насильно исключить их, чем не замедлил в полной мере воспользоваться Сейид Мухаммад. Пополнив число своих, действовавших как шпионы, старых приспешников этими двумя новобранцами, он вновь обрушил на Бахауллу поток клеветы и обвинений, вновь оплел сетью интриг, еще более опасных, чем то было в Константинополе, рассчитанных на то, чтобы вызвать среди и без того предубежденного и настороженного населения новую вспышку волнения. И вновь жизнь Бахауллы оказалась в прямой опасности. Вопреки тому, что Он Сам несколько раз строго-настрого запрещал Своим последователям предпринять, будь то устно или письменно, какие-либо действия, направленные против их мучителей, и даже отослал обратно в Бейрут одного недавно обратившегося араба, который безрассудно и опрометчиво вынашивал планы отомстить за зло, причиненное любимому Вождю, - семеро из Его спутников тайно выследили и умертвили троих из их гонителей, в том числе Сейида Мухаммада и Ага Джана.

Неописуемое смятение охватило и без того пребывающих в унынии членов общины. Возмущение Бахауллы не знало границ. "Вздумай Мы упомянуть, - так выражает Он Свои чувства в Скрижали, явленной вскоре после роковых событий, - о том, что обрушилось на Нас, то горы рухнули бы и раскололся бы свод небес". "Тяготы заключения, -пишет Он по другому поводу, - не страшат Меня. Но что поистине устрашает Меня - это поведение тех, кто любит Меня, заявляет о том, что верен Мне, и все же свершает поступки, заставляющие стенать Мое сердце и Мое перо". И вновь: "Заключение - не позор для Меня. Нет, жизнь Моя прославит Меня. Что поистине считаю Я позором - это поведение тех из Моих последователей, которые исповедуются в любви ко Мне, на деле же следуют Злой Воле".

Он диктовал Свои Скрижали ученикам, когда губернатор во главе солдат с саблями наголо окружил Его дом. Все население, так же как и военные власти, было сильно взбудоражено. Шум и крики слышались со всех сторон. Бахаулла получил приказ немедля явиться в городскую управу, где Его подвергли допросу, заставили провести первую ночь под стражей вместе с одним из сыновей в Хан Шавирди, на следующие две ночи Его перевели в лучшее помещение в одном из домов, расположенных по соседству, и лишь через семьдесят часов позволили вернуться домой. Абдул-Баха в эту же, первую ночь бросили в тюрьму, заковав в цепи, после чего Ему было разрешено присоединиться к Отцу. Двадцать пять спутников Бахауллы оказались в другой тюрьме, скованные по рукам и ногам; всех их, за исключением тех, кто был непосредственно повинен в злодействе и провел в тюрьме несколько лет, позже перевели в Хан Шавирди, и там они оставались под стражей полгода.

 "Считаете ли вы правильными, - без обиняков спросил Бахауллу комендант города, - действия ваших последователей?" "Если один из ваших солдат, - последовал мгновенный ответ, - совершит предосудительный поступок, будете ли вы ответственны и понесете ли за него наказание?" Во время допроса Его попросили назвать с вое имя и страну, откуда Он родом. "Это ясно как солнце", - ответил Он. Тогда Ему вновь задали тот же вопрос, на что Он отвечал: "Я полагаю, будет нехорошо упоминать об этом. В вашем распоряжении указ губернатора, где все сказано". Допрос возобновился уже в более почтительном тоне, и Бахаулла властным, торжественным голосом произнес следующие слова: "Имя Мое - Бахаулла (Свет Бога), родина Моя - Нур (Свет). Теперь вы знаете все". Затем он обратился к муфтию с короткой речью, полной скрытых упреков, а после - ко всему собранию, причем говорил так проникновенно и страстно, что никто не отважился возражать Ему. Под конец, прочитав несколько стихов из Суре-йе Мулук, Он встал и покинул собрание. Вскоре после произошедшего губернатор велел на словах передать Ему, что Он свободен вернуться домой и что он, со своей стороны, извиняется за случившееся.

После этого жители города, уже заранее настроенные против изгнанников, воспылали еще большей враждебностью по отношению к тем, кто был так или иначе связан с новой Верой. Их открыто, в лицо обвиняли в богохульстве, атеизме, терроризме и ереси. Аббуд, живший в соседнем с Бахауллой доме, укрепил стену, отделявшую его жилище от внушавшего страх, подозрительного и опасного Соседа. Даже детей заключенных, в эти дни, если они осмеливались показываться на улице, преследовали, осыпали бранью и побивали камнями.

Чаша страданий Бахауллы переполнилась. Положение продолжало оставаться крайне унизительным, тревожным и даже опасным вплоть до того момента, когда волею неисповедимого Провидения нищенские, жалкие условия, в которых существовали ссыльные, стали мало-помалу улучшаться, что явилось знаком нового поворота в судьбах Веры, еще более заметного, чем перемены, происходившие в последние годы пребывания Бахауллы в Багдаде.

Постепенное осознание всеми слоями населения полной невиновности Бахауллы; медленное проникновение истин Его учения сквозь броню людского безразличия и фанатизма; назначение благоразумного и гуманного Ахмада Бег Тоуфика губернатором вместо его предшественника, проникнутого духом ненависти по отношению к Вере и ее последователям; неустанная деятельность Абдул-Баха, который в полном цвете лет, общаясь с самыми разными людьми, все больше демонстрировал Свою способность встать на защиту Дела Отца; предопределенное свыше увольнение офицеров, виновных в длительном заключении ни в чем не повинных ссыльных, - все это прокладывало путь к тому новому, постепенно устанавливающемуся отношению к Бахаулле и Его Вере, отношению, которое навсегда связано с годами Его изгнания в Акку.

Столь великим почтением - вследствие общения с Абдул-Баха и чтения писаний Его Отца, которые злоумышленники специально предоставляли в его распоряжение, надеясь вызвать губернаторский гнев, - исполнилось сердце этого человека, что он неизменно отказывался появляться в присутствии Бахауллы, не сняв сапог в знак уважения перед Ним. Поговаривали даже о том, что его любимые советники и есть те самые ссыльные последователи Узника, находившегося под его надзором. Он намеревался отправить собственного сына набираться света учености у Абдул-Баха. Однажды, во время аудиенции у Бахауллы, которой губернатор долго добивался, в ответ на вопрос, не может ли он оказать Бахаулле какую-либо услугу, Он предложил губернатору восстановить акведук, которым не пользовались вот уже тридцать лет, - предложение, которое было немедленно принято. Также почти не перпятствовал он и притоку паломников, среди которых были набожный и уважаемый Мулла Садик Хорасани и отец Бади, выжившие после осады форта Табарси, хотя высочайший указ запрещал им вход в город. Мустафа Дейа-паша, назначенный губернатором несколько лет спустя, дошел даже до того, что разрешил Узнику свободный проход через городские ворота в любое время, от чего Бахаулла, впрочем, отказался. Даже муфтий Акки, шейх Махмуд, известный своим фанатизмом, принял новую Веру и, пылая воодушевлением, составил сборник исламских преданий об Акке. Случайно и ненадолго попадавшие на губернаторский пост люди, как ни противен им был дух нового увения, не могли, несмотря на произвол и полноту своей власти, препятствовать силам, которые увлекали Творца Веры к действительному Его освобождению и конечному исполнению Его цели. Ученые и даже сирийские улемы, поддавшись общему настроению, с течением времени один за другим заявляли о признании растущего величия и влияния Бахауллы. Азиз-паша, который в Адрианополе проявлял глубокую привязанность к Абдул-Баха и который тем временем успел получить титул Вали, дважды посещал Акку, не скрывая, что платит дань уважения Бахаулле и хочет возобновить дружбу с Тем, Кого он привык почитать и Кем восхищается.

Хотя Бахаулла практически перестал Сам выступать перед людьми, как Он обычно делал это в Багдаде, все же таково было Его влияние на жителей города, что они открыто утверждали, будто заметное улучшение климата и качества воды в Акке прямо связано с продолжительным пребыванием среди них Бахауллы. Сами обращения, которыми они пользовались, упоминая Его имя, - такие как "величественный вождь" и "его высочество" - говрят о почтении, каковое Он им внушал. Однажды некий европейский генерал, вместе с губернатором удостоенный Его аудиенции, оказался под таким впечатлением от Его личности, что все время так и "простоял коленопреклоненный у дверного порога". Шейх Али Мири, муфтий Акка, по просьбе Абдул-Баха настойчиво умолял Бахауллу по Своей воле прервать девятилетнее заключение в стенах города-тюрьмы. Сад Намайн - маленький островок, расположенный посреди реки к востоку от города, носящий почетное название Ризван, а также названный Бахауллой "Новым Иерусалимом" и "Нашим Зеленеющим Островом" - вместе с резиденцией Абдуллы-паши, нанятой и подготовленной для Него Абдул-Баха в нескольких милях к северу от Акки, отныне стали любимыми местами уединения и отдыха Того, Кто почти десять лет не покидал пределов города и Кто мог позволить Себе единственное физическое упражнение - однообразно мерить шагами Свою спальню.

Два года спустя дворец Уди Хаммар, на возведение которого было истрачено столько средств, в то время как Бахаулла томился в казармах, и который его владелец поспешно оставил вместе с семьей из-за вспышки эпидемии, был нанят и приобретен для Него - жилище, которое Он нарек "возвышенной обителью", местом, "которое Господь приуготовил и явил как прекрасный прообраз человечества". Поездка Абдул-Баха в Бейрут по приглашению бывшего великого везиря Турции, Мидхат-паши, произошедшая в эти дни; тесное общение Его с гражданскими и церковными главами города; Его встречи с прославленным шейхом Мухаммадом Абду подняли на невиданную дотоле высоту престиж общины и широко прославили самого выдающегося из ее членов. Роскошный прием, оказанный ему ученым и почитаемыми всеми шейхом Юсуфом, муфтием Назарета, принимавшим высшие чины Бейрута, который выслал делегацию из самых знатных членов общины, чтобы встретить Его на дороге, ведущей к городу, по которой Он ехал в сопровождении Своего брата и муфтия Акки, так же, как и великолепная встреча, оказанная Абдул-Баха шейху Юсуфу, когда тот посетил Его в Акке, пробудили зависть в сердцах тех, кто еще несколько лет назад обращался с Ним и Его товарищами по ссылке с презрительной издевкой.

Суровый указ султана Абд уль-Азиза, хоть официально и не отмененный, полностью утратил фактическую силу. Хотя Бахаулла и считался пока пленником, но "двери величия и истинного владычества", по словам Абдул-Баха, "были отныне распахнуты настежь". "Правители Палестины, - пишет Он далее, - завидовали Его могуществу и влиянию. Губернаторы и mutisarrifs генералы и представители местных властей униженно добивались чести удостоиться Его аудиенции, но на подобные просьбы Он чаще всего отвечал отказом".

В этом же дворце с Бахауллой четыре раза встречался известный ученый-ориенталист, проф. Э. Дж. Браун из Кембриджа, пять дней бывший гостем Бахауллы в Бахджи (с пятнадцатого по двадцатое апреля 1890 года); во время этих встреч Узник произнес бессмертные, исторические слова о том, что "все эти бесплодные распри, эти разрушитлеьные войны прейдут, и настопит время "Величайшего Мира". "Никогда не забуду Его лицо, на которое внимательно смотрел, - таково памятное для потомков свидетельство проф. Брауна, - однако я не могу описать его. Пристальный взор проницательных глаз, казалось, читал в вашей душе; в широких бровях угадывалась воастность и уверенность в себе... Мне не было нужды спрашивать, кто передо мной, поскольку я кланялся тому, кто был предметом такой любви и поклонения, какой могли бы позавидовать короли и по которой тщетно вздыхали бы императоры". "Здесь, - свидетельствует сам гость, - я провел пять памятных дней, на протяжении которых я находился в постоянном упоительном предвкушении бесед с теми, кто стоял у истоков этого могущественного и удивительного духа, который незримо, но все более ощутимо преображает людей, пробуждая их от глубокого, как смерть, сна. Это было действительно необычное и волнующее чувство, но я отчаиваюсь даже в малейшей степени донести до читателей это ощущение".

В том же году Бахаулла раскинул Свой шатер, "Обитель Славы", на горе Кармель - "Горе Бога и Его Винограднике", обиталище Илии, которую Исайя восхвалял как "Гору господню", к которой будут "стекаться все племена и народы". Четыре раза Он посещал Хайфу, причем последнее посещение продлилось почти три месяца. Во время одной из этих поездок, когда шатер Его стоял поблизости от монастыря кармелитов, Он, "Хозяин Виноградника", явил Скрижаль горы Кармель, содержащую множество замечательных пророчеств. В другой раз, стоя на склоне горы, Он Сам указал Абдул-Баха место, где навечно должны будут упокоиться останки Баба и сооружен достойный мавзолей.

Строения и земли на берегу озера, связанного со служением Иисуса Христа, были также приобретены по указанию Бахауллы, с целью посвятить их прославлению Его Веры, с тем, чтобы они стали предшественниками тех "благородных, впечатляющих сооружений", которые, как Он писал в Своих Скрижалях, "воздвигнутся во всех уголках Святой Земли", равно как и "прилегающие к Иордану богатые, священные земли", на которых, как Он пророчествовал в Скрижалях, "станут поклоняться и служить единому истинному Богу".

Огромное расширение объема переписки Бахауллы, организация агенства бахаи в Александрии для ее распространения и рассылки; действия, предпринятые Его стойким последователем Мухаммадом Мустафой, обосновавшимся в Бейруте, для обеспечения безопасности паломников, проходивших через этот город; сравнительная легкость, с какой титулованный Узник общался с постоянно множащимися центрами в Персии, Ираке, на Кавказе, в Туркестане и Египте; миссия, целью которой было начать кампанию систематического обучения в Индии и Бирме, возложенная Им на сулейман-хана Танакабуни, известного как Джамаль Эффенди; назначение нескольких Его последователей "Десницами Дела Божия"; восстановление Святого Дома в Ширазе, надзор и заботу о котором Он официально поручил жене и сестре Баба; обращение значительного числа приверженцев иудаизма, зороастризма и буддизма - первые плоды рвения и упорства, так ярко проявленных странствующими миссионерами в Персии, Индии и Бирме, - обращения, которые автоматически означали твердое признание ими божественного происхождения христианства и ислама, - все это свидетельствовало о жизненной силе руководства, которое не могли подорвать или уничтожить ни цари, ни духовные иерархи, сколь бы могущественны и враждебны они ни были.

Нельзя не упомянуть и о появлении процветающей общины в незадолго до того заложенном городе Ашхабате, в русской части Туркменистана, где доброжелательное отношение властей позволило устроить кладбище бахаи и приобрести землю для возведения строений, которым суждено было стать предтечей первого Машрик уль-Азкара в мире бахаи; о возникновении форпостов Веры в дальнем Самарканде и Бухаре, в самом сердце азиатского континента, как результате публичных выступлений и письменных трудов Фазиля Каини и ученого апологета Веры Бахаи Мирзы Абуль-Фадла; о публикации в Индии пяти томов писаний Автора Веры, включая Его "Наисвятую Книгу", - публикации, которая предвозвестила увеличение числа книг бахаи, выходивших на разных языках и в последующие десятилетия распространившихся как на Востоке, так и на Западе.

"Султан Абд уль-Азиз, - утверждал Бахаулла, по словам одного из Его спутников, - изгнал Нас в этот край, в самые жалкие условия, и поскольку целью его было унизить и погубить Нас, Мы использовали любой способ прославить и облегчить Наше положение". "Вознесем же хвалу Господу, - заметил Он также, о чем упоминает Набиль, - за то, что отныне все люди в этих краях проявляют готовность полностью подчиняться Нам". И, как далее говорится в том же повествовании: "Султан Оттоманской империи без всякого на то основания или права подверг Нас гонениям и сослал в крепость Акку. Его указ запрещал кому бы то ни было общаться с Нами, дабы сделать Нас предметом всеобщей ненависти. Тогда рука Всемогущего немедля отмстила за Нас. Ветрам разрушения повеяла она на двух его ожесточенных сердцем советников и поверенных, Али и Фуаде, а после - простерлась, дабы сорвать одежды с самого Азиза, и уловить его так, как может только Длань могучая и крепкая".

"Враги Его, - пишет Абдул-Баха, касаясь той же темы, - полагали, что Его заключение в корне уничтожит благое Дело, однако в действительности тюрьма лишь оказала великую помощь, способствуя его развитию". "...Достославный сей Человек, - утверждает Он далее, - смог продолжить Свое Дело даже в стенах Величайшей Темницы. Из стен ее воссиял Его свет; слава Его покорила мир, и весть о ней достигла пределов восточных и западных". "Светом единой звезды был вначале Его свет; ныне же он сияет ярко, как солнце". "Доныне, - утверждает Он далее, - не случалось подобного на Земле".

Стоит ли удивляться, что при виде того, как замечательно преобразились обстоятельства, сопровождавшие Его двадцатитрехлетнюю ссылку в Акку, Сам Бахаулла начертал следующие весомые слова: "Всемогущий... изменил лик сего Узилища, исполнив его Райским Восторгом, обратив его в Царствие Небесное".

Насчитываемая двадцать лет истории Вера едва-едва начинала оправляться от ряда нанесенных Ей ударов, как тяжелейший кризис постиг Ее и потряс самые Ее основания. Ни мученическая смерть Баба, ни жалкая попытка покушения на жизнь государя, ни последовавшие за ней кровавые события, ни унизительное изгнание Бахауллы из родных краев, ни Его двухлетнее уединение в Курдистане, какими бы разрушительными ни были их последствия, не могут сравниться с тем тяжелейшим внутренним потрясением, которое пережила восстановленная община и которое угрожало внести непоправимый раскол в ряды ее членов. Более ужасное, чем неукротимая враждебность дяди Мухаммада, Абу Джахля, более постыдное, чем предательство Иисуса Христа одним из Его учеников, Иудой Искариотом, более коварное, чем поведение сыновей Иакова по отношению к их брату Иосифу, более омерзительное, чем поступок одного из сыновей Ноя, даже более бесчестное, чем преступление, свершенное Каином против Авеля, - чудовищное поведение Мирзы Йахьи, сводного брата Бахауллы, преемника Баба и признанного вождя общины бабидов, оставило в судьбах Веры свой черный след, протянувшийся почти на полстолетия. Во время этого величайшего кризиса, который Сам Бахаулла назвал Айам-е Шидад (Дни Потрясения), "завеса скорби" была разорвана и "величайший раскол" свершился бесповоротно. Кризис этот укрепил силы внешних врагов общины, равно духовных и светских, сыграв им на руку, и вызвал с их стороны поток неприкрытых насмешек и издевательств. Смутив и приведя в замешательство друзей и последователей Бахауллы, он серьезно повредил репутации Веры в глазах Ее западных почитателей. Первые признаки его дали о себе знать еще в самом начале пребывания Бахауллы в Багдаде, затем на время верх одержали созидательные силы, которые под Его негласным руководством вдохнули новую жизнь и восстановили целостность общины, но кризис все же разразился, разрушительный и неистовый, в годы, непосредственно предшествовавшие Провозглашению Его Послания. Он поверг Бахауллу в глубочайшую скорбь, на глазах состарил Его и своими многочисленными побочными последствиями нанес Ему самый тяжелый удар из всех, которые приходилось Ему переносить за всю жизнь. Страшный этот кризис в полной мере стал плодом хитроумных интриг и козней, которые без устали плел уже упомянутый Сейид Мухаммад, истинное исчадие ада, этот подлый наушник и клеветник, вопреки совету Бахауллы настоявший на том, чтобы сопровождать Его в Константинополь, а затем в Адрианополь, теперь же удвоивший усилия, дабы довести начатое до конца, и не терявший бдительности ни на минуту.

Мирза Йахья между тем с момента возвращения Бахауллы из Сулейманийа предпочитал либо бесславно отсиживаться в собственном доме, либо в минуту опасности перебирался в такие надежные места, как Хиллих и Басра. В Басру он бежал, переодетый багдатским евреем, и, осев, занялся торговлей обувью. Столь велик был обуявший его страх, что однажды, рассказывают, он заявил: "Если кто-либо узнает меня или мой голос - отрекусь и назовусь язычником". Прослышав о скором отбытии Бахауллы в Константинополь, он сначала скрывался в саду Хувайдар, в окрестностях Багдада, обдумывая возможность бегства в Абиссинию, Индию или какую-нибудь другую страну. Отказавшись последовать совету Бахауллы вернуться в Персию и там распространять писания Баба, он отправил некоего Хаджи Мухаммада Казима, схожего с ним внешностью, чтобы тот испросил в государственном представительстве для него паспорт на имя Мирзы Али-йе Керманшахи, и покинул Багдад, оставив там бумаги Баба, чтобы, по-прежнему в чужом обличье, вместе с арабом-бабидом по имени Захир добраться до Мосула, где и присоединился к изгнанникам, державшим путь в Константинополь. Будучи постоянным свидетелем растущей день ото дня привязанности изгнанников к Бахаулле и их удивительного, благоговейного отношения к Нему; своими глазами видя, какой популярности достиг его Брат в Багдаде, на пути в Константинополь и позднее - общаясь со знатными и видными людьми Адрианополя; разъяренный при виде того, с каким мужеством, достоинством и независимостью его Брат держался со столичными властями; не в силах спокойно смотреть, как одну за другой являет Свои Скрижали Творец нового Завета; позволив вскружить себе голову перспективами неограниченной власти, которую сулил ему Сейид Мухаммад, Антихрист Откровения Бахаи, подобно тому, как в свое время Антихрист Откровения Баба, Хаджи Мирза Акаси, постоянно вводил в заблуждение Мухаммад-шаха; не устыдившись даже, когда выдающиеся представители общины письменно обратились к нему, советуя вести себя мудро и сдержанно; позабыв о добром отношении Бахауллы, который, будучи тринадцатью годами старше, опекал его в его отроческие и юношеские годы; вдохновленный кротостью и добросердечием Брата, зачастую закрывавшего глаза на многие его проступки и безрассудства, этот вероломный предатель Завета Баба, движимый беспрестанно распаляемой завистью и увлекаемый безудержным властолюбием, в конце концов начал совершать поступки, открыто противоречившие какой бы то ни было терпимости и осмотрительности.

Безмерно развращенный постояным общением с Сейидом Мухаммадом, этим живым воплощением порочности, алчности и лицемерия, Мирза Йахья еще во время отсутствия Бахауллы в Багдаде и даже после Его возвращения из Сулейманийа успел запятнать историю Веры несмываемым позором. Подтасовки в текстах писаний Баба, сознательно осуществленные им; кощунственное нарушение формулы азана за счет вставного отрывка, в котором Мирза Йахья величал себя не кем иным, как Верховным Владыкой; ложные, сочиненные им же указания на то, что, якобы, он и его потомки имеют право считать себя наследниками Баба; нерешительность и безволие, выказанные им при известии о мученической смерти Учителя; то, что он приговорил к смерти все Зерцала Проповеди Баба, забыв о том, что сам является одним из них; его подлый поступок, повлекший казнь Дайана, которого он боялся и которому завидовал; его недальновидность, следствием которой, во время отсутствия Бахауллы, стало убийство двоюродного брата Баба, Мирзы Али Акбара, и, пожалуй, самое гнусное - омерзительное попрание им чести Самого Баба, - все это, как свидетельствует Ага Калим и пишет Набиль в своем Повествовании, в еще более зловещем свете представило дальнейшие поступки Мирзы Йахьи, приуготовившие его неотвратимый крах.

Мысль уничтожить Бахауллу и таким образом вернуть ускользнувшую власть не давала ему покоя, и год спустя по прибытии в Адрианополь он стал строить отчаянные планы с целью отравить Его и Его спутников. Хорошо зная, насколько его единоутробный брат Ага Калим сведущ в делах врачевания, он под различными предлогами стал вызнавать у него свойства тех или иных трав и ядов, а затем принялся против обыкновения настойчиво приглашать Бахауллу навестить его, и однажды ему удалось-таки подлить Бахаулле в чай смешанную им отраву, от которой Бахаулла серьезно занемог, был вынужден провести в постели почти месяц, мучимый тяжелыми болями и лихорадкой, последствием же была дрожь в руках, не покидавшая Его до конца дней. Состояние Его было столь угрожающим, что для ухода за больным приглашали врача-иностранца по фамилии Шишман. Последний был столь напуган мертвенной бледностью, облекшей Его черты, что, посчитав случай безнадежным, глубоко поклонился и ушел, не прописав никакого лекарства. Несколько дней спустя врач этот заболел и скончался. Перед его смертью Бахаулла поведал о том, что доктор Шишман пожертвовал своею жизнью ради Него. Посланному Бахауллой Мирзе Ага Джану доктор сказал, что Господь внял его молитвам и что после его смерти в случае необходимости можно обратиться к некоему доктору Чупану, которого он знал как человека, заслуживающего всяческого доверия.

В другой раз Мирза Йахья, по свидетельству одной из его жен, которая на время оставила его и подробно рассказала о действиях мужа, отравил колодец, из которого брали воду спутники и близкие Бахауллы, после чего у изгнанников стали замечаться странные, болезненные симптомы. Он даже обиняком дал понять одному из спутников Бахауллы, цирюльнику Мустаду Мухаммаду Али-йе Салмани? к которому вообще старался всячески подольститься? что хочет? чтобы тот? используя благоприятный момент, прирезал Бахауллу в Его бане. "Подобное предложение, - как рассказывал об этом случае Ага Калим Набилю, - привело Мустада Мухаммада Али в такой гнев, что он едва тут же не убил самого Мирзу Йахью, и не сделал этого единственно боясь вызвать неудовольствие Бахауллы. Я был первый, с кем он столкнулся, выходя из бани весь в слезах... В конце концов мне с большим трудом удалось уговорить его вернуться и закончить прерванное дело". И хотя впоследствии Бахаулла просил его никому не рассказывать о случившемся, цирюльник был не в силах молчать о страшной тайне и выдал секрет, посеяв среди членов общины великое смятение. "Когда питаемый им (Мирзой Йахьей), - утверждает Сам Бахаулла, - тайный замысел был раскрыт Господом, он отрекся от своих намернеий, обвинив во всем слугу (Устада Мухаммада Али)".

И вот настал час Тому, Кто совсем недавно как изустно, так и в многочисленных Скрижалях возвещал о последствиях Своих призывов, формально ознакомить того, кто называл себя преемником Баба, с характером Своей Миссии. Отряженный специально с этой целью Мирза Ага Джан должен был отнести Мирзе Йахье недавно явленную скрижаль Суре-йе Амр, которая ясно утверждала требования нового Завета, зачитать ее вслух и оптребовать недвусмысленного и окончательного ответа. Просьба Мирзы Йахьи об однодневной отсрочке, в течение которой он мог бы обдумать свой ответ, была удовлетворена. Увы, ответным шагом явилась лишь контрдекларация, в которой Мирза Йахья уточнял час и минуту, когда он был избран сосудом самостоятельного Откровения, и требовал безграничного повиновения себе всех народов Запада и Востока.

Столь надменное и помпезное заявление, выдвинутое коварным противником Глашатая столь могущественного Откровения, послужило сигналом к окончательному и открытому разрыву между Бахауллой и Мирзой Йахьей - разрыву, ставшему одной из наиболее мрачных вех в истории Бахаи. Желая унять злобные страсти, бушевавшие в сердцах Его врагов, а заодно уверить всех изгнанников в полной свободе выбирать между Ним и ими, в двадцать второй день месяца Шавваль 1282 года хиджры Бахаулла вместе со Своей семьей удалился в дом Реза Бега, нанятый по Его распоряжению, и в течение двух месяцев отказывался от встреч как с друзьями, так и с людьми незнакомыми, и даже со Своими спутниками. Он наказал Аге Калиму отослать половину обстановки, постельных принадлежностей, одежды и утвари из Своего дома в дом Мирзы Йахьи; доставить ему же некоторые из столь долго и бережно хранимых Им реликвий, включая печати, кольца и рукописи, принадлежащие Бабу, а также заверить его, что он будет полностью получать государственное вспоможение, определенное для поддержания изгнанников и членов их семей. Более того, он поручил Аге Калиму каждый день на несколько часов просить, по собственному выбору, кого-нибудь из их спутников помогать Мирзе Йахья делать покупки и заверить, что все, впредь получаемое на его имя из Персии, будет доставляться лично ему в руки.

"Тот день, - повествует, со слов Аги Калима, Набиль, - был днем величайшего смятения. Все изгнанники оплакивали расставание с Благословенной Красой". "Те дни, - письменно свидетельствует один из них, - являли картину всеобщего волнения и беспокойства. Мы были поражены горем, и нас поистине ужасала мысль о том, что мы навсегда лишимся Его благостного присутствия".

Скорбь и смятение, однако, продлились недолго. Исполненные клеветы и наветов письма, которые Мирза Йахья и Сейид Мухаммад распространяли в Персии и Ираке, а также и его сторонников и показавшее равно друзьям и врагам, что Бахаулла одержал над ним верх. Некоему Мир Мухаммаду, бабиду из Шираза, сурово осуждавшему призывы, требования Мирзы Йахья и его трусливое поведение, удалось принудить Сейида Мухаммада устроить очную встречу Мирзы Йахьи с Бахауллой, дабы каждый мог сам убедиться, на чьей стороне истина. Неразумно полагая, что его прославленный Брат когда-либо согласится принять подобное предложение, Мирза Йахья назначил мечеть султана Селима местом их встречи. Едва узнав об уговоре, Бахаулла, сопровождаемый все тем же Мир Мухаммадом, пешим, невзирая на полуденную жару, направился в вышеупомянутую мечеть, расположенную на окраине города, и, проходя по городским улицам и площадям, распевал на ходу стихи, немало поражая Своим голосом и манерой чтения тех, кто видел и слышал Его.

"О Мухаммад! - таковы некоторые из стихов, произнесенных Им в тот памятный день, о которых Он Сам свидетельствует в одной из Скрижалей. - Он, Чей Дух воистину изошел из Его обители, а вместе с Ним явились и души избранников Божиих и сущности Посланцев Его. Узрите же ныне обитателей чертогов горних и свидетельства Пророков в Моей руце. Услышьте, Буде все священство, все мудрецы, цари и правители земные, объединившись, восстали против Меня, Я, истинно говорю вам, противостоял бы им, возглашая стихи Господа, Всевышнего, Всемогущего, Всеведущего. Я - Тот, Кто бестрепетно выступил бы против всех сил земных и небесных... Пусть же все узрят, сколь незапятнанной сделал Господь длань мою. Се мой жезл; и если бы Мы простерли его над миром, то сокрылось бы все живущее". Мир Мухаммад, посланный вперед, дабы предупредить о приближении Бахауллы, скоро вернулся и сообщил Ему, что тот, кто бросил вызов Его власти, ссылаясь на непредвиденные обстоятельства, просит отложить встречу на день или на две. Возвратясь домой, Бахаулла явил Скрижаль, где описал случившееся, назначил время следующей встречи, запечатал Скрижаль собственной печатью и попросил Набиля отнести ее одному из новообращенных, Мулле Мухаммаду Табризи, чтобы тот довел ее до сведения Сейида Мухаммада, имевшего обыкновение довольно часто заходить в лавку Муллы Мухаммада. Было условлено просить Сейида Мухаммада, по получении Скрижали, чтобы тот письменно известил Мирзу Йахью, что если он не явится на условленное место, то обязуется, также письменно, подтвердить лживость своих заявлений. Сейид Мухаммад пообещал на следующий же день доставить требуемый документ, но хотя Набиль целых три дня после того приходил в лавку за ответом, ни сам Сейид, ни обещанное письменное объяснение так и не появилось. Не дошедшая до адресата Скрижаль, пишет Набиль, двадцать три года спустя вспоминая этот исторический эпизод, осталась храниться у него, "блистающая новизной и свежестью, как тот день, когда Величайшая Ветвь начертала ее, а печать Древней Красы скрепила и украсила ее", - ясное и неопровержимое свидетельство победы, которую Бахаулла одержал над поверженным врагом.

Все эти горестные, прискорбные события причиняли Бахаулле, как уже говорилось, острые, нестерпимые страдания. "Он, которого Я многие годы, - с болью пишет Бахаулла, - воспитывал любящей рукой, восстал, покушаясь на Мою жизнь". "Жестокости, творимые Моими гонителями, - пишет Он, имея в виду Своих коварных врагов, - согнули Мой стан и покрыли сединой Мою главу. Ты, предстоящий сейчас Моему престолу, ты не узнал бы Древнюю Красу, ибо козни неверных изменили черты Ее и заставили поблекнуть Ее свежесть". "Господом клянусь! - восклицает Он, - что не осталось места на Моем теле, которое не пронзили бы их ядовитые стрелы". И вновь: "Ты содеял против Брата твоего то, что ни один человек не содеял против другого". "Строки, вышедшие из-под твоего пера, - утверждает Он далее, - повергли в прах Лик Славы, порвали Завесу Величия Рая Господня, ими истерзаны сердца возлюбленных, воссевших вкруг Престола". И все же в Китаб-и-Акдасе милостивый Властелин, называя лукавого брата "источником мерзости", человеком, "сметенным страстями, вырвавшимися из глубин души его", призывает, "не убоявшись содеянного", "в смиренной кротости припасть к стопам Господа" и уверяет, "что Он снимет с тебя все грехи твои", ибо "твой Бог есть Бог Всепрощающий, Всемогущий и Всемилостивый".

Итак, волею и могуществом Того, Кто есть Глава Величайшей Справедливости, "Величайший Идол" был извергнут из общины Величайшего Имени, предан проклятью и уничтожен. Очистившись от скверны, избавившись от страшного бремени, юная Божественная Вера отныне могла и далее крепить свои ряды и, невзирая на потрясавшую ее смуту, вступать в новые битвы, покорять все более высокие вершины и одерживать все более громкие победы.

Временный раскол среди ее сторонников действительно произошел. Слава ее померкла, и анналы ее истории оказались запятнанными. Однако о ней не забыли, дух ее был далеко не сломлен, и вкравшаяся в нее "ересь" не смогла разрушить ее Дело. Завет Баба, о котором уже не раз упоминалось, с его неизменными истинами, неопровержимыми пророчествами и постоянными предостережениями, подобно невидимому стражу, хранил цельность Веры, являл миру ее неподкупность и увековечивал ее влияние.


Гнетомый скорбью, страдая от последствий покушения на Его жизнь, ясно сознавая скорую возможность нового изгнания и все же не устрашенный тяжким ударом, нанесенным Его Делу и грозящими опасностями, Бахаулла, еще до того, как тяжкое испытание осталось позади, восстал во всей Своей мощи, дабы возгласить о Своей Миссии тем, кто - на Востоке и на Западе - держал верховные бразды земной власти в своих руках. Провозглашение Миссии Бахауллы дало воссиять дневному светилу Его Откровения в полноте своей славы, и Вера Его явилась во всей своей божественной мощи.

За этим последовал период удивительной активности, который по своим последствиям, превзошел раннюю пору служения Бахауллы. "День и ночь, - вспоминает очевидец, - Божественные стихи изливались в таком количестве, что их едва успевали записывать. Мирза Ага Джан записывал их под диктовку, между тем как Величайшая Ветвь постоянно вносил изменения и поправки. Работа не прерывалась ни на минуту". "Огромное число переписчиков, - свидетельствует Набиль, - трудились от зари до зари и все же не успевали справляться. Среди них был Мирза Бакир Ширази... Он один переписывал более двух тысяч стихов каждый день. Работа его продолжалась около семи месяцев. Каждый месяц он переписывал и отправлял в Персию несколько томов. Примерно двадцать томов, переписанных его изящным почерком, остались на память Мирзе Ага Джану". Сам Бахаулла так пишет о явленных Им в ту пору стихах: "Столь обильны облака Божественной Благодати, что в течение часа Нам является до тысячи стихов". "Столь благостным был минувший день, что в течение одних только суток, если бы то было в силах переписчиков, с небес святости Божией снизошел бы труд, по объему равный Персидскому Байану". "Клянусь Господом! - утверждает Он в другой связи. - В эти дни снизошло на Нас столько же, сколько было явлено всем Пророкам минувшего". "То, что уже было явлено в этой земле (Адрианополе), - заявляет Он далее, касаясь обилия Своих писаний, - не под силу записывать секретарям. Посему бульшая часть осталась незаписанной".

Еще в те дни, когда вовсю бушевал охвативший общину ужасный кризис, даже до того, как он успел достичь наивысшей точки, из-под пера Бахауллы выходили бесчисленные Скрижали, в которых полно и широко излагалось все скрытое значение выдвинутых Им требований. Суре-йе Амр, Лоух-е Нукте, Лоух-е Ахмад, Суре-йе Асхаб, Лоух-е Сайах, Суре-йе Дамм, Суре-йе Хадж, Лоух ур-Рух, Лоух ур-Ризван, Лоух ут-Туха - эти Скрижали уже были явлены Бахауллой к тому времени, когда Он переехал в дом Иззата Аги. Почти сразу же после "Величайшего Раскола" были явлены также значительнейшие из Скрижалей, связанные с Его пребыванием в Адрианополе. Суре-йе Мулук (Сура Царей) - одна из самых среди них важных; в ней Бахаулла впервые обращает свое слово ко всем царствующим особам Востока и Запада, в ней Он взывает к турецкому султану и его министрам, к христианским монархам, к французскому и персидскому послам в Порте, к мусульманским духовным иерархам Константинополя, его мудрецам, ученым и простым жителям, к народу Персии и отдельным, наиболее выдающимся мыслителям мира; среди них также Китаб-и-Бади, Его апология, явленная в опровержение обвинений, выдыинутых против Него Мирзой Махди Решти, так же как в Китаб-и-Икане Он защищает Откровение Баба; Мунаджасе-йе Сейам (Молитвы для поста), предварившая Книгу Его Законов; первая Скрижаль, обращенная к Наполеону III, в которой подвергалась сомнению искренность убеждений французского императора; Лоух-е Султан, Его пространное послание Насир ад-Дин шаху, в котором излагаются цели, намерения и основные положения Его Веры, а также показано значение Его Миссии; Суре-йе Раис, начатая в деревне Кашани, на пути в Галлиполь и вскоре законченная в Гуйавур Кой, - все их следует рассматривать как наиболее выдающиеся из Скрижалей, явленных в Адрианополе, но и как основное ядро всех писаний Автора Откровения Бахаи.

В Суре-йе, Своем послании государям и властителям мира, Бахаулла раскрывает характер Своей Миссии; призывает царствующих особ внять Его Посланию; утверждает значимость Откровения Баба; упрекает их за равнодушие к Его Делу; обязывает быть справедливыми и бдительными, примирить свои разногласия и сократить численность войск; подробно повествует о Своих бедах и злоключениях; доверяет богатым заботу о бедных; предупреждает о том, что "кара Божья настигнет их повсюду", если они откажутся следовать Его советам, и пророчески предсказывает Свой "всемирный триумф", даже если все цари отвернутся от Него.

Обращаясь в той же Скрижали к христианским монархам, Бахаулла порицает их за то, что они не захотели "с открытым сердцем приблизиться к Тому, Кто есть Дух Истины", за то, что они "предаются пустым, бездельным забавам", и заявляет, что "им придется отвечать за свои деяния пред лицом Того, Кто соберет воедино все сущее".

Он повелевает султану Абд уль-Азизу "прислушаться к речам Того, Кто безошибочно указует Путь Истины"; призывает прямо руководить делами своего народа, не перекладывая эти обязанности на недостойных советников; увещевает не полагаться на земные сокровища и "не преступать границ умеренности", но быть со своими подданными "неподкупно справедливым", а также повествует о тяжком грузе обрушившихся на Него несчастий. В той же Скрижали он утверждает чистоту Своих намерений и верность султану и его приближенным; описывает обстоятельства Своего изгнания из столицы и уверяет султана в том, что будет молить Господа за него.

Помимо этого, как свидетельствует Суре-йе Раис, Он, находясь в Галлиполе, через некоего турецкого офицера по имени Омар обратился к султану с устной просьбой удостоить Его десятиминутной аудиенции с тем, "чтобы он мог попросить у Него достаточных подтверждений и доказательств правдивости Того, Кто есть Истина", присовокупив, что "ежели Господь сподобит Его привести таковые, то пусть он освободит заблудших и предоставит их самим себе".

К Наполеону III Бахаулла обратился с особой Скрижалью, доставленной императору одним из французских дипломатов; в ней Он рассказывает о страданиях, претерпеваемых Им и Его последователями; клянется в их невиновности; напоминает государю о двух его обращениях в защиту обездоленных и угнетенных и, желая убедиться в искренности его побуждений, призывает его "вникнуть в обстоятельства заблудших", "простереть свою заботу над слабыми" и обратить на Него и Его товарищей по изгнанию "взор, исполненный любви и участия".

Насир ад-Дин шаху Он явил Скрижаль более пространную, чем кому бы то ни было из государей; в ней Он свидетельствует о беспримерной жестокости испытаний, выпавших на Его долю; вспоминает о том, как государь сам признал Его невиновность перед изгнанием в Ирак; заклинает его править справедливо; пишет о Гласе Господнем, повелевшем Ему восстать и провозгласить Свое Послание; утверждает, что Его советы бескорыстны; объявляет о Своей вере в единство Господа и Его Пророков; приводит несколько молитв за здравие самого шаха; объясняет собственное поведение во время пребывания в Ираке; подчеркивает на то, что Сам Он осуждает любые формы насилия и обмана. Помимо этого в той же Скрижали Он объяснил значимость Своей Миссии; выразил желание "лицом к лицу встретиться с виднейшими представителями духовенства и в присутствии Его Величества явить свидетельства и подтверждения" истинности Своего Дела; указал на развращенность духовных иерархов тех дней, сравнив их с теми, кто преследовал Иисуса и Мухаммада; предрек, что вслед за Его страданиями на мир изольются "щедроты и милости Господни" и "наступит эпоха процветания"; сопоставил несчастья, обрушившиеся на Его ближних, и те, что выпали на долю родичей пророка Мухаммада; подробно описал превратности человеческих судеб и то, что происходило в городе, куда Ему предстояло быть сосланным; предсказал скорое падение улемов; и завершил Свое Послание, вновь заявив, что надеется на то, что государь с помощью Божией "поддержит Его Веру и внемлет Его справедливым словам".

Великому везирю, Али-паше, Бахаулла адресовал Суре-йе Раис. В ней Он повелевает везирю "прислушаться к гласу Господню"; заявляет, что ни его "злобное рыканье", ни "лай" своры приближенных к нему, ни "все полчища сил земных" не властны помешать Всемогущему достичь Своей цели; обвиняет его в том, что своими действиями он "заставил Апостола Божия скорбеть даже находясь на верху блаженства" и вступил в сговор с персидским послом, дабы досаждать Ему; предсказывает, что сам он очень скоро окажется на "краю погибели"; славит День Своего Откровения; пророчествует о том, что Откровению этому "отныне последуют все племена и народы" и что "Земля Таинства (Адрианополь) и все, что на нею... выйдут из-под власти Царской, что повсюду произойдут волнения, раздастся скорбный глас и следы заблуждения и обмана явятся повсюду"; сравнивает Свое Откровение с Откровениями Моисея и Иисуса; напоминает о "надменности" персидского императора в дни Мухаммада, о "клятвопреступлениях фараона в дни Моисеевы" и о "безбожмии" Нимрода в дни Авраама, а также провозглашает Своей целью "ускорить развитие мира и объединить народы".

В Суре-йе Мулук, обращаясь к приближенным султана, Он отрицает их поведение, подвергает сомнению правильность их принципов, предсказывает, что они понесут наказание за содеянное, разоблачает их гордыню и несправедливость, утверждает, что Сам Он чист и чужд суете мира, и заявляет о Своей невиновности.

В этой же Суре Он упрекает французского посла в Порте за то, что тот злоумышлял против Него заодно с персидским послом; напоминает ему о наставлениях Иисуса Христа, каковые записаны в Евангелии от Иоанна; предупреждает, что он ответственен за написанное его рукою, и советует ему и ему подобным ни с кем не поступать так, как он поступил с Ним.

В пространных отрывках из той же Суры, адресованных персидскому послу в Константинополе, Он разоблачает его клеветнические замыслы, несправедливость его и его соотечественников, заверяет, что Сам Он не таит против него зла, пишет, что, если бы он вполне осознал содеянное им, то не переставал бы скорбеть до конца дней своих, утверждает, что он будет упорствовать в своем безрассудстве, объясняет Свое поведение в Тегеране и Ираке и свидетельствует о продажности персидского посла в Багдаде и его тайном сговоре с послом в Константинополе.

В Суре-йе Мулук содержится и специальное послание всем верховным константинопольским иерархам-суннитам, где Он обличат их преступное безразличие и называет духовными мертвецами; где Он упрекает их в гордыне и нежелании встретиться с Ним; раскрывает перед ним все величие славы и истинное значение Своей Миссии; утверждает, что их прежние духовные вожди, будь они живы, "собрались бы вкруг Него"; обвиняет их в том, что они "поклоняются именам" и одержимы властолюбием; а также клянется, что Господь "пренебрежет ими", если только они "не изменятся к новому" в отношении Его.

Мудрецам стольного града Константинополя и философам всего мира посвящает Он заключительныеи главы Суре-йе Мулук, предостерегая, дабы не заносились онив гордыне перед Господом; открывая им суть истинной мудрости; подчеркивая важность веры и правильного, достохвального поведения; укоряя в том, что они чуждались искать света истины у Него, и советуя "не преступать пределы, положенные Господом" и "не обращать свои взоры на стези и обыкновения людские".

Обращаясь в той же Скрижали к жителям Константинополя, Он заявляет, что "не убоится никого, кроме Господа", что "речи Его внушены волей Господней", что следует Он лишь Божией правде, что правители и старейшины города кажутся Ему "детьми, собравшимися, чтобы потешаться безделицами", и что Он не увидел ни одного мужа достаточно зрелого, чтобы воспринять истину, коей Господь вразумил Его. Он повелевает им твердо держаться заповедей Божьих; не возвыситься в гордыне пред Господом и возлюбленными Его; вспоминает невзгоды, преследовавшие имама Хусейна и восхваляет его добродетели; млит, чтобы и Ему выпало изведать тех же страданий; пророчествует, что отныне Господь созовет людей, которые станут повествовать о Его несчастьях и требованиях восстановления Его прав к Его гонителей, а также просит их приклонить слух к Его словам, обратиться к Богу и покаяться.

И наконец, обращаясь в той же Скрижали к народу Персии, Он утверждает, что если бы даже они и решили казнить Его, Господь, без сомнения, поставил бы Другого на Его место, и уверяет, что Всемогущий будет "блюсти Его свет", хотя бы они, в глубине души своей, и проклинали Его.

Однако даже столь важное и сделанно в столь критический момент обращение Глашатая столь возвышенного Послания к повелителям земли, равно мусульманам и христианам, к вельможам и дипломатам, к суннитским иерархам, к мудрецам и простому народу Константинополя - цитадели султаната и халифата, - к философам всех стран и к народу Персии - не следует рассматривать как единственное выдающееся событие, связанное с пребыванием Бахауллы в Адрианополе. Если мы хотим дать справедливую оценку этого Бурного и наиболее значительного периода служения Бахауллы, нужно отметить и другие, пусть менее важные события и происшествия.

Именно в эти дни как прямое следствие бунта и последовавшего за ним краха Мирзы Йахьи Некоторые из последователей и учеников Бахауллы (которых вполне можно отнести к "сокровищам", обещанным Ему Господом, когда Он томился под гнетом цепей в тегеранской темнице Сейах Чаль), в их числе несколько Письмен Живущего, несколько человек, выживших после кровавых событий в форте шейха Табарси, а также эрудит и ученый Мирза Ахмад Ажганди, встали на защиту юной Веры, в многочисленных и обстоятельных апологиях опровергая, как то сделал их Учитель в Китаб-и-Бади, доводы Его противников и разоблачая их гнусные деяния. Это произошло в тот период, когда границы распространения новой Веры расширились, когда ее знамя было прочно водружено на Кавказе Муллой Абу Талибом и другими, кого обратил Набиль, когда первый центр ее обосновался в Египте, созданный трудами Сейида Хусейна Кашани и Хаджи Бакира Кашани, и когда к странам, уже согретым и озаренным первыми лучами Божественного Откровения - к Ираку, Турции и Персии - добавилась Сирия. Это произошло в тот период, когда старое приветствие "Аллах Акбар" было заменено новым - "Аллаху Абха", и было одновременно принято в Персии и Адрианополе, причем первым, кто, по совету Набилю, стал употреблять его в Персии, был Мулла Мухаммад Фуруги, один из защитников форта Табарси. Это произошло в тот период, когда выражение "люди Байана", ныне обозначающее последователей Мирзы Йахьи, было упразнено, и на смену ему пришло обозначение "люди Баха". Именно в эти дни Набиль, недавно получивший в специально обращенной к нему Скрижали почетный титул "Набиль Азам", в Скрижали, где ему повелевалось "распространить Весть" его Господина "в пределы восточные и западные", несмотря на непрестанные гонения, восстал, дабы разорвать "завесу скорби", внести любовь к своему Учителю в сердца Его соотечественников и отстаивать Дело, провозглашенное его Возлюбленным в столь трагических обстоятельствах. Именно в эти дни Бахаулла поручил все тому же Набилю вместо Него две недавно явленные Скрижали Паломничества и отправлять вместо Учителя предписанные в них обряды при посещении Дома Баба в Ширазе и Величайшего Дома в Багдаде, - событие, являющее собой начало одного из самых священных ритуалов, который позже формально был закреплен в Китаб-и-Акдасе. В этот же период Бахаулла явил и "Молитвы Поста", предшествовавшие Закону, который вскоре тоже появился на страницах этой книги. Также в дни ссылки Бахауллы в Адрианополь Он адресовал двум Своим видным тегеранским сподвижникам - Мулле Али Акбар Шахмирзаде и Джемалю Буружирди - Скрижаль, в коей предписывал им, соблюдая величайшую осторожность и строжайшую тайну, перенести останки Баба из Имамзаде Масум, где они некоторое время хранились, в другое безопасное место - событие, очень скоро подтвердившее свою предуказанную сущность, и с него начался долгий и многотрудный путь останков ширазского Пророка, сначала захороненных в недрах горы Кермаль, а позднее в место, которое Он указал в Своих наставлениях Абдул-Баха. Именно в этот период была явлена Суре-йе Гусн (Сура Ветви), в которой предсказывается будущее положение Абдул-Баха и в которой Он восхваляет "Святую Ветвь", "Лимб Закона Божия", "Посланника Божиего", "ниспосланного в образе земного храма", - Скрижаль, которую вполне можно рассматривать как предвозвестье того положения, которое было определено Ему в Китаб-и-Акдасе и которое позже было объяснено и утверждено окончательно в Книге Его Завета. И, наконец, именно в этот период первые паломники стали стекаться к жилищу Того, Кто теперь являет зримый центр новой Веры; количество и характер паломничеств встревожили персидские власти настолько, что они были вынуждены сначала ограничить, а потом и вовсе запретить их, но эти первые паломничества явились предшественниками нового притока паломников с Запада и Востока, которые, невзирая на опасности и тяготы пути, устремляли свои стопы к городу-тюрьме Акке; венцом паломничеств к подножию горы Кармель должно было стать историческое прибытие к этой святыне новообращенной царственной особы, но суровые обстоятельства принуждали ее остановиться в двух шагах от заветной цели.

Все эти события, часть которых проходила одновременно с провозглашением Веры Бахауллы, часть явилась его следствием и была вызвана внутренним потрясением, которое пережило Его Дело, не могли ускользнуть от внимания внешних врагов Движения, которые изо всех сил старались максимально использовать каждый кризис, спровоцированный неразумением сторонников Веры или коварством тех, кто ее предал. Грозные тучи уже начали было рассеиваться под пробивавшимися то тут, то там лучами Солнца, отныне сиявшего с вершины небосвода, когда зловещая тень новой катастрофы - последней, какую суждено было пережить Творцу новой Веры, - вновь затмила его, омрачив его небосвод и подвергнув его самому суровому из уже пережитых им испытаний.

Воодушевленные постигшими Бахауллу невзгодами, от которых Он так тяжко страдал, Его враги извне, ненадолго затаившиеся, вновь при любом удобном случае стали проявлять таимое в глубине души недоброжелательство. Более или менее суровые гонения на Веру возобновились в различных странах. В Азербайджане и Зенджане, Нишапуре и Тегеране верующих бросали в тюрьмы, предъявляли им ложные обвинения, подвергали наказаниям, пытали и даже казнили. Среди мучеников особо следует выделить бестрепетного Неджефа Али Зенджани, уцелевшего после схваток в Зенджане, увековеченного в "Послании Сыну Волка", который, завещав все свое золото своему палачу, с громким криком "Йа Рабби уль-Абха", был публично обезглавлен.

В Египте алчный и порочный генеральный консул путем вымогательства получил от богатого верующего-перса, по имени Хаджи Абуль Казим Ширази, тысячу сто туманов; велел арестовать Хаджи Мирзу Гейдара Али и шестерых его единоверцев и способствовал их девятилетней ссылке в Хартум, причем были изъяты все имевшиеся у них рукописи, а затем бросил в тюрьму Набиля, которого Бахаулла отправил в Хедив, чтобы заступиться за осужденных. Непримиримые противники Веры в Багдаде и Казимайне, дождавшись подходящей возможности, подвергли преданных сторонников Бахауллы жестокому и недостойному обращению; безжалостно вспороли живот Абд ур-Расулу Куми, когда тот на заре нес набранную им в мех воду от реки к Величайшему Дому, и под крики глумящейся толпы изгнали в Мосул около семидесяти сподвижников Бахауллы, включая женщин и детей.

Не меньшую активность проявили Мирза Хусейн-хан, Мушир уд-Доуле и их споспешники, решившие в полной мере воспользоваться затруднительным положением Бахауллы и окончательно разделаться с ним. Столичные власти привело в ярость уважение, с каким отнеслись к Нему бывший великий везирь, губернатор Мухаммад-паша Кебризи и его преемники - Сулейман-паша, принадлежавший к братству кадирита, и в особенности Хуршид-паша, который открыто и по разным поводам нередко посещал Бахауллу, развлекал Его в дни Рамадана и пылко восхищался Абдул-Баха. Власти понимали, что в недавно явленных Скрижалях Бахаулла бросает им вызов, и отдавали себе ясный отчет в том, насколько неустойчива ситуация в государстве. Их беспокоили непрестанно движущиеся в направлении Адрианополя и от него группы паломников и полные преувеличений донесения, которые слал в столицу Фуад-паша, посланный с инспекцией. Воззвания Мирзы Йахьи, передаваемые через Сейид Мухаммада, также подстрекали их к действию. Анонимные письма (исходившие все от того же Сейида и его сообщника Ага Джана, служившего в турецкой артиллерии), извращавшие писания Бахауллы и обвинявшие Его в том, что, вступив в сговор с болгарами и послами некоторых европейских держав, Он с помощью нескольких тысяч Своих сторонников готовился захватить Константинополь, переполняли их сердца тревогой. И вот, видя внутренние распри, потрясающие самые основы Веры, возмущенные знаками явного внимания, которые проявляли в отношении Бахауллы иностранные консулы в Адрианополе, они решили принять самые суровые и безотлагательные меры, дабы с корнем вырвать новое учение и изолировать его Автора, полностью лишив Его реальной власти. Неосторожность, проявленная некоторыми из Его чересчур ревностных сторонников, прибывших в Константинополь, без сомнения, усугубила и без того накаленную обстановку.

В конце концов было принято роковое решение сослать Бахауллу в штрафную колонию Акка, а Мирзу Йахью - в Фамагусту на Кипр. Вскоре вышел и соответствующий, составленный в резких выражениях фирман за подписью султана Абд уль-Азиза. Прибывшие в столицу спутники Бахауллы вместе с еще несколькими Его сторонниками, появившимися позже, среди которых был и известный смутьян Ага Джан, были схвачены, подвергнуты допросу, лишены документов и брошены в тюрьму. Членов адрианопольской общины несколько раз вызывали в городскую управу, чтобы подвергнуть переписи, в то время, как по городу ходили слухи о том, что община разогнана, а члены ее сосланы в разные города либо тайно казнены.

Неожиданно, однажды утром дом Бахауллы окружили солдаты, у ворот поставили часовых, Самого Бахауллу и Его последователей вновь вызвали в управу, допросили и приказали немедля готовиться к отъезду. "Возлюбленный Господа и Его ближние, - свидетельствует Бахаулла в Суре-йе Раис, - в первую ночь были оставлены без еды... Окружавшие дом люди, мусульмане и христиане, стенали, оплакивая Нашу судьбу... При этом Мы заметили одну примечательную деталь - громче всех раздавались стенания людей Сына (христиан)". "Великое смятение охватило людей, - пишет Ага Реза, один из самых стойких сподвижников Бахауллы, прошедший с Ним весь путь от Багдада до Акки. - Все пребывали в растерянности и скорби... Отовсюду слышались сочувственные слова, многие утешали нас и скорбели вместе с нами... Большую часть нашего имущества распродали вполцены". Некоторые из иностранных консулов навестили Бахауллу, выражая свою готовность вмешаться и от лица своих правительств вступиться за Него - Он же благодарил за подобные предложения, но неизменно отклонял их. "Консулы города (Адрианополя) собрались в присутствии Юноши в час Его отъезда, - пишет Он Сам, - и выразили желание помочь Ему. Поистине Они выказали Нам самое искреннее почтение".

Персидский посол немедленно сообщил персидским консулам в Ираке и Египте, что турецкие власти лишили своего покровительства бабидов и что теперь они вольны обращаться с ними как угодно. Меж тем несколько паломников и среди них Хаджи Мухаммад Исмаил Кашани, получивший в Лоух-е Раис имя Анис, прибыли в Адрианополь, но, так и не увидев своего Учителя, вынуждены были отбыть в Галлиполь. Двоим из спутников Бахауллы пришлось развестись с женами, поскольку родственники запретили им сопровождать мужей в ссылку. Хуршид-паша, неоднократно и категорически отрицавший письменные обвинения, присылаемые из Константинополя и решительно вставший на на защиту Бахауллы, был настолько ошеломлен действиями правительства, что, узнав о Его скорейшем отъезде из города, решил устраниться и поручил чиновнику-регистратору на словах изложить Бахаулле суть указа. Один из верующих, Хаджи Джафар Тебризи, не увидев своего имени в списке лиц, которым было разрешено сопровождать Бахауллу, перерезал себе горло бритвой, но вовремя оказанная помощь не дала ему умереть. В Суре-йе Раис Бахаулла характеризует этот поступок как "доселе невиданный" и утверждает, что "Господь специально предназначил его для нового Откровения, дабы явить силу Своей мощи".

В двадцать второй день месяца Раба ус-Сани 1285 года хиджры (12 августа 1868 года) Бахаулла и Его близкие в сопровождении капитана турецкой армии, по имени Хасан Эффенди, а также нескольких солдат, выделенных местными властями, на повозках отправились в четырехдневный путь к Галлиполю, сделав остановку в Узун Кулру и Кашани, где и была явлена Суре-йе Раис, "Жители квартала, где остановился Бахаулла, и Его соседи, пришедшие попрощаться с Ним, - свидетельствует очевидец, - шли один за другим и с величайшей печалью и сожалением целовали Его руки и полы Его одежды, скорбя о Его скором отбытии. В тот день тоже творилось нечто необычайное. Казалось, даже городские врата и стены оплакивают неизбежную разлуку с Ним". "В этот день, - пишет другой очевидец, - можно было видеть удивительное зрелище: большую толпу мусульман и христиан, собравшихся вместе у дома Учителя. Как сейчас помню и сам отъезд. Большинство из присутствующих не переставали скорбно рыдать, в особенности же - христиане". "Скажите, - замечает Сам Бахаулла в Суре-йе Раис, - что этот Юноша, уезжая из этого края, оставил под каждым деревом и под каждым камнем залог, которому Бог отныне не даст пропасть, ибо истинно".

Несколько из спутников Бахауллы, доставленные в Галлиполь из Константинополя, уже ждали их. По прибытии Бахаулла заявил Хасану Эффенди, который, исполнив свои обязанности, собирался в обратный путь: "Скажи своему повелителю, что земля эта отнимается у него и что в государстве его воцарится смута". "К этим словам, - как вспоминает Ага Реза, присутствовавший при этой сцене, - Бахаулла добавил: "Не Я говорю это, но Господь глаголет Моими устами". В эти же мгновенья Он произносил стихи, которые мы, стоя внизу, могли расслышать. Столько страсти и силы вкладывал Он в них, что, казалось, стены дома сотрясаются на своем основании".

Даже в Галлиполе, где изгнанники провели три дня и три ночи, никто не знал, какова будет дальнейшая судьба Бахаулла. Некоторые полагали, что Его вместе с братьями отправят в одно место, остальных же, поодиночке, сошлют в разные края. Другие думали, что Его спутников вернут обратно в Персию, тогда как остальных ждет немедленная расправа. Первоначально правительственный указ гласил: Бахауллу, Агу Калима и Мирзу Мухаммада Кули, со слугами, выслать в Акку, остальных - доставить в Константинополь. Однако этот приказ, услышав который, изгнанники пришли в неописуемое отчаяние, был отменен благодаря настойчивости Бахауллы и искусному вмешательству Омара Эффенди - офицера, назначенного сопровождать изгнанников. В конце концов было решено, что все изгнанники, общим числом более семидесяти человек, высылаются в Акку. Было также издано распоряжение, в соответствии с которым несколько сторонников Мирзы Йахьи, среди них Сейид Мухаммад и Ага Джан, отправлялись вместе с Бахауллой в Акку, в то время как четверым спутникам Бахауллы было приказано отбыть вместе с Азалисом на Кипр.

Отбывая из Галлиполя, Бахаулла предвидел такие опасности и тяготы, что счел необходимым обратиться к сопровождавшим Его, предупреждая их, что "это путешествие не сравнится с прежним" и что, "если кто не чувствует в себе достаточно мужества", то лучше ему "отправиться в любое другое место, какое он пожелает, где сможет он избежать тягот и испытаний, ибо отныне обратного пути уже не будет", - но Его спутники все как один отказались внять предостережению Учителя.

Утром второго дня месяца Джамади уль-Авваль 1285 года хиджры (21 августа 1868 года) изгнанники взошли на борт австрийского парохода компании "Ллойд", отбывавшего в Александрию через Маделли, и на два дня остановились в Смирне, где Джанаб-е Мунар, по прозванию Ишмулла уль-Муниб, тяжело заболел и, скрепя сердце, вынужден был остаться в больнице, где вскоре и умер. В Александрии они пересели на другой пароход той же компании рейсом на Хайфу, где, после кратких остановок в Порт-Саиде и Хайфе, и высадились, а далее на парусном судне были доставлены в Акку, куда прибыли в полдень двенадцатого дня месяца Джамади уль-Авваль 1285 года хиджры (31 августа 1868 года). В тот момент, когда Бахаулла ступил на борт корабля, увозившего Его в Хайфу, Абд уль-Джафар, один из четырех Его спутников, кому суждено было разделить участь изгнанника вместе с Мирзой Йахьей, чью "беспристрастность, любовь и веру" высоко ценил Бахаулла, в отчаянии, с криком "Йа Баха уль-Абха" бросился в морские воды, но был подобран и величайшими стараниями возвращен к жизни только затем, чтобы неукоснительно соблюдавшие приказ офицеры заставили его продолжать путь вместе с партией сторонников Мирзы Йахьи, к заранее предопределенному пункту назначения.

День прибытия Бахауллы в сад Наджибийа, впоследствии названный Его приверженцами садом Ризвана, считается началом священнейшего и самого крупного из всех праздников Бахаи, праздника в память о Провозглашении Его Мисси. Это великое Провозглашение можно рассматривать как логическое завершение процесса перемен, начатого Им после возвращения из Сулейманийа, и как прелюдию к окончательному Провозглашению этой Миссии всему миру и его правителям из Адрианополя.

Величественное это событие венчает десятилетний промежуток, волею Божественного Провидения "отдаливший" рождение Откровения Бахауллы в Сейах Чаль и возвещение его ученикам Баба от окончательного Возглашения Его Миссии. "Срок потаенного развития", во время которого, как свидетельствует Он Сам, "знаки и предвестия богоданного Откровения" изливались на Него, - свершился. "Тысячи тысяч светоносных покровов", в которые облеклась Его слава, в этот исторический час приподнялись, дабы явить человечеству "бесконечное сияние" Его "несравненного, наисвященнейшего и возвышенного Завета". Тысяча двести девяносто дней, которые, как писал Даниил в последней главе своей книги, должна продлиться "мерзость запустения", - истекли. Отсчет "ста лунных лет" (то есть 1335 дней), предназначенных непосредственно предшествовать блистательному свершению, возвещенному Даниилом в той же главе, - начался. Девятнадцать лет первого "Вахида", предначертанные пером Баба в персидском Байане, - подошли к концу. Повелитель Царства, Иисус Христос, в полной славе вернулся к Отцу, чтобы занять место рядом с Ним на небесном престоле и приять от Него жезл нерушимого мирового владычества. Община Величайшего Имени, "хранители Рубинового Ковчега", которым возносил хвалу Баб в Кайум уль-Асме, - явились. Пророчество Баба о "Ризване" - месте, где воссияет вовеки слава Бахауллы, сбылось.

Бесстрашно выступив навстречу тяготам и опасениям, которые, как предсказывал Он Сам, вскоре должны были обрушиться на Него; перед вторым изгнанием, чреватым новыми тяжкими испытаниями, изгнанием, которое увело Его еще дальше от родных краев, колыбели Его Веры, в страну, населенную людьми, чуждыми Ему по крови, языку и культуре; остро сознавая, как с каждой минутой ширится круг Его противников, в число которых в недалеком будущем войдут - государь еще более деспотичный, чем Насир ад-Дин-шах, и его приближенные, пылающие огнем неутомимой ненависти не меньше, чем Хаджи Мирза Акаси или Эмир Низам; не смущаясь тем, что Его внимание поминутно отвлекали наполнявшие Его шатер посетители, - именно в этот критический и, на первый взгляд, неподходящий час Бахаулла решил бросить окончательный вызов, явить всем воочию окружающее Его чудо и во всей полноте принять власть, обязанности, а равно и исключительные привилегии Того, Чье пришествие возвестил Баб.

Тень великого надвигающегося события уже коснулась небольшой колонии изгнанников, которые с надеждой и упованием ожидали обетованного часа. По мере того, как медленно, но неотвратимо приближался "год восьмидесятый", Он - Тот, Кто стал подлинным вождем уже гораздо более сплоченной и обогатившейся разнообразным опытом общины, давал почувствовать Своим грядущим последователям мощное влияние Своей вдохновенной силы. Радостные, берущие за душу оды, которые Он слагал почти ежедневно; полные скрытых указаний Скрижали, что изливались одна за другой из-под Его пера; намеки на близящийся великий час, которые Он делал в частных беседах и публичных выступлениях; попеременно охватывавшие Его приступы радости и печали; неистовое ликование возлюбивших Его, уже завороженных множащимися свидетельствами Его растущего величия и славы; то, как ощутимо изменилось Его поведение; и, наконец, то, что Он надел "тадж" (высокий войлочный головной убор) в день отъезда из Своего Наисвятейшего Обиталища, - все безошибочно возвещало о том, что Он неминуемо примет пророческий чин и открыто возглавит общину последователей Баба.

"Не проходило и ночи, - рассказывает Набиль, описывая смятение, охватившее сердца спутников Бахауллы в дни, предшествовавшие провозглашению Его миссии, - чтобы Мирза Ага Джан не собирал их вместе в своей комнате и, заперев дверь, зажигал множество пропитанных камфарой свечей и громко, нараспев читал только что явленные оды и Скрижали. Полностью забыв об окружающем мире, всем существом погрузясь в незримое царство духа, даже не вспоминая о еде, питье и сне, они внезапно обнаруживали, что ночь давно уже кончилась и солнце достигло вершины небосклона".

Что касается точных обстоятельств, при которых произошло эпохальное по значению своему Провозглашение, то здесь, увы, мы располагаем лишь крайне скудными сведениями. Доподлинные слова, произнесенные Бахауллой, тон, в каком они были произнесены, вызванная ими реакция, впечатление, произведеное ими на Мирзу Йахью, личности тех, кому выпало счастье слышать Его, - все погружено во мрак, который под силу будет рассеять, пожалуй, только историкам дня завтрашнего. Отрывочные описания, оставленные потомству Его летописцем, Набилем, единственное из очень немногих правдивых свидетельств о памятных днях, проведенных Бахауллой в саду Наджибийя. "Каждый день, - повествует Набиль, - на рассвете садовники срезали розы, обрамлявшие четыре аллеи сада, и складывали их посреди Его благословенного шатра. И так велик был ворох цветов, что собиравшиеся пить утренний чай в Его шатре не могли видеть друг друга. Все эти розы Бахаулла собственноручно раздавал покидавшим Его с тем, чтобы цветы за Его счет были доставлены Его друзьям - арабам и персам, - что остались в городе". "Однажды, - продолжает он, - на девятую ночь после полнолуния, мне случилось оказаться среди тех, кто охранял Его благословенный шатер. Близилась полночь, как вдруг я увидел Его выходящим из шатра, и как затем, пройдя между Своих спящих спутников, Он стал неспешно прогуливаться по залитым лунным светом, обсаженным кустами роз аллеям сада. Столь громким было пенье соловьев, рассевшихся на ветвях деревьев, что лишь те, кто был рядом с Ним, могли расслышать звуки Его голоса. Он же продолжал прогулку, но вот, остановившись посреди одной из аллей, произнес: "Взгляните на этих соловьев. Сколь велика должна быть их любовь к розам, что неустанно - от сумерек до самой зари - распевают они сладкозвучно, единые в жгучей страсти к предмету своего обожания. Как же сравнятся с ними те, кто, поклявшись в страстной любви к прекрасному, как роза, Возлюбленному, приклонили свои головы и спят?" Три ночи подряд я, пребывая на страже, обходил кругом Его благословенный шатер. И всякий раз, проходя мимо Его ложа, я видел, что Он бодрствует, днем же, с раннего утра до вечерних сумерек Он увлеченно беседовал с посетителями, что непрерывным потоком прибывали из Багдада. И ни разу не услышал я в Его словах даже тени притворства".

О том, сколь значимым было Провозглашение Миссии Бахауллы, пусть поведает Он Сам. Называя это событие "Величайшим Праздником", "Празднеством Празневств", "Празднеством Господним", Он характеризует этот День в Китаб-и-Акдасе как День, когда "все сущее погрузилось в очистительную купель", а в одной из особых Скрижалей пишет о нем как о Дне, "когда ветер всепрощения повеял на творение Божье". "Да возрадуется народ Баха, - пишет Он в другой Скрижали, - вспоминая День великого торжества, День, когда раздался Глас Предвечного, когда Он покинул Дом Свой, направив стопы в то Место, откуда свет Его Имени воссиял над миром - Всемилостивец!.. Если бы раскрыли Мы все тайны, сокрытые в Дне сем, то в одночасье погибло бы все сущее в небе и на земле, кроме того, что угодно сохранить Богу - Всемогущему, Всеведущему, Премудрому. Так пьяняще звучат слова Господни для Того, Кому суждено явить несомненные доказательства Его, что перо отказывается далее повиноваться Ему". И вновь: "О Возвышеннейшее Перо, настала Вешняя Пора Господня, ибо близится Празднество Всемилостивого... Дневное светило Блаженства взошло над горизонтом Нашего Имени - Блаженный, ибо Царствие Имени Божия украсилось Именем Повелителя, Творца Царства Небесного. Остерегайтесь, и да не помешает вам ничто вознести хвалу величию этого Дня - Дня, когда Всевластная Десница откроет меха и дарует Вино Единения, и созовет всех сущих на небе и на земле... В День сей раздадутся незримые голоса, глаголя: "О сколь благостна ты, земля, что избрана служить подножием престола Господня..." Знайте - это Он явил вам сокрытый драгоценный перл, взыщите же его. Он - Тот, Кого возлюбила вся сущая тварь, будь то в прошлом или же в дни грядущего". И далее: "Восстаньте же и провозгласите всему миру о предвестьях того, что Всемилостивый направил свои стопы к Ризвану и вошел в пределы его. И направьте людей в Сад Наслаждений, в Райский сад, где постановил свой Престол Господь... И в Раю том Девы Небесные, обитающие в горних чертогах, воззовут к вам: "Ликуйте, обитатели высших царств, ибо рука Предвечного, во имя Преславного, звонит в Величайший Колокол в средоточии небес. Благостная рука наполнила кубки вечной жизни. Приблизьтесь, и да наполнится и ваша чаша". И наконец: "Позабудьте о твари, о Перо, и обратись к лику Повелителя Твоего, Царя дней вечных. Ибо уже доносится до Нас благоухание того Дня, когда Тот, Кто есть Желанный для всех народов земных, озарит царства зримые и незримые светом и великолепием имен Своих, и объемлет из сиянием Своих благодатнейших милостей - милостей, которые под силу исчислить лишь Тому, Кто есть Всемогущий Покровитель и Заступник всего сущего".

Отъезд Бахауллы из Сада Ризван в полдень четырнадцатого дня месяца Зу-ль-Када 1279 года хиджры (то есть третьего мая 1863 года) сопровождался проявлениями бурного воодушевления, не менее живописными и даже более трогательными, чем когда Он покидал Свое Величайшее Обиталище в Багдаде. "Смятение, связанное с этим событием, - пишет очевидец, - можно сравнить разве лишь с тем, какое должно охватить людей в Судный День или День Собрания. Верующие, равно как и неверующие, стенали, скорбя. Знатные вельможи были поражены при виде такого горя. Поистине невозможно описать глубину охватившего всех чувства и невозможно было наблюдать его, оставаясь равнодушным".

Верхом на кауром, черногривом жеребце лучших кровей, которого подарили Ему Его спутники, оставив позади толпу коленопреклонных почитателей, Он выехал по дороге, откуда начинался Его путь в Константинополь. "Множество людей, - рассказывает Набиль, сам бывший свидетелем этой памятной сцены, - стоя на коленях по обе стороны дороги, целовали пыльные копыта Его коня, теснимые теми, кто хотел хотя бы коснуться Его стремян". "Сколь многочисленны были проявления преданности, - свидетельствует один из сопровождавших Бахауллу путешественников, - когда люди, бросаясь под лошадиные копыта, предпочитали смерть разлуке со своим Возлюбленным! Порой казалось, что благородное животное ступает по телам этих невинных, чистых душою и сердцем людей". "Он (Бог), - заявляет Сам Бахаулла, - и не кто иной, дал Мне выехать из города (Багдада), покрытым такою славой, какую не решится отрицать никто, кроме самого последнего клеветника и отступника". Подобные проявления уважения и почета Он встречал везде на Своем пути. Мирза Йахья, который по собственному изволению пешим двигался впереди Бахауллы, сразу же по прибытии в Константинополь, как пишет Набиль, заметил Сейиду Мухаммаду: "Если бы, вместо того, чтобы скрываться, я открыто заявил о себе, почести, воздаваемые сегодня Ему (Бахаулле), достались бы мне".

С неменьшим трепетом и благоволением провожали Бахауллу, Его семью и двадцать пять Его учеников в двадцатый день месяца Зу-ль-Када (9 мая 1863) жители города Фураджата - первой Его остановки в пути. Караван, состоящий из пятидесяти мулов под верховой охраной десяти солдат и офицера, а также семи паланкинов, на протяжении более ста десяти дней прокладывал свой путь через горные районы, ущелья, леса и пастбища - живописные районы Восточной Анатолии - к порту Самсун на Черном море. Когда верхом, когда отдыхая в специально предназначенном для Него паланкине, зачастую окруженном Его спутниками, большинство из которых шли пешком, Он продвигался на север в расцвете весны, и, благодаря письменному приказу Намика-паши, Его повсюду с воодушевлением встречали губернаторы - вали, ???, министры - каим-макамы, ??? шейхи, толкователи законов - муфтии и судьи - казии, а также государственные чиновники и знатные люди тех земель, по которым Он проезжал. В кархуне, Ирбиле и Мосуле, где Он провел три дня, в Нисибине, Мардине и Дийар-Бакре, где Он задержался на несколько дней, в Харжуте, Сивасе и других деревнях и селах - всякий раз Ему навстречу выходила торжественная делегация, и такая же делегация еще некоторое время следовала за Ним после Его отъезда. Празднества, которые в некоторых местах устраивались в Его честь, угощенья, которые селяне готовили, ожидая дорогого гостя, повсеместное желание обеспечить Его всеми необходимыми удобствами, - напоминают знаки уважения, которые столь часто проявляли по отношению к Нему жители Багдада.

"Когда сегодня утром мы проезжали через город Мардин, - вспоминает уже упоминавшийся спутник Бахауллы, - перед нами, с развернутыми знаменами, ехал верховой эскорт, состоявший из правительственных солдат, громко бивших в барабаны. Военные чины и знать сопровождали нас, в то время, как простой народ: мужчины, женщины и малые дети, толпясь на улицах и высыпав на крыши своих домов, ожидали нашего прибытия. С почестями, торжествено проследовали мы через весь город и продолжали путь; власти и их окружение ехали за нами на значительном расстоянии". "По единодушному свидетельству всех, кого нам довелось встретить, - вспоминает Набиль в своем повествовании, - никогда прежде не доводилось им видеть на этой дороге, по которой постоянно проезжали губернаторы и послы из Багдада в Константинополь и обратно, кого-либо, кому оказывали бы столь радушный прием и кто уделял бы каждому частицу своих щедрот". Приближаясь к порту Самсун и увидев из Своего паланкина Черное море, Бахаулла по просьбе Мирзы Ана Джана явил Скрижаль, названную "Лоух-е Хоуджад" ("Скрижаль Хоуда") встречающиеся в которой образы "Пробного Камня Господня", "скорбного и мучительного Часа" подтверждают и дополняют мрачные пророчества, явленные незадолго перед тем в Скрижали Святому Моряку.

В Самсуне Главный Инспектор провинции, простирающейся от Багдада до Константинополя, в сопровождении нескольких пашей, нанес визит Бахаулле, выказав Ему свое глубочайшее уважение, в то время как Бахаулла занимал его Своей беседой. На седьмой день после прибытия в Самсун Он, как и было предсказано в Скрижали Святому Моряку, взошел на борт турецкого судна и тремя днями позже, в полдень, вместе со своими товарищами по изгнанию оказался в константинопольском порту, в первый день месяца Раби уль-Авваль 1280 года хиджры (16 августа 1863 года). На пристани Его уже ожидали две повозки, присланные, чтобы отвезти Бахауллу и его близких в дом Шамси Бега, чиновника, назначенного губернатором для заботы о гостях и жившего рядом с мечетью Херхе-йе Шариф. Позднее их перевели в более удобный дом Визи-паши, по соседству с мечетью султана Мухаммада.

Прибытием Бахауллы в Константинополь - столицу Оттоманской империи и цитадель Халифата, которую магометане назвали "Главою Ислама", а Бахаулла заклеймил как место, где стоит "трон тирана", - открывается наимрачнейшая и самая бурная, однако и самая славная Глава в истории первого века Бахаи. Начинался период, на протяжении которого несказанные лишения и неслыханные испытания чередовались с возвышеннейшими победами духа. Служение Бахауллы приближалось к наивысшей точке. Самые важные годы Героического Века Его Проповеди стояли у порога. Процесс глобальных, необратимых перемен, предсказанный шесть лет назад Его Предтечей в Кайум уль-Асме, - исподволь начинал разворачиваться.

Ровно два десятилетия назад Откровение Баба родилось в глухом уголке Шираза. Несмотря на жестокое пленение, которому подвергся Его Творец, Он во весь голос обратился со Своим удивительным учением к знатному собранию в столице Азербайджана - Тебризе. Принципы Его Веры были бесстрашно претворены в жизнь поборниками Его Дела в деревушке Бедашт. Девятью годами позже свет нового Откровения чудодейственно излился на терзающегося во мраке и отчаянии узника темницы Сейах Чаль в Тегеране. Процесс постепенного распада, быстро набиравший силу и принявший угрожающие размеры в годы уединения Бахауллы в Курдистане, после Его возвращения из Сулейманийа был умело приостановлен и обращен вспять. Этические, нравственные и теологические принципы складывающейся общины за время Его пребывания в Багдаде получили последовательное и неопровержимое обоснование. И наконец, накануне Его изгнания в Константинополь, в Саду Ризван, предопределенный неисповедимым Провидением десятилетний промежуток завершился Провозглашением Его Миссии и возникновением первых ростков того, чему предназначено было стать всемирным Братством. Ныне предстояло провозгласить Миссию Бахауллы светским и духовным повелителям мира, что и произошло в Адрианополе, затем, уже в последующие десятилетия, в стенах города-тюрьмы Акки окончательно развить принципы и положения, составляющие краеугольный камень Веры, сформулировать законы и заповеди, долженствующие сохранить ее единство путем установления, сразу же после вознесения Бахауллы, Завета, который должен был обеспечить ее целостность и упрочить ее влияние посредством широчайшего распространения ее деятельности по всеми миру под руководством Средоточия Завета - Абдул-Баха и конечного установления, в течение Века Строительства, Административного Порядка этой Веры - предвестника ее Золотого Века и грядущей ее славы.

Это историческое Провозглашение было сделано в дни, когда Вера переживала исключительно суровый кризис, и было обращено прежде всего к монархам, а также христианским и мусульманским духовным вождям, которые в силу огромного влияния, репутации и власти несли величайшую непосредственную ответственность за судьбы своих подданных и своей паствы.

Первой ступенью этого Провозглашения можно считать обращение (текст его, к сожалению, до нас не дошел), сделанное Бахауллой по прибытии в Константинополь и направленное султану Абд уль-Азизу, который самолично присвоил себе полномочия наместника исламского Пророка и полновластного повелителя могущественной империи. Столь властная, столь величественная особа первой среди государей Земли получила Божественное Предостережение и первой среди правителей Востока испытала на себе силу карающей десницы Господней. Поводом к обращению Бахауллы послужил изданный султаном по прошествии менее чем четырех месяцев после появления изгнанников в столице бесчестный указ, предписывающий им немедля и без всякого на то основания, в самый разгар зимы, в крайне унизительных условиях выехать в Адрианополь - город, расположенный в одном из самых удаленных уголков империи.

Постыдное, роковое решение, принятое султаном и его главными советниками, Али-пашой и Фуатом-пашой, в немалой степени было вызвано постоянными интригами Мушира уд-Доуле, Мирзы Хусейн-хана - персидского посла в Порте, которого Бахаулла назвал своим "клеветником" и который использовал любую возможность нанести удар Ему и Его Делу, общепризнанным Главой которого Он теперь являлся. Посол испытывал постоянное давление своего правительства, требовавшего, чтобы он неукоснительно придерживался политики, которая вызвала бы враждебность турецких властей в отношении Баха уллы. Мирза Хусейн-хан умело использовал отказ Бахауллы от неизменного и обязательного для гостей правительства, независимо от их ранга, обычая лично наносить визиты высокопоставленным людям столицы; так, Бахаулла не только не посетил константинопольского Шейх уль-ислама, Садр Азама и Министра внешних сношений, но и не отдал визиты посетившим Его министрам - Кемалю-паше и бывшему турецкому посланнику при персидском дворе. Его не остановила честная и независимая позиция, занятая Бахауллой и так резко отличавшаяся от угодливости и продажности персидских князей, которые, едва появившись, "начинали клянчить повсюду, не брезгуя ничем, денежные и иные подарки". Он порицал Бахауллу за нежелание явиться в персидское посольство и нанести ответный визит его представителю; кроме того, споспешествуемый своим сообщником, Хаджи Мирзой Хасаном Сафой, которому было поручено распространять разного рода слухи о Бахаулле, он сумел, пользуясь своим официальным влиянием, а также частным образом общаясь с представителями духовенства, знатными вельможами и государственными чиновниками, представить Бахауллу как человека горделивого и заносчивого, считающего Себя выше любого закона, вынашивавшего планы, враждебные любой власти, как человека, чья беззастенчивая навязчивость усугубила серьезные противоречия между Ним и правительством Персии. И не он один внес свою лепту в эти подлые вымыслы. Нашлись и еще люди, которые, по словам Абдул-Баха, "обвиняли и порочили" изгнанников как "несущих зло всему миру", как "вероломных клятвопреступников", как "сеющих пагубу" и "заслуживающих" самых суровых кар и наказаний".

Не кто иной, как высокоуважаемый зять самого Садр Азама, отправился, чтобы вручить Узнику указ, открыто свидетельствующий о том, что правительства Турции и Персии вступили в сговор против общего врага, - указ, который в конце обернулся трагическими последствиями для султаната, халифата и всей кахарской династии. Однако Бахаулла отказался Сам принять посланника, и тот вынужден был изложить свои наивные соображения и избитые доводы Абдул-Баха и Ага Калиму, которые встретили его и которым он сообщил, что через три дня вернется получить ответ на приказ, который ему поручено было передать.

В тот же самый день суровая и укоряющая Скрижаль была явлена Бахауллой, который на следующее утро в запечатаном конверте вручил ее Шамси Бегу, наказав тому доставить Скрижаль лично Али-паше, присовокупив, что она исходит от Всевышнего. "Не знаю, что именно содержалось в этом послании, - признавался позднее Шамси Бег Аге Калиму, - но едва лишь великий везирь прочел его, как мертвенная бледность покрыла его лицо, и он произнес: "Я чувствую себя так, словно Владыка Владык обратился со своим повелением к ничтожнейшему из своих подданных, дабы направить его действия". Столь горестное и тяжелое зрелище являл он в эту минуту, что я поспешил удалиться". "Любые поступки, предпринятые министрами султана против Нас, впредь, после прочтения Документа, - заявил Бахаулла, объясняя впечатление, произведенное Скрижалью, - не могут не считаться вопиющими преступлениями. Хотя и содеянному до этого нет никакого оправдания".

По свидетельству Набиля, скрижаль являла собой довольно пространное послание, открывавшееся прямым обращением к самому государю, сурово обвинявшее его министров, их незрелость как государственных мужей, а также включала непосредственно обращеные к самим министрам отрывки, в которых им бросался отважный вызов и звучали увещевания не гордиться земным имением и не копить безрассудно богатств, которые станут жертвой безжалостного времени.

Накануне отбытия Бахауллы, последовавшего почти сразу после издания указа о Его изгнании, когда во время последней, памятной встречи с Хаджи Мирзой Хасаном Сафой, упомянутым выше, Он отправил персидскому представителю следующее послание: "Какая польза вам и вам подобным год за годом преследовать и уничтожать стольких несправедливо гонимых, заставляя их терпеть все новые бедствия, когда число их тысячекратно множится, вы же, находясь в полном замешательстве, не знаете, как избавиться от этой гнетущей мысли... Его Дело своею мощью разрушает все ваши планы и измышления. Так знайте же: даже если все власти земные объединятся, дабы лишить жизни Меня и тех, кто трудится во Имя Его, сей Божественный Огонь - неугасим. Скорее Его Дело подчинит себе всех царей земных и всех, сотворенных из персти земной... Чем больше несчастий обрушится на Нас, тем больше будут Наши победы и тем больший урон понесут те, кто поднял руку на Нас".

И вот холодным декабрьским утром под надзором турецкого офицера, уже в третий раз повинуясь самовластным приказам, Бахаулла, Его близкие и Его спутники частью на повозках, частью верхом на вьючных животных, с имуществом, которое везли впряженные в телеги волы, - выехали из столицы, окруженные рыдающими друзьями, которых они оставили позади, в свое двадцатилетнее путешествие по неприветливому, продуваемому всеми ветрами краю в место своего изгнания - город, куда, как писал Бахаулла, "вступали лишь те, кто восстал против власти государя". "Нас изгнали из города (Константинополя), - свидетельствует Он Сам в Суре-йе Мулук, - подвергнув такому унижению, с каким не сравнится ничто на свете". "Ни у Меня Самого, - продолжает Он там же, - ни у Моих близких не было нужной одежды, чтобы защититься от лютого холода". И далее: "Даже враги Наши не могли взирать на Нас без слез". "Изгнанники переносили свою участь с такою кротостью, - горестно повествует Набиль, - что само перо рыдает, описывая это, и страница словно покрывается румянцем стыда". "Морозы в тот год стояли такие, - вспоминает тот же летописец, - что никто из старожилов не припомнит подобного. В некоторых районах Турции и Персии даже дикие животные гибли, не выдержав жестокой стужи. Верхний Евфрат, в Мадан Нукре, замерзал на несколько дней - случай неслыханный, а в Дистар Бакре река покрылась льдом более чем на месяц". "Чтобы добывать воду из источников, - рассказывает один из адрианопольских изгнанников, - поблизости от них приходилось разводить большие костры и выжидать по несколько часов, пока ледяной покров наконец не стаивал".

Продвигаясь вперед сквозь дождь и снег, порою совершая даже ночные переходы, после недолгих остановок в Кучик Чакмачи, Буйук Чакмачи, Салвари, Биркасе и Баба Иски, в первый день месяца Раджаб 1280 года хиджры (12 декабря 1863 года), измученные путники достигли наконец цели и разместились в Хан Арабе - двухэтажном караван-сарае, недалеко от дома Иззата Аги. Через три дня Бахауллу вместе с семьей перевели в дом, пригодный только для летнего жилья, в квартале Мурадийе недалеко от Такийе-йе Маулави, а еще через неделю - место в том же квартале, поблизости от мечети. Полгода спустя им выделили более удобное жилище, известное как дом Амруллы (Дом Повеления Божьего), расположенный с северной стороны от мечети султана Селима.

Так завершился пролог к одному из наиболее драматичных эпизодов служения Бахауллы. И вновь поднимается занавес, дабы мы могли проследить за событиями, возможно, самого бурного, критического периода первого века Бахаи - периода, предшествовавшего самой славной странице этого служения, Провозглашению Его Послания миру и правителям его.

Возвращение Бахауллы из Сулейманийа в Багдад стало поворотной точкой в истории первого века Бахаи. До сих пор судьбы Веры, подобно водам морским во время отлива, шли на убыль, однако вслед за этим последовал постепенный, но мощный прилив, достигший высшей отметки в день Провозглашения Миссии Бахауллы перед Его изгнанием в Константинополь. После возвращения Бахауллы в Багдад Дело обрело прочность и устойчивость, каких еще не знало за все время развития Веры. Никогда ранее, за исключением первых трех лет, Вера не обладала определенным и доступным центром, к которому ее приверженцы могли обращаться за руководством и который служил для них постоянным источником вдохновения. По меньшей мере половина краткого служения Баба протекла на самых дальних окраинах Его родины, где Он был оторван и тщательно изолирован от большинства Своих учеников. Непосредственно вслед за Его мученической смертью разразились смута и волнение, еще более страшные, чем насильственное заточение Баба. Да и когда начали проявляться первые признаки предсказанного Им Откровения, их не сопровождало и не могло помочь им окрепнуть одновременное провозглашение, позволившее бы разъединенным членам общины сплотиться вокруг чаемого Посланника. Лицемерная и двоедушная политика Мирзы Йахья - временного средоточия, назначенного в ожидании Обетованного; девять месяцев, проведенные Бахауллой в отъезде, в Кербеле, последовавшее сразу вслед за этим заточение Его в Сейах Чаль, Его изгнание в Ирак и уединение в горах Курдистан - все это способствовало тому, что период неустойчивости и растерянности, через который суждено было пройти общине бабидов, затянулся.

И вот наконец, вопреки упорному нежеланию Бахауллы приоткрывать покров тайны, окутавшей Его положение, бабиды получили возможность объединить свои надежды и усилия вокруг Того, Кого они (вне зависимости от Его положения) считали способным обеспечить цельность и безопасность Веры. Четкая направленность, которую таким образом обрела Вера, определенность центра, к которому она тяготела, в той или иной форме и поныне составляют ее основные черты.

Вера Баба, как уже отмечалось, вследствие ряда нанесенных ей жестоких ударов находилась на краю гибели. К тому же могучее Откровение, явленное Бахаулле в Сейах Чаль, не могло немедленно дать ощутимые результаты, которые позволили бы упрочить почти полностью распавшуюся общину. Неожиданное изгнание Бахауллы явилось новым ударом для ее членов, привыкших во всем на Него полагаться. Отход от дел и бездействие Мирзы Йахья еще более ускорили процесс распада. Длительное уединение Бахауллы в горах Курдистана, казалось, довершило его.

Теперь, однако, мощная волна прилива вновь стремительно надвигалась, неся с собой неоценимые блага, которые долженствовали возвестить о начале нового Откровения, тайно уже явленного Бахаулле.

Не будет преувеличением сказать, что за семь лет, истекших с того момента, когда Бахаулла возобновил Свои труды, до самого дня провозглашения Его пророческой миссии - за семь лет, к внимательному рассмотрению которых мы теперь приступаем, община Бахаи возникла под видом возрожденной общины Бабидов, хотя ее глава, по-прежнему считавшийся одним из самых учеников Баба, предпочитал скрываться от своих единоверцев. То был период, когда престиж Того, кто формально являлся главой общины, постоянно падал, затмеваемый сиянием восходящего светила - Истинного Вождя и Посланника. То был период, когда первые плоды изгнания, наделенные неисчислимыми возможностями, созрели, и пришла пора их собирать. То был период, который вошел в историю как время, когда престиж набиравшей новые силы общины всемерно повысился, нравственный облик ее полностью переменился, члены ее окончательно признали Того, Кто изменил ее судьбы, значительно пополнилось число религиозных сочинений, касавшихся предметов новой Веры, и победы, одержанные ею над новыми врагами, стали известны во всем мире.

Престиж новой общины, и прежде всего Самого Бахауллы, со времени Его появления в Курдистане рос не по дням, а по часам. Едва Бахаулла вновь принял в Свои руки ненадолго оставленные Им бразды правления, а толпы набожных почитателей стали стекаться из Сулейманийа в Багдад с именем "Дервиша Мухаммада" на устах, стремясь увидеть дом "Мирзы Мусы Бабида". Удивленные при виде толпящихся в доме Бахауллы улемов и суфиев-курдов, принадлежавших как к Братству Кадрийа, так и Халидийа, побуждаемые межнациональным и сектантским соперничеством, ведущие священнослужители города, такие, как известный Ибн Алузи, муфтий Багдада, шейхи Абд ус-Салам, Абд уль-Надир и Сейид Дауд, тоже поспешили встретиться с Ним и, получив исчерпывающие ответы на все свои вопросы, немедля примкнули к Его первым восторженным почитателям. Признание столь важными и уважаемыми людьми исключительных свойств и черт характера Бахауллы пробудило любопытство, а позднее и вызвало массу самых хвалебных отзывов и среди не столь высокопоставленной публики - у поэтов, мистиков, знати, которые жили или гостили в городе. Государственные чиновники, и среди них прежде всего Абдулла Паша, его заместитель Махмуд Ага, а также курд по национальности, широко известный в своих кругах Мулла Али Мардан, - все они постепенно вступали в контакт с Бахауллой и внесли свою лепту в распространение Его быстро растущей славы. Равно и знатные персы, жившие в Багдаде и его окрестностях или совершавшие паломничество по святым местам, не могли остаться равнодушны к чарам Его речей. Особ королевской крови - Наиб уль-Иалиха, Шуха уд-Доуле, Сайф уд-Доуле, Зайн уль-Абедин-хана, Фахр уд-Доуле и других - тоже неудержимо влекло во все ширящийся круг Его друзей и знакомых.

Те же, кто во время двухлетнего отсутствия Бахауллы неустанно порочили и во всеуслышанье издевались над Его оставшимися в Багдаде товарищами и близкими, теперь, по большей части, приумолкли. Одни стали выказывать Ему притворный почет и уважение, другие провозглашали себя Его защитниками и сторонниками, а третьи делали вид, что разделяют Его взгляды, и вступали в общину, к которой Он принадлежал. Словом, общие настроения были таковы, что некто даже осмелился хвастливо заявлять, будто предчувствовал и приветствовал истину новой Веры еще в 1250 году хиджры - за десять лет до Провозглашения Баба!

За несколько лет, прошедших после возвращения Бахауллы из Сулейманийя, положение резко изменилось. Дом Сулеймана Гханама, который позднее нарекли "Бейт-е Азам" (Величайший Дом), а в те поры известный как дом Мирзы Мусы, бабида, крайне скромное жилище, расположенное в квартале Карх недалеко от западного берега реки, дом, куда семья Бахауллы переехала незадолго до Его возвращения из Курдистана, превратился в центр, куда стекались странники, посетители и паломники, курды, персы, арабы и турки, представители мусульманской, иудейской и христианской веры. Мало того, дом этот превратился чуть ли не в храм, куда стремились, ища поддержки и защиты от притеснений, жертвы несправедливости со стороны персидских властей.

Но особенно бурным стал поток желавших лицезреть Бахауллу, когда к дверям Его гостеприимного дома начали стекаться персидские бабиды. Возвращаясь в родные места с многочисленными, устными и письмеными свидетельствами Его постоянно растущей славы и могущества, они в огромной степени способствовали распространению и развитию возрожденной Веры. Четверо двоюродных братьев Баба и его дядя по материнской линии, Хаджи Мирза Сейид Мухаммад; внучка Фатх Али-шаха, пламенная поклонница Тахиры, по имени Варакат ур-Ридван; высокоученый Мулла Мухаммад Кайни, по прозванию Набиль-е Акбар; уже успевший стяжать известность Мулла Садик Хорасани, по прозванию Исмулла уль-Асдак, который вместе с Куддусом был подвергнут в Ширазе унизительным пыткам; Один из Письмен Живущего, Мулла Бакир; Сейид Асадулла, прозванный Дайан; достопочтенный Сейид Джавад Кербела; Мирза Мухаммад Хасан и Мирза Мухаммад Хусейн, позднее увековеченные под именами Султан уш-Шухада и Махбуд уш-Шухада (Царь Мучеников и Возлюбленный Мучеников); Мирза Мухаммад Али-йе Нахри, чья дочь позднее сочеталась браком с Абдул-Баха; бессмертный Сейид Исмаил Заварейи; Хаджи Шейх Мухаммад, которого Баб нарек Набилем; многоопытный Мирза Ага Мунир, по имени Исмулла уль-Муниб; многострадальный Хаджи Мухаммад Таки, прозванный Айуб; Мулла Зайн уль-Абедин, по прозванию Зайн уль-Мухаррабин, считавшийся одним из самых видных муджтахидов, - все они оказались в числе тех товарищей и посетителей Бахауллы, которые переступали порог Его дома, дабы узреть сияние Его величия и повсюду разнести весть о благотворном влиянии, которое оказал на них Его дух. Мулла Мухаммад-и-Заранди, известный под именем Набиль Азам, которого по праву можно считать поэтом-лауреатом бахаизма, летописцем жизни Бахауллы и Его неутомимым последователем, уже присоединился к Нему в Его изгнании, сопровождая Его в долгих странствиях по Персии и повсюду защищая и поддерживая Дело своего Возлюбленного.

Даже те, кто по глупости и робости своей - в Багдаде, Кербеле, Куме, Кашане, Тебризе и Тегеране - кичились своими правами, присваивая себе имя "Того, Кого явит Господь", по большей части инстинктивно искали теперь Его присутствия, чтобы признать свои ошибки и умолять о прощении. Время шло, и беженцы, движимые извечным стархом преследований, вместе с женами и детьми, старались найти место поближе к Тому, Кто уже успел стать новой единящей идеей жестоко гонимого братства. Представители персидской знати, пребывавшие в изгнании, при виде растущей славы Бахауллы, отринув требования умеренности и благоразумия и позабыв о своей гордыне, садились у Его ног, дабы капля по капле впитывать Его мудрость. Наиболее тщеславные среди них, такие, как Аббас Мирза, сын Мухаммад-шаха, Вазир Низам и Мирза Малкам-хан, а равно и некоторые представители иностранных миссий, пытались, в своей близорукости, заручиться Его поддержкой и помощью в осуществлении планов, которые они лелеяли, но Он не колебаясь подвергал их суровому осуждению. Положение, которое занимал теперь Бахаулла, не могло остаться незамеченным и полковником Британских вооруженных сил, сэром Арнольдом Берроузом Кембэллом, генеральным консулом в Багдаде. Вступив с Бахауллой в дружескую переписку, он, по уверению Самого Бахауллы, предлагал Ему британское подданство, взывал к Нему как к человеку и предлагал самолично передать королеве Виктории любое послание, какое Ему заблагорассудится ей направить. Сэр Арнольд даже предлагал свою помощь в перенесении резиденции Бахауллы в Индию или любое другое место по Его вкусу. Это предложение Бахаулла отклонил, предпочтя остаться во владениях турецкого султана. И наконец, в последний год Его пребывания в Багдаде губернатор Намик-паша при виде столь великих знаков почета и преклонения призвал Бахауллу к себе, дабы лично выразить дано уважения Тому, Кто успел одержать яркую, убедительную победу, пленив сердца и души тех, кто виделся с Ним. Таким глубоким было уважение, которое губернатор питал к Бахаулле, Которого считал одним из Светочей Века, что лишь по прошествии трех месяцев, в течение которых Амик-паша получил - один за другим - пять приказов от Али-паши, он решился сообщить Ему о желании турецкого правительства видеть Его в столице. Однажды, когда Абдул-Баха и Ага Калим по просьбе Бахауллы отправились навестить его, он встретил их с такой теплотой, радушием и обходительностью, что, пожалуй, ни один знатный вельможа не удостаивался до сих пор подобного приема. И сам султан Абд уль-Маджид был настолько поражен благоприятными отзывами о Бахаулле всех правителей Багдада (об этом, по словам Самого Бахауллы, Ему сообщил один из приближенных султана), что упорно отказывался исполнять распоряжения персидского правительства с требованиями отдать Бахауллу в руки персидских властей или изгнать за пределы Турции.

Никогда еще, начиная с момента зарождения Веры, и даже во время пребывания Баба в Исфахане, Тебризе и Чехрике, где толпы восторженных почитателей окружали Его, ни одному из представителей нового вероучения не удавалось занять столь высокого положения в общественном мнении и оказать столь мощное и растущее влияние на разнородную по своему характеру массу. Однако какой бы неслыханной ни была власть Бахауллы во время Его пребывания в Багдаде, в данный период развития Веры, она не идет ни в какое сравнение с той вспышкой популярности, славы и признания, которая в конце прошлого века в результате вдохновенных действий Центра Его Завета охватила Европу и Американский континент.

Влияние Бахауллы выступило теперь с еще большей очевидностью, чем когда Он пытался изменить характер общины, к которой принадлежал, и расширить взгляды своих единоверцев. Сам формально принадлежа к бабидам, при том, что положения Байана до сих пор считались незыблемыми, Бахауллы сумел внушить людям новые взгляды и представления, не порывающие с учением Байана, но нравственно превосходящие даже самые возвышенные принципы, провозглашенные Проповедью Баба. Основные, живительные истины, которые отстаивал Баб и которые впоследствии зачастую оставались в тени либо открыто извращались, Бахаулле удалось явить в правильном свете и с новой силой утвердить их влияние как в единой жизни общины, так и в душе каждого из ее членов. Отказ Веры Баба от всех форм политической активности, от участия в тайных обществах и ассоциациях; акцент на принципе ненасилия; строгое подчинение существующим властям; запрет на любое подстрекательство к бунту, на клевету и раздоры; стремление к набожности, доброте, кротости и милосердию, искренности и честности, верности и чистоте, справедливости, терпимости, общительности, дружелюбию и согласию, к овладению искусствами и науками, к самопожертвованию и беспристрастности, к терпению, упорству и смирению пред волей Божией, - таковы основные черты нравственного кодекса, явленные Бахауллой, Его поистине неутомимым пером в книгах, трактатах и посланиях, написанных за эти годы.

"Милостию Божией и с Его помощью, - пишет Он Сам, касаясь характера и последствий работы, проделанной Им за это время, - стихи, словно обильный дождь, изливались из-под Нашего пера и достигали дальних концов Земли. Мы наставляли всех людей, и в особенности наш народ, мудрым советом и ласковым увещеванием призывая их воздерживаться от клеветы, распрей, споров и ссор. И вот, волею Божией, безрассудство и своенравие уступили место набожности и взаимопониманию, а мечи перековались на орала". "После возвращения (из Сулейманийя), - свидетельствует Абдул-Баха, - Он прилагал такие энергичные усилия к тому, чтобы возродить жизнь общины, изменить ее внутренний и внешний облик, разобраться в ее запутанных делах и возместить имущественные потери, что очень скоро все эти заботы и трудности были разрешены и величайший мир и покой воцарились в сердцах людских". И далее: "Когда же основы эти заняли прочное место в сердцах людей, при сугубом уважении к властям они прославились благодаря честности и упорству в достижении своих целей, чистоте помыслов, хвалебным деяниям и безупречному поведению".

Возвышенный, даже восторженный характер учения Бахауллы того периода, пожалуй, лучше всего можно проиллюстрировать, приведя в пример Его слова, обращенные к некоему офицеру, который сообщил Бахаулле, что не решается подвергнуть заслуженному наказанию преступника из-за преклонения, которое этот несчастный испытывает перед Ним: "Скажи ему, что только те в этом мире не чужие Мне, кто во всех своих делах и поступках следует Моему примеру и кого все силы земные бессильны заставить совершить нечто постыдное и предосудительное". "Даже если бы брат Мой, Мирза Муса, - сказал Он далее тому же офицеру, - родной брат Мой, бывший Мне товарищем во всех детских играх и забавах, совершил бы деяние, противное церкви или государству, и вина его была установлена, я возрадовался бы в сердце Моем и высоко оценил твой поступок, даже если бы ты связал ему руки и утопил в водах речных, и ни на минуту не преклонил бы слух к мольбам его заступников". По другому случаю, желая подчеркнуть, сколь резко осуждает Он любое насилие, Бахаулла написал: "Приятнее видеть Мне, ежели кто причинит увечье сыну Моему либо кому из родствеников Моих, чем если оскорбит и унизит человека постороннего".

Большинство из окружавших Бахауллу, - пишет Набиль, рассказывая о духе, царившем в возрождающейся общине багдадских бабидов, - с таким прилежанием стремились очищать души свои от скверны, устремляя их на стези праведности, что невозможно было и помыслить, чтобы с уст их слетело хоть единое слово, противное воле Божией, или чтобы они предприняли хоть единый шаг, могущий навлечь на себя Его осуждение". "Каждый, - повествует он далее, - заключал со своим товарищем по вере нечто вроде договора, по которому они уславливались укорять и пристыжать друг друга за неблаговидные поступки, а в случае нужды - и подвергать друг друга наказанию в виде ударов по пяткам, соответственно серьезности проступка против тех возвышенных правил, которые они поклялись соблюдать". Описывая их пыл и рвение, он утверждает, что "провинившийся отказывается от еды и питья до тех пор, пока не понесет заслуженного наказания".

Соответственно тому, как письменное и устное слово Бахауллы преображало взгляды и характер Его товарищей, пылкая преданность Ему и Его Делу разгоралась в их сердцах. Страстное рвение сродни тому пылу, что одушевлял учеников Баба в минуты величайшего восторга, теперь пробудилось в сердцах багдадских изгнанников, пробудив их к жизни. "Так кружил головы, - вспоминает Набиль, живописуя невероятную плодотворную силу духовного возрождения, - так увлекал за собой сладостный ветер Зари Божественного Откровения, что, казалось, сухие тернии расцветали гирляндами цветов, и любое брошенное в землю зерно давало обильнейшую жатву". "Комната Величайшего Дома, - продолжает все тот же летописец, - специально отведенная для приема посетителей, долго перед тем пустовавшая, с обшарпанными стенами, могла - поскольку пола ее ежеминутно касались ступни Возлюбленного, - соперничать с самим Эдемом. Низкий потолок ее, тем не мене, казался высоким, как сам небосвод, а единственная лежанка, покрытая пальмовыми ветвями, на которой восседал Носящий Царское Имя, подобно магниту, притягивала сердца особ королевской крови".

Именно эта столь скромная и непритязательная комната так поразила воображение Шуха уд-Доуле, что он поделился с сопровождавшими его знатными молодыми людьми намерением построить точную копию ее в своем доме в Казимайне. "Он вполне может преуспеть, - с улыбкой сказал Бахаулла, узнав об этом, - если задастся целью построить комнатушку с низким потолком, со стенами из глины и соломы и с маленьким садиком. Но хватит ли у него умения распахнуть духовные двери, ведущие из нее в сокрытые миры Господни?" "Не знаю, как объяснить, - таковы слова другого знатного юноши, Зейн уль-Абедин-хана, Факр уд-Доуле, пытавшегося описать дух, царивший в жилище Бахауллы, - но даже если бы все скорби мирские слились тогда в моем сердце, то - я чувствовал это - они мгновенно рассеялись бы в присутствии Бахауллы. Было так, словно бы я вдруг очутился в Раю".

Веселые празднества, которые, несмотря на крайне скудные средства, постоянно устраивались в честь Возлюбленного; собрания, далеко за полночь на которых читались молитвы, слагались стихи и песнопения во славу Баба, Куддуса и Бахауллы; строго соблюдавшиеся посты и ночные бденья; воспламенявшие души единомышленников сны и видения, которые они пересказывали друг другу с чувством беспредельного воодушевления; готовность, с какою прислуживавшие Бахаулле исполняли Его поручения, заботились о Нем, носили тяжелые бурдюки с водой для Его омовений и прочих домашних нужд; безрассудства, которые они, случалось, совершали в минуты восхищенного забытья; удивление и преклонение, которые их слова и поступки вызывали у людей, часто становившихся свидетелями религиозных порывов и личной набожности, - это и многое другое навсегда войдет в историю того бессмертного периода, открывшегося первыми проблесками Откровения Бахауллы и закончившегося его провозглашением накануне Его отъезда из Ирака.

Множество самых забавных и невероятных историй можно услышать от тех, кто в эти непростые годы по долгу ли службы, случайно или по велению сердца непосредственно общался с Бахауллой. Множество самых трогательных свидетельств оставили нам прохожие, которые удостоились лицезреть Его во время прогулок, услышать оброненные на ходу замечания, когда Он проходил по улочкам города или неспеша гулял берегом реки; Его пылкие приверженцы, наблюдавшие, как Он молится в их мечетях; нищие, калеки и старики, которых Он исцелял, ободрял и поддерживал; посетители, равно знатные вельможи и жалкие нищие, что, переступив Его порог, почтительно усаживались перед ним; купцы, ремесленники и торговцы,заботившиеся о Нем, ежедневно снабжая Его всем необходимым; Его преданные ученики, успевшие различить знаки до времени сокрытой славы; Его противники, смущенные, обезоруженные Его властной речью и теплом исходившей от Него любви; лица духовные и светские, благородные и ученые, искавшие с Ним встречи, либо чтобы бросить вызов Его авторитету, либо желая удостовериться в Его познаниях, стараясь разобраться в Его призывах, открываясь перед Ним в своих затруднениях или заявляя о своем обращении на стезю Дела, с которым Он связал жизнь,

Из всей этой сокровищницы бесценных воспоминаний я приведу лишь одно, касающееся пылко полюбившего Бахауллу некоего Сейида Исмаила Заварие, по прозванию Забих (Жертва), некогда известного священнослужителя, человека по натуре молчаливого, задумчивого, полностью отрешенного от каких бы то ни было мирских связей и дел. Так вот, этот Сейид сам измыслил себе занятие, которым очень гордился и которое состояло в том, чтобы убирать землю вокруг дома, где обитал Бахаулла. Развязав свою зеленую чалму - знак высокого происхождения, он, на заре, с величайшим тщанием подбирал камни, по которым накануне ступала нога его Возлюбленного, смахивал пыль со стен ветхого дома, собирал мусор и, стыдясь выбрасывать его на улицу, под ноги прохожим, относил к реке и бросал в ее воды. Но не в состоянии так долго сдерживать рвущийся из его груди поток любви, он после сорокадневного поста и непрестанного бдения, в последний раз совершив столь милый его сердцу обряд, отправился на берег реки по дороге в Казимайн, совершил омовение, лег на спину, повернувшись лицом в сторону Багдада, перерезал себе горло, положил бритву на грудь и испустил дух. Произошло это в 1275 году хиджры.

И не один он вынашивал подобные замыслы - многие готовы были последовать его примеру. Однако Бахаулла незамедлительно вмешался, распорядившись, чтобы все изгнанники, нашедшие убежище в Багдаде, возвращались в родные края. Да и власти, когда было окончательно установлено, что Забих сам наложил на себя руки, не могли по-прежнему безразлично относиться к Делу, чей Вождь внушал столь благоговейное почтение и обладал абсолютной властью над Своими почитателями. Узнав о толках, которые случай этот вызвал в разных уголках Багдада, Бахаулла заметил: "Сейид Исмаил обладал такой властью и могуществом, что даже если бы все народы Земли восстали против него, он смог бы одолеть их". "Никогда еще, - сказал Он также, имея в виду Забиха, которого нарек славным именем "Царем Жертв" и "Возлюбленной Жертвой", - на Земле не проливалась кровь столь чистая, как та, что пролил он".


"Тем хмельным благодатью, пригубившим от чаши Славы Бахауллы, - свидетельствует Набиль, сам быв очевидцем большинства этих волнующих эпизодов, - пышные царские чертоги казались легче и недолговечнее паутинки... О столь торжественных празднествах, какие устраивали они, не мог помыслить никто из земных владык". "Я и два мои спутника, - рассказывает он далее, - жили в комнате без всякой обстановки. Однажды Бахаулла, войдя к нам и оглядев наше жилище, сказал: "Сердцу Моему милы эти голые стены. По Моему разумению, они лучше пышных хором, ибо возлюбленные Господа свободны от суеты земной". И Сам Он придерживался в жизни подобной аскетичной простоты и строгости, в чем следовали Ему и Его возлюбленные товарищи и спутники. "Однажды, - утверждает Он в одной из Своих Скрижалей, - то было в Ираке - Древней Красе не во что было одеть Себя... Единственну. рубаху приходилось стирать и сушить, чтобы надеть снова".

"Много дней подряд, - продолжает Набиль, описывая жизнь самоотреченных товарищей Бахауллы, - десять человек питались горстью фиников. Никто в точности не знал, кому принадлежит обувь, рубахи, плащи в их домах. Любой отправлявшийся на базар мог надеть чужие туфли, с полным правом считая их своими, каждый, входивший в дом Бахауллы, мог, не покривив душой, заявить, что плащ и прочая одежда на нем принадлежит ему. Они позабыли свои имена, сердца их очистились от всего, кроме бесконечного обожания... О счастливые дни, о радостные, чудесные мгновения!"

Период, о котором идет речь, отличался также бесконечным обилием сочинений, явленных Бахауллой после Его возвращения из Сулейманийя. Изливавшиеся из-под Его пера "подобно обильному дождю" стихи, послания, наставления, толкования, апологии, трактаты, пророчества, молитвы и Скрижали в значительной мере способствовали преобразованию и развитию общины бабидов, расширению ее взглядов, ее деятельности, просвещению ее членов. Столь плодотворным был этот период, начиная с момента Его возвращения в Багдад после двухгодичного отсутствия, что, по словам Набиля, который в те дни жил рядом с Бахауллой, не записанные стихи, срывавшиеся с Его уст за одни лишь сутки, по объему равнялись всему Корану! Что же касается стихов, которые Он диктовал или записывал Сам, то число их было изумительно, равно как и богатство материала и разнообразие затронутых в них предметов и тем. Увы, огромная, большая часть этих писаний бесвозвратно утрачена. Сам Мирза Ана Джан, доверенный и секретарь Бахауллы, утверждает, по словам Набиля, что по открытому приказанию Бахауллы сотни тысяч стихов, написанных преимущественно Его рукой, были уничтожены и брошены в реку. "Видя, с какой неохотой, я исполняю Его распоряжения, - рассказывал Мирза Ага Джан Набилю, - Бахаулла успокоил меня, сказав: Не найдется ныне того, кто внял бы этим звукам... И не раз и не два приходилось мне повиноваться, скрепя сердце". Некто Мухаммад Керим, уроженец Шираза, бывший свидетелем быстроты, с какой вдохновенные строки рождались из-под пера Баба, проведя несколько дней в доме Бахауллы и собственными глазами видя то, что он счел главным и неопровержимым доказательством миссии Обещанного, оставил потомкам следующее свидетельство: Я, который, находясь рядом с Бабом, сам видел выходившие из-под Его пера стихи, могу заверить, что стихи, явленные Бахауллой, превосходят их скоростью, с какой они появлялись на бумаге, легкостью, с какой исходили они из-под Его пера, ясностью, глубиной и сладостностью звучания. Одних только этих стихов, явившихся в тот день из-под пера Бахауллы, было бы достаточно, чтобы доказать Его величие в глазах людей всего мира".

Главным среди бесценных сокровищ, выброшенных на берег бурными водами Откровения Бахауллы, стал Китаб-и-Икан (Книга Несомненности), явленная в течение двух дней и двух ночей, в 1278 году хиджры (1862 году от Р.Х.). Книга эта была написана во исполнение пророчества Баба, который не единожды заявлял, что Обещанный дополнит незавершенный текст персидского Байана, а также - в ответ на вопросы, заданные Бахаулле еще не обращенным дядей Баба по материнской линии Хаджи Мирзой Сейидом Мухаммадом, когда тот вместе со своим братом, Хаджи Мирзой Хасаном Али, посещал Кербелу. Непревзойденный образец персидской прозы, написанный удивительным слогом, строгим и могучим, замечательно ясным, несравненный как по силе своих доводов, так и по бесподобному красноречию, Книга эта, открывающая новые грани Великого Искупительного Замысла Божия, занимает особое место среди творений бахаи, сопоставимое лишь с Китаб-и-Акдасом - Наисвятейшей Книгой Бахауллы. Явленная накануне провозглашения Его Миссии, она дала людям пригубить "Заповеданного Вина Господня" из сосуда, опечатанного "мускусом", и сняла "печати" с "Книги", о которой повествует пророк Даниил, и открыла значение "слов", которому суждено было остаться "нераскрытым" "до скончания века".

На своих двухстах страницах она неопровержимо доказывает существование единосущного воплощенного Бога, непостижимого, недосягаемого, источника всех Откровений, вечного, всеведающего, вездесущего и всемогущего; отстаивает относительность религиозной истины и непрерывность Божественного Откровения, утверждает единство всех Пророков и вселенский характер их Послания, сходство их основных учений, святость их писаний и двоякий характер их положения; обличает слепоту и порочность священствующих и учительствующих во все времена; дает толкование иносказаниям Нового Завета, темным стихам из Корана, загадочным исламским преданиям, которые на протяжении стольких лет порождали сомнения и разногласия, углублявшие раскол между последователями основных религий мира; перечисляет качества, необходимые любому беззаветному искателю истины" показывает непревзойденные величие и значимость Откровения Баба; прославляет героизм и самообладание Его учеников; пророчествует о всемирном триумфе, заповеданном людям Байана; утверждает чистоту и непорочность Девы Марии; восхваляет святых Имамов - героев Веры Мухаммада; признает лавры мученика и славит духовное превосходство Имама Хусейна; объясняет смысл таких символических понятий, как "Возвращение", "Воскресение", "Печать Пророков" и "Судный День"; проводит четкую границу между тремя стадиями Божественного Откровения и подробно, в возвышенных выражениях повествует об ослепительных чудесах "Града Божия", что по воле неисповедимого Провидения, через предустановленные промежутки времени, возвышается вновь, дабы направлять пути и служить ко благу и спасению человечества. Вполне может быть, что из всех книг, явленных Творцом Откровения бахаи, эта Книга, единственная, сметая, казалось бы, непреодолимые преграды, разделяющие великие религии, закладывает прочную основу для окончательного и постоянного воссоединения их последователей.

Следом за этим уникальным кладезем бесценных сокровищ мы видим дивное собрание перлов - "Сокровенные Слова", которые вдохновение свыше ниспослало Бахаулле, когда Он, погруженный в Свои раздумья, неспешно прогуливался по берегам Тигра. Явленная, часть на персидском, частью на арабском языках, в 1274 году хиджры, она первоначально назывлась "Сокровенная Книга Фатимы", поскольку Автор отожествлял ее с книгой, которая, как полагали шииты, хранится у Обетованного Каима и содержит слова утешения, по воле Божией донесенные Джабраилом до Фатимы и записанные Имамом Али с единственной целью - утешить ее в час, когда она горько тосковала, оплакивая своего знаменитого Отца. О значении этого внесенного в мир духовного брожения, призванного произвести переворот в умах человеческих, пересоздать людские души и направить их на стези добродетели, лучше всего пишет сам Автор в кратком, завершающем книгу вступления: "Сие ниспослано Пророкам издревле от царства божественного могущества языком мощи и силы. Мы взяли суть и облекли ее одеждой краткости из милости к праведным, дабы блюли они Завет Божий и претворяли жизнию своей доверие Его и восторжествовали чрез драгоценную суть благочестия в стране Духа".

К этим двум книгам, внесшим выдающийся вклад в мировую религиозную литературу и занимающим важнейшее место среди богословских и нравоучительных писаний Автора Проповеди Бахаи, следует добавить явленный в тот же период трактат, который вполне можно рассматривать как Его величайшее мистическое сочинение, названное "Семь долин" и написанное в ответ на вопросы шейха Мухи ад-Дина, казия Ханикайна, в котором Он описывает семь стадий, которые должна пройти душа человека, дабы достичь цели своего существования.

"Четыре Долины" - послание, адресованное высокоученому шейху Абд ур-Рахману Каркути; "Скрижаль Святому Моряку", в которой Бахаулла предрекает ожидающие Его бедствия; "Лоух-е Хурийе" (Скрижаль Девы), в которой предсказываются события далекого будущего; "Сура-е Сабр" (Сура Терпения), явленная в первый день Ризвана и восхваляющая Вахида и его товарищей, павших вместе с ним в Нейризе; толкование Письмен, предписанных сурам Корана; объяснение буквы "Вав", встречающейся в писаниях шейха Ахмада Ахсаи, и темных мест в трудах Сейида Казима Решти; "Лоух-е Мадинат ут-Таухид" (Скрижаль Города Единства); "Сахифийя Шаттийа"; "Мусибат-е Хуруфат-е Алейат"; "Тафсир-е Ху"; "Джавахир уль-Асрар" и множество других писаний в виде поэм, посланий, проповедей, Скрижалей, толкований и молитв, предназначенные, каждое по-своему, питать "реки вечной жизни", берущие истоки в "Обители Мира", и дать могучий толчок распространению Веры Баба в Персии и Ираке, пробуждая души и преобразуя характер ее приверженцев.

Неоспоримые свидетельства растущего величия и власти Бахауллы; Его ширящаяся слава; чудесное влияние, которое Он оказал на взгляды и характеры Своих спутников; начиная от Багдада и кончая отдаленнейшими городами и деревнями Персии; любовь к Нему, пылавшая в сердцах Его последователей; неиссякаемый поток сочинений, денно и нощно выходивших из-под Его пера - не могли не всколыхнуть затаенную вражду среди Его недругов - шиитов и суннитов. Теперь, когда Он жил в непосредственной близости от цитаделей шиитского ислама и Сам каждый день сталкивался с фанатичными паломниками, толпы которых стекались к святым городам Неджефу, Кербеле и Казимайну, столкновение между растущим сиянием Его славы и мощи и темными силами религиозного фанатизма стало неизбежным. Искры было достаточно, чтобы теперь, когда бабиды вновь развили бурную деятельность, ненависть, страх и зависть, скопившиеся в людских сердцах, вспыхнули ярким пламенем. Такой искрой стало поведение некоего шейха Абд уль-Хусейна, коварного и упорного священника, в чьей душе жгучая зависть к Бахаулле уступала лишь умению сеять рознь как среди людей высокопоставленных,, так и среди простолюдинов, арабов и персов, толпившихся на улицах и рыночных площадях Казиймайна, Кербелы и Багдада. Это его Бахаулла заклеймил в Своих Скрижалях как "негодяя", "интригана", "человека порочного", осмелившегося "поднять меч своей гордыни против Господа", человека, "которому сам Сатана нашептывал свои советы", "безбожия которого устрашился даже сатанинский дух", "развратника", "порожденные коим отступничество, зло и преступление обратятся против него же". Во многом благодаря усилиям великого визиря, который хотел от него отделаться, этот назойливый, никому не дававший покоя муджтахид по шахскому поручению отбыл в Кербелу для осмотра и восстановления местных святынь. Выжидая удобный момент, Абд уль-Хусейн заручился поддержкой Мирзы Бузург-хана, недавно назначенного генерального консула Персии, разделявшего его злобные замыслы, человека ограниченного, лживого, понятия не имеющего о том, что такое честь, да к тому же и законченного пьяницы, вскорости подпавшего под влияние презренного интригана и заговорщика и ставшего послушным орудием в его руках.

Первое их совместное усилие было направлено на то, чтобы, грубо искажая факты, добиться от губернатора Багдада Мустафы-паши приказа на высылку Бахауллы и Его спутников как лиц, якобы нарушивших Закон, каковая попытка, впрочем, потерпела провал. Осознав тщетность попыток воздействовать на местные власти, шейх Абд уль-Хусейн, дабы распалить страсти суеверного и легко поддающегося любым влияниям населения, начал усердно распространять слухи о якобы посещающих его видениях, которые он на самом деле попросту выдумывал, а затем истолковывал нужным для себя образом. Негодование, которое порождала его безответственность, еще более усилилось после того, как он позорно отказался от личной встречи с Бахауллой, договоренность о которой была уже достигнута. Мирза Бузург-хан, в свою очередь, старался воздействовать на городские низы, будоража их и настраивая против общего Врага, с тем, чтобы публично оскорбить Его в надежде на то, что это может вызвать с Его стороны резкий отпор, который можно будет использовать как повод для получения желанного приказа о высылке. Но и эта попытка ни к чему не привела, поскольку Бахаулла, несмотря на предостережения и просьбы Своих друзей, по-прежнему продолжал прогуливаться по улицам города как днем, так и ночью без всякого сопровождения и охраны, и эта Его беззащитность смущала и даже пугала возможных обидчиков. Прекрасно понимая их намерения, Он подходил к ним, заговаривал с ними, шутил и шел дальше своей дорогой, оставляя их в полном замешательстве, после чего они раз и навсегда отказывались от своих замыслов. Генеральный консул дошел до того, что сговорился с неким головорезом-турком по имени Рида и, заплатив ему сто туманов, дал лошадь и два пистолета, приказав разыскать и убить Бахауллу, обещая при этом свою полную поддержку и покровительство. Рида, узнав день, когда его предполагаемая жертва отправится в городские бани, обманул ожидавших Его бабидов и, спрятав оружие в складках одежды, вошел в комнату, где находился Бахаулла, но, столкнувшись с Ним лицом к лицу, почувствовал, что у него недостает смелости свершить задуманное. Несколько лет спустя, сам он рассказывал, как однажды лежал в засаде, с пистолетом в руках поджидая Бахауллу, но, стоило Ему появиться, как пистолет от страха выпал у преступника из рук; после чего Бахаулла попросил сопровождавшего Его Агу Халима вернуть Риде пистолет и проводить до дома.

Видя, что все попытки достичь злонамеренной цели терпят поражение одна за другой, шейх Абд уль-Хусейн решил направить свои усилия в другое русло. Он пообещал своему сообщнику чин посла, если тому удастся убедить правительство призвать Бахауллу в Тегеран и вновь заключить в темницу. Едва ли не каждый день он отправлял пространные донесения ближайшему окружению шаха. Не желая красок, расписывал он, каким неслыханным почетом и уважением пользуется Бахаулла, якобы заключивший союз с кочевыми племенами Ирака. Он утверждал, что влияние Бахауллы таково, что в течение дня по Его приказу за оружие может взяться сто тысяч человек. Абд уль-Хусейн обвинял Бахауллу в том, что Он, в сговоре с несколькими важными лицами в Персии, замышляет открытое восстание против государя. Таким образом, оказывая постоянное давление на тегеранские власти, он преуспел, получив от шаха указ, наделяющий его всеми полномочиями и обязывающий персидских улемов и местных государственных чиновников оказывать ему всяческое содействие. Этот указ шейх Абд уль-Хусейн немедленно разослал священнослужителям Неджефа и Кербелы, прося их собраться в Казимайне, где сам он пребывал. Шейхи, муллы и муджтахиды, горя желанием заслужить милость государя, не заставили себя долго ждать. Узнав, ради какой цели их собрали, они приняли решение объявить против горстки изгнанников священную войну и, предприняв неожиданный штурм, нанести смертельный удар Вере. Однако, сколь же велико было их удивление и разочарование, когда, узнав об их замыслах, главный муджтахид шейх Муртаза Ансари, человек, известный своей терпимостью, мудростью, неподкупной справедливостью, набожностью и благородным нравом, отказался присоединиться к тем, кто ополчился против бабидов. Это его Бахаулла восхваляет в "Лоух-е султан", называя "одним из высокоученых мужей, испивших чашу смирения", "тем, кто никогда не становился на Его пути", а Абдул-Баха пишет о нем как "о знаменитом своими знаниями человеке, о благородном, прославленном ученом, возжаждавшем истины". Сославшись на недостаточное знание основ вероучения новой общины и указывая на то, что ни одно действие принадлежащих к ней людей не находится в противоречии с Кораном, он, невзирая на явное неудовольствие своих коллег, немедля покинул собрание и, прежде чем вернуться в Неджеф, велел передать Бахаулле, что сожалеет о случившемся и искренне, с благоговением желает оказать Ему посильную помощь.

Чувствуя, что план их сорван, но по-прежнему пылая враждою и ненавистью, священники послали ученого и набожного Даджи Муллу Хасана Амму, общеизвестного своей честностью и умом, с тем, чтобы он задал Бахаулле ряд вопросов, которые могли бы пролить свет на суть дела. Когда на заданные вопросы посланнику были представлены удовлетворительные во всех смыслах ответы, Хаджи Мулла Хасан, признав, от лица всех улемов обширность познаний Бахауллы, попросил Его сотворить чудо, которое явно и недвусмысленно убедило бы собравшихся в истинности Его миссии. "Невзирая на то, что не имею права требовать этого, - отвечал Бахаулла, - ибо Богу дано испытывать Свое созданье, а не наоборот, все же Я уступаю вашей просьбе... Пусть улемы соберутся и с общего согласия выберут одно чудо и письменно подтвердят, что, по явлении оного, более не станут испытывать Меня и признают и будут исповедовать истину Моего Дела. Пусть они скрепят свое послание печатью и пришлют Мне. Критерий же должен быть один; если чудо будет явлено, они должны отречься от своих сомнений; в противном случае Мы вынуждены будем признать их клятвопреступниками". Столь ясный, решительный и мужественный ответ, равного которому не найдется в истории других религий, ответ, обращенный к известнейшим представителям шиитского ислама, собравшимся в своей освященной веками духовной цитадели, показался более чем удовлетворительным их поверенному, который тут же поднялся и, поцеловав полы халата Бахауллы, отправился передать свое послание. Три дня спустя он же уведомил Бахауллу, что члены высокочтимого синклита, так и не придя к единому мнению, предпочли прекратить разбирательство, чему впоследствии сам Хаджи Мулла Хасан придал широкую огласку во время своей поездки в Персию и даже лично сообщил об этом факте тогдашнему министру внешних сношений Мирзе Саид-хану. "Во всеобъемлющем и удовлетворяющем всем требованиям послании Нашем, - так, по словам Хаджи Муллы, отреагировал Бахаулла, получив ответ на Свой вызов, - Мы подтвердили и доказали истинность всех чудес, когда-либо явленных Пророками, равно как и предоставили самим улемам возможность принять окончательное решение". "Если мы внимательно исследуем текст Библии, - пишет Абдул-Баха по поводу аналогичного вызова, брошенного впоследствии Бахауллой в "Лоух-е Султане", - то увидим, что Божественные Посланники никогда не говорили отрицавшим Их: "Исполним любое чудо, что вы пожелаете, и подвергнемся любому испытанию, каковое вы потребуете". Бахаулла же в Скрижали шаху ясно говорит: "Соберите улемов, пусть они испытают Меня, и тогда явятся свидетельства и подтверждения".

Семь лет непрерывного, мирного и явно успешного воссоединения близились к концу. Лишившаяся пастыря община, столь длительное время подвергавшаяся страшным гонениям, опасностям, грозившим как извне, так и изнутри, равно и постоянной угрозе забвения, воскресла и приобрела влияние, беспримерное за всю двадцатилетнюю историю ее существования. Укрепив свои основания, ободрившись духом, преобразив свои взгляды, обезопасив своих вождей, найдя новую опору, упрочив свой престиж, приведя в замешательство своих врагов, она, повинуясь руке Всемогущего Провидения, постепенно готовилась вступить в новый этап своего щедрого на превратности развития, в ходе которого и добро и зло в равной мере способствовали ее росту. Посланец, единственная надежда, открыто признанный Вождь этой общины, Кто неизменно одерживал верх над всеми, кто лелеял планы погубить Его, Кто с презрением отвергал робкие советы покинуть поле боя, Кто решительно отклонял многочисленные и благородные предложения Своих друзей и соратников, стремившихся обеспечить Его личную безопасность, Кто наголову разбил в непримиримой схватке Своих противников, - Он, в этот ответственный час, движимый неудержимо разворачивающимися процессами Своей Миссии, изменил место Своего пребывания, переехав в гораздо более крупный центр, столицу Оттоманской империи, главный город халифата, административный центр суннитского ислама, оплот самой могущественной державы исламского мира.


Он уже бросил смелый вызов духовным иерархам Неджефа, Кербелы и Казимайна. Теперь, когда Он находился в непосредственной близости от двора Своего царственного противника, Ему суждено было предстать с подобным же вызовом перед призванным главой мусульман-суннитов, равно как и перед повелителем Персии - земным наместником самого Сокрытого Имама. Более того, Ему предстояло обратиться ко всем правителям Земли, грозно взывая, прежде всего, к султану и его приближенным и сурово укоряя властителей христианского мира и суннитских иерархов. Стоит ли поэтому удивляться, что Глашатай нового Откровения, в ожидании того момента, когда воссияет Светоч Его Веры, после Своего отъезда из Ирака произнес следующие пророческие слова: "Свет его озарит другие пределы, как то предназначено Тем, Кто Всемогущ и Предвечен... То, что Дух удалится от земель Ирана, да послежит дивным знамениям всем сущим на земле и на небе. Ныне узрите вы Божественного Отрока верхом на коне победном. И охватит трепет сердца завистников".

Одновременно с тем, как пробил предустановленный час, в который Бахаулла должен был покинуть Ирак, начался и процесс, посредством коего это событие могло осуществиться. Непрестанные интриги, которые в течение девяти месяцев плели Абд уль-Хусейн и его сообщник Мирза Бузург-хан, в конце концов принесли свои плоды. Насир ад-Дин-шаха и его министров, с одной стороны, и персидского посла в Константинополе - с другой, постоянно подталкивал к принятию мер, дабы обеспечить безотлагательную высылку Бахауллы из Багдада. Грубо искажая истинное положение дел и распространяя тревожные слухи, коварный и энергичный враг наконец убедил шаха отдать министру внешних сношений Мирзе Саид-хану распоряжение - через посредство Мирзы Хусейн-хана, персидского посла в Порте, к тому же близкого друга великого визиря, Али-паши, и министра внешних дел, Фуада-паши, - вынудить султана Абд уль-Азиза отдать приказ о незамедлительном переводе Бахауллы в какое-нибудь место, по возможности более удаленное от Багдада, на том основании, что Его постоянное пребывание в этом городе, близко расположенном от границы с Персией и являющемся важным центром сбора шиитских паломников, представляет прямую угрозу безопасности Персии и ее правительства.

В своем донесении послу Мирза Саид-хан заклеймил сторонников Веры как "омерзительное сборище сбитых с толку сектантов", выразил сожаление по поводу того, что Бахауллу преждевременно освободили из темницы Сейах Чаль, а Самого Бахауллу обрисовал как человека, "путем подкупа и обмана одурманивающего недалеких и слабовольных людей". "В соответствии с распоряжением Его Величества, - пишет он далее, - я, ваш верный друг, прошу Вас скорейшим образом изыскать, с ведома и согласия Их Превосходительств Садр-Азама и Министра внешних сношений, средство удалить этот источник смуты из города, куда, подобно Багдаду, стекается множество самых разных людей и который расположен рядом с границами персидских провинций". В этом же письме, цитируя знаменитый стих, он пишет: "Я вижу тлеющий под пеплом огонь, который вот-вот вспыхнет пламенем большого пожара", - выдавая тем самым свой страх и стараясь внушить его своему корреспонденту.

Ободренный тем, что султан в значительной степени отдал власть в руки своим министрам, с помощью некоторых иностранных посланников и константинопольских министров, используя дар убеждения и дружеские связи, Мирза Хусейн-хан добился разрешения султана на перевод Бахауллы и Его спутников (которые тем временем принуждены были волею обстоятельств поменять подданство) в Константинополь. Известно даже, что первой просьбой персидских властей, обращенной к дружественной державе после восшествия на трон нового султана, была именно просьба вмешаться в это дело.

В пятый день Новруза 1863 года, который Бахаулла праздновал в Мазрае-йе Ватане, местечке в пригороде Багдада, где явил "Скрижаль Святому Моряку", чьи мрачные пророчества вызвали серьезные и недобрые предчувствия у Его Спутников, прибыл гонец Намика-паши и вручил Ему сообщение о настоятельном желании губернатора встретиться с Ним.

Еще и до этого, как пишет Набиль в своем повествовании, в последние годы Своего пребывания в Багдаде, в речах, обращенных к ученикам и близким, Бахаулла давал понять, что неотвратимо близится смутное время испытаний, и всем Своим обликом выражал при этом такую скорбь и печаль, которые немало беспокоили бывших рядом с Ним. Привидевшийся Ему в те дни сон, в зловещем характере коего не приходилось сомневаться, лишь подкрепил страхи и дурные предчувствия, охватившие Его спутников. "Снилось Мне, - пишет Он в Своей Скрижали, - что Пророки и Посланцы, собравшись, уселись вокруг Меня, громко стеная, сокрушаясь и скорбя. Изумленный, Я поинтересовался, в чем же причина, после чего стенания их стали еще громче, а жалобы - горестные, и сказали они Мне: "О Тебе скорбим и стенаем мы, о Великое Чудо, о Сосуд Бессмертия!" И так скорбен был их плач, что и Я восскорбел вместе с ними. И тогда небесный Сонм обратился ко Мне с такими словами: "Отныне Своими очами узришь то, чего не доводилось видеть никому из Пророков... Исполнись же терпения..." И так говорили они со Мною, пока не забрезжил рассвет". "Волна скорби и печали, - пишет Набиль, - поднялась в сердцах тех, кто внимал словам "Скрижали Святому Моряку"... Всякому было ясно, что годы, проведенные в Багдаде, подходят к концу, и в жизни их отныне откроется новая глава. Лишь только прозвучали последние напевные слова Скрижали, как Бахаулла распорядился снять раскинутые шатры и всем Своим спутникам немедля вернуться в город. Глядя, как сворачивают шатры, Он заметил: "Сии шатры подобны парадным одеяниям мира сего - едва надев, их снимают". И слышавшие Его слова поняли, что не стоять больше этим шатрам на том месте. Не успели они тронуться в путь, как явился гонец из Багдада с вышеупомянутым повелением.

На следующий день помощник губернатора вручил Бахаулле, находившемуся в мечети поблизости от губернаторского дома, письмо Али-паши, адресованное Намику-паше, в котором Бахаулле учтиво предлагалось в качестве гостя правительства Оттоманской империи проследовать в Константинополь; к письму прилагалась некая сумма денег, а верховой эскорт должен был сопровождать Его в целях Его безопасности. На эту просьбу Бахаулла быстро дал согласие, отказавшись, впрочем, от предложенных денег. Однако помощник губернатора настоятельно упрашивал Его, говоря, что Своим отказом Он оскорбит власти, после чего Бахаулла нехотя согласится принять благородное даяние, предназначенное для Его нужд, и в тот же день раздал его бедным.

Неожиданное известие произвело на колонию изгнанников мгновенное и ошеломляющее впечатление. "Смятение этого дня, - пишет один из очевидцев того, как откликнулась община на весть о скором отъезде Бахауллы, - сравнится разве с тем, что в День Воскресения Господня. Казалось, самые стены и ворота города вопиют и стенают в предчувствии неизбежной минуты расставания с Возлюбленным Абха. В тот вечер, как пронесся слух о Его предполагаемом отбытии, все, кто любил Его, как один отказались от пищи и сна... Охватившее всех горе было безутешным. Многие твердо решили, что если их лишат возможности сопровождать Того, Чье присутствие для них - благодать, то они без колебаний расстанутся с жизнью... Тем не менее, мало-помалу, прислушавшись к Его кротким, увещевающим речам, они успокоились и смирились к Его вящему удовольствию". Каждому из них, кто жил в Багдаде, будь то араб или перс, мужчина или женщина, взрослый или ребенок, Он явил и собственными руками вручил отдельную Скрижаль. В большинстве этих Скрижалей Он предсказывал явление "Тельца" и "Птиц ночных", упомянутых ранее в "Скрижали Святому Моряку" и в сне, о котором рассказывалось выше, - которым надлежало поднять знамя мятежа и ускорить самый серьезный кризис из всех, что знала история Веры.

Двадцать семь дней спустя после того, как эта полная скорби Скрижаль была столь неожиданно явлена Бахауллой, и после того, как роковое сообщение об отправке в Константинополь было вручено Ему, в среду, в полдень (22 апреля 1863 года), на тридцать первый день Новруза, в третий день месяца Зу-ль-Када 1279 года хиджры, Он начал свой четырехмесячный путь к столице Оттоманской империи. Впоследствии этот исторический день навсегда стал первым днем праздника Ризван; друзья и просто знакомые, бесконечной чередой шедшие проститься с Ним, - такое зрелище жителям Багдада приходилось наблюдать нечасто. Мужчины и женщины, старики и молодые, друзья и вовсе не знакомые люди, арабы, курды и персы, вельможи и священники, чиновники и купцы, равно как и представители низших сословий, бедняки, сироты, изгои, кто в удивлении, кто с болью в сердце, многие в слезах, полные недобрых предчувствий, некоторые из любопытства и с затаенной радостью, - заполонили подступы к Его дому, жадно стремясь в последний раз увидеть Того, Кто на протяжении десяти лет, словом и примером, оказывал столь мощное влияние на столь великое и разноплеменное население города.

Покидая навсегда, среди жалоб и горестных стенаний, Свое "Самое Святое Обиталище", из которого "изошел дух Всемогущего", из которого "без конца доносились напевы, исполненные сладости Всеблагого", щедрой рукой раздавая на Своем пути последнюю милостыню беднякам, которых Он так любил привечать и поддерживать, произнося слова утешения, обращенные к измученным горем людям, окружившим Его со всех сторон, Он наконец достиг реки и вместе со Своими сыновьями и доверенными, на пароме, перебрался в расположенный на другом берегу Сад Наджибийа. "О друзья и спутники Мои, - обратился Он к группе Своих приверженцев, перед тем как вступить на паром, - вам вверяю Я этот город багдад таким, каким зрите вы его сейчас, когда слезы, подобно весеннему дождю, льются из глаз людей знакомых и незнакомых, стоящих на крышах своих домов, толпящихся на улицах и площадях, когда Я покидаю вас. Вам отныне надлежит наботиться о том, чтобы своими делами и поведением поддерживать пламя любви, пылающее в сердцах его жителей".

Крик муэдзина сзывал верующих на дневную молитву, когда Бахаулла вошел в сад Наджибийа, где и оставался еще двенадцать дней до того, как окончательно покинуть город. Туда Его друзья и спутники прибывали неиссякаемым потоком, чтобы лицезреть Его и с чувством глубокой скорби в последний раз попрощаться с Ним. Среди них обращал на себя внимание муфтий багдада, знаменитый Алузи, который со слезами на глазах не уставал проклинать имя Насир ад-Дин-шаха, которого считал главным виновником незаслуженного изгнания Бахауллы. "Отныне я перестал относиться к нему, - заявлял Алузи, - как к Касир ад-Дину (то есть поборнику Веры), теперь для меня он - ее губитель". Еще одним видным посетителем был не кто иной, как сам губернатор, Намик-паша, который в самой почтительной форме выразил свое сожаление по поводу событий, ускоривших отъезд Бахауллы, заверил Его в готовности оказывать Ему содействие любым возможным способом и вручил офицеру, который должен был сопровождать Его, письменное предписание, повелевающее губернаторам всех провинций, через каковые лежал путь изгнанников, встречать их с величайшим почтением. "Стоит Вам лишь приказать, - сказал он Бахаулле, принеся Ему перед тем глубочайшие извинения, - и Вы ни в чем не будете иметь нужды, Мы готовы позаботиться об этом". "Прострите вашу заботу на тех, кто дорог Нам, - таков был ответ на настойчивые просьбы и уговоры Намика-паши, - и отнеситесь к ним с добротою", - на что губернатор дал немедленное и благожелательное согласие.

Стоит ли удивляться, что, видя столькие свидетельства глубокого преклонения, расположения и почета, столь ярко проявившиеся со стороны самых разных людей, знати и простонародья, начиная с момента, когда Бахаулла объявил о предстоящей Ему поездке, вплоть до того дня, когда Он покинул сад Наджибийа, - стоит ли удивляться, что те, кто столь неустанно добивался приказа о Его изгнании и радовался успеху своего предприятия, ныне горько сожалели о содеянном. "Такова была воля Господня, - утверждает Абдул-Баха в письме, написанном Им в саду Наджибийа, упоминая о врагах Бахауллы, - что ликование их обернулось печалью и горечью, так что даже персидский консул в Багдаде сокрушается из-за интриг, которые сам затевал. Даже Намик-паша, навещая Его (Бахауллу), заявил: "Прежде они рьяно добивались Вашего отъезда. Теперь, с еще большим рвением, - того, чтобы Вы остались".

Покушени на жизнь Насир ад-Дин-шаха, как упоминалось в предыдущей главе, совершилось в 28-й день месяца Шавваль 1268 года хиджры, то есть 15 августа 1852 года. Сразу же вслед за этим Бахаулла был взят под стражу в Нейваране, с позором препровожден в Тегеран и брошен в темницу Сейах Чаль. Пленение Его, продлившееся более четырех месяцев "года девятого" 1269 года хиджры, - число, которое вдохновенно предрекал Баб, число, на которое указывал шейх Ахмад Ахсаи, - открыло миру небывалые дотоле возможности. Прошло четыре месяца нового года, тайная цель заключения Бахауллы осуществилась, Его освободили из-под стражи, а месяц спустя Он отбыл в Багдад - первую стоянку на долгом пути изгнанника, приведшем Его в далекий Адрианополь, расположенный в европейской части Турции, и завершившемся двадцатилетним заключением в Акке.

Теперь, когда посетившее Бахауллу могущественное видение наделило Его ниспосланой свыше силой и властью свершить назначенное, а стало быть, и цель Его пребывания в пользу невиновности Бахауллы, получив данный скрепя сердце приказ шаха об освобождении Узника, великий визирь вынужден был послать в Сейах Чаль своего доверенного, Хаджи Али, наказав ему вручить Бахаулле шахский приказ. По прибытии в темницу вид заключенного произвел на посланика такое впечатление, что он разразился проклятьями в адрес своего повелителя за то, что тот подверг столь унизительному обращению такого знатного и добропорядочного человека. Скинув свой плащ, он предложил его Бахаулле, убеждая Его хотя бы в таком виде явиться перед визирем и его советниками, на что Бахаулла ответил решительным отказом, твердо заявив, что желает предстать перед членами правительства в одеянии узника.

Едва увидев Его, великий визирь обратился к Нему со следующими словами: "Если бы вы последовали моему совету и отреклись от Веры сейида Баба, вам не пришлось бы пережить все те горести и невзгоды, что обрушились на вас". "Ежели бы вы, - ответствовал Бахаулла, - в свою очередь прислушались к моим советам, государственные дела никогда не приняли бы столь угрожающий оборот". Тут-то Мирза Ага-хан и вспомнил о разговоре с Бахауллой, предшествовавшем казни Баба, когда Он предупредил, что "едва тлевший огонь вспыхнет теперь ярким пламенем". "Что же мне предпринять?" - спросил он тогда Бахауллу. "Прикажите губернаторам провинций, - последовал незамедлительный ответ, - прекратить проливать кровь невинных, расхищать их имущество, бесчестить их жен и издеваться над их детьми". В тот же самый день великий визирь последовал данному совету, однако, как показали дальнейшие события, эффект оказался весьма кратковременным и незначительным.

Крайне недолгим оказался и период относительного мира и спокойствия, определенный Бахаулле всевидящим Провидением после Его трагического и мучительного заключения в Сейах Чаль. Не успел Он воссоединиться с семьей и близкими, как получил указ Насир ад-Дин-шаха, предписывавший Ему не позже чем через месяц покинуть пределы Персии с правом самому выбрать место своего изгнания.

Как только русского посла известили о высочайшем повелении, он изъявил желание взять Бахауллу под опеку российского правительства и предложил устроить Его переезд в Россию. Бахаулла, однако, отклонил это неожиданное предложение и, повинуясь безотчетному, но безошибочному чувству, решил поселиться на территории Турции, в городе Багдаде. "Меж тем как, скованный по рукам и ногам, Я находился в темнице, - свидетельствует Он Сам много лет спустя в послании русскому императору Александру II, - один из твоих посланников предложил Мне свою помощь. Для чего и определил тебе Господь положение, недоступное разумению человеческому, но лишь разумению Божию. Итак, храни же высокое и почетное место, определенное тебе судьбою". "В дни, когда некий Заблудший Раб Его, - таково еще одно поучительное свидетельство, явленое Его пером, - скорбел и томился в темнице, посол высокочтимого правительства некоей державы (России) - да храни ее Всесильный и Всемогий Господь! - приложил все силы, дабы способствовать Моему освобождению. Неоднократно давали власти такое распоряжение, однако улемы города препятствовали тому. И вот, наконец, благодаря стараниям и просьбам его превосходительства после Я обрел свободу... Его Императорское Величество, величайший из правителей земных - да храни его Всесильный и Всемогущий Господь! - простер на Меня, во имя Господа, покровительство свое - покровительство, ставшее поводом зависти и вражды глупцов".

Шахский указ, предписывавший немедленно удались Бахауллу из Персии, открывает новую, славную главу в истории первого века Бахаи. Если рассматривать его в должной перспективе, то следует признать, что это - начало одной из наиболее важных и богатых событиями эпох в религиозной истории человечества. По времени она совпадает с началом продлившегося сорок с лишним лет служения - служения, которое по своей созидательной мощи, очистительной силе, целебному влиянию и по неуклонной деятельности, направленной на изменение судеб человечества стоит особняком в летописи мировых религий. Цепь почти сорокалетних гонений и преследований завершается лишь после смерти Того, Кто был первой жертвой помянутого жестокого документа. Постепенно разворачивавший и набиравший силу процесс, приведенный в действие шахским указом, начался провозглашением Дела Бахауллы в самом сердце цитадели шиизма и заставил Его лично столкнуться с самыми знаменитыми и высокопоставленными приверженцами этой ветви ислама; позднее - привел к столкновению с гражданскими и духовными иерархами халифата, а также представителями турецкого султана - главы самой могущественной державы исламского мира; и наконец - привел к берегам Святой Земли, свершив таким образом пророчества, упомянутые как в Ветхом, так и в Новом Завете, исполнив то, что, как повествуют многочисленные предания, должен был исполнить Апостол Божий и грядущие вослед Ему имамы, и возвестив о долгожданном восстановлении Израиля в древней обители его Веры. Так начался последний, сорокалетний и наиболее плодотворный отрезок жизни, первые двадцать семь лет которой прошли в непрестанных наслаждениях мирскими удовольствиями, плодами богатства и высокого положения, одновременно с постоянной заботой о нуждах бедняков, людей больных и увечных; следующие девять - отданы действенному участию в распространении идей Баба; а четыре месяца, проведенные в темнице, были омрачены страхом смерти, отравлены мучениями и скорбями и, наконец, увековечены приливом новых сил, исторгнутых пронизавшим душу Бахауллы, перевернувшим все его существо Откровением.

Некоторые черты вынужденного и поспешного отъезда Бахауллы из родных мест, в сопровождении небольшого числа родственников, напоминают нам бегство Святого семейства в Египет; неожиданный переезд Мухаммада, вскоре после приятия Им своей пророческой миссии, из Мекки в Медину; исход внявшего гласу Господню Моисея, Его собратьев и последователей из родной земли, но прежде всего - бегство Аврама из Ура Халдейского в Обетованную Землю - бегство, по многочисленным благам, которыми оно впоследствии одарило людей различных вер и национальнестей, прежде и наиболее всего сопоставимое, в историческом плане, с неисчислимыми дарами, которые обрело человечество благодаря изгнанию Того, Чье Дело есть плод всех предшествующих Откровений.

Абдул-Баха в своей книге "Несколько ответов", перечислив далеко идущие последствия исхода Аврамова, многозначительно утверждает, что "поскольку исход Аврама из Ура в Алеппо возымел такое действие, то и мы вправе задаться вопросом - какие же последствия проистекли из скитаний Бахауллы, сначала вынужденного перебраться из Тегерана в Багдад, оттуда в Константинополь, Румелию, а затем и в Святую Землю".

В первый день месяца Раби ус-Сани 1269 года хиджры (12 июня 1852 года), девять месяцев спустя после возвращения из Кербелы, Бахаулла, вместе с несколькими домочадцами, в сопровождении офицера полка личной охраны государя и чиновника русского посольства отправился в продлившееся три месяца путешествие, конечной целью которого был Багдад. Среди тех, кто разделял с Ним тягоды изгнания, была и Его жена, благочестивая Навваб, которую Он нарек "Благороднейшим Листом" и которая на протяжении почти сорока лет не уставала являть примеры такой стойкости, набожности и душевного благородства, что по праву удостоилась несравненной чести - после смерти быть названной Им "вечной супругой во всех мирах Всевышнего". Его девятилетний сын, позднее прозванный "Величайшей Ветвью", сын, которому суждено было стать средоточием Его Завета и Толкователем Его учений, вместе со своей семилетней сестрой, впоследствии удостоившейся того же прозвания, что и ее знаменитая мать, чья деятельность, уже в зрелые годы, по достижении восьмидесяти шести лет, поставила ее, наравне с прославленными родителями, в первый ряд героев Проповеди Бахаи, тоже были в числе изгнанников, навсегда прощавшихся с родными краями. Сопровождали Бахауллу и двое Его братьев. Первый, Мирза Муса, более известный как Ага Калим, Его любимый и верный последователь, самый одаренный из всех Его братьев и сестер, "один из двоих", кто, по свидетельству Бахауллы, "обладал верным знанием истоков" Его Веры. Вторым был Его единоутробный брат Мирза Мухаммад Кули, невзирая на отступничество части родственников, до конца сохранивший верность Делу.

Путешествие, предпринятое в самый разгар исключительно суровой зимы небольшой горсткой плохо подготовленных к тяготам пути изгнанников, через заснеженные горные перевалы Западной Персии, было долгим и опасным, хотя и не изобиловало событиями, за исключением теплого, радушного приема, оказанного им во время короткой остановки в Каранде губернатором Хайат Кули-ханом, принадлежавшим к секте Али-илахи. В свою очередь, Бахаулла выказал к нему такое расположение, что жители города надолго запомнили это, и на протяжении всего пути до Багдада Бахаулле и Его спутникам повсеместно оказывали гостеприимство как последователям Баба.

В молитве, относящейся примерно к тому же времени, Бахаулла, подробно вспоминая о тяжких испытаниях, перенесенных Им в Сейах Чаль, так свидетельствует о трудностях и лишениях этого "страшного путешествия": "О Господь, Повелитель и Возлюбленный мой!.. Всевышний властью Своею и могуществом, коим никто и ничто не в силах препятствовать, вдохнул Ты жизнь в сию ничтожную частицу праха и воспитал ее руками Своими... Ты приуготовил рабу Твоему такие тяготы, какие ни один язык не способен описать, и ни в одной из Твоих Скрижалей нет о них упоминания. По Твоей воле шею, привыкшую к шелкам, сковала тяжкая цепь, а плоть, дотоле облаченная в бархат и парчу, познала унижение и смрадный мрак темницы. Твое изволение сковало Меня бесчисленными оковами и закнуло на шее Моей крепкую цепь. Много лет беды и горести, подобно благодатному потоку щедрот Твоих, изливались на Меня... Сколько ночей, тяготясь грузом цепей и оков Своих, не знал Я покоя, и поистине многие дни злоязычие и злокозненность врагов терзали Меня! Даже в хлебе и воде, коими Ты, по неизреченной милости Твоей, питаешь зверей полевых, отказывли люди рабу Твоему, кары же, коими надлежало бы пасть на отступников, предавших Дело Твое, обрушились на Меня, пока, наконец, не прозвучал глас Твой и воля не подвигла смиренного раба Твоего покинуть пределы Персии, дабы отправиться в путь вместе с горсткою людей, слабых и немощных, и детей малых - в суровую зиму, когда стужа сковывала дыхание и непроходимые снега лежали кругом".

И вот наконец в 28-й день месяца Джамади ус-Сани 1269 года жиджры (8 апреля 1853 года) Бахаулла прибыл в Багдад - главный город принадлежавшей тогда Турции провинции Ирак. Оттуда Он через несколько дней проследовал в город Казимайн, населенный преимущественно персами и расположенный в трех милях к северу от Багдада, город, где похоронены "два Казима" - седьмой и девятый имамы. Вскоре после прибытия шахский представитель в Багдаде вызвал Бахауллу к себе и посоветовал Ему, ввиду большого скопления в столице паломников, поселиться в Старом Багдаде, на что Бахаулла с готовностью согласился. А еще месяц спустя, к концу месяца Раджаб, Он снял в одном из старых кварталов дом у человека по имени Хаджи Али Мадад, куда и перебрался вместе с семьей.

В этом городе, который мусульманские предания именуют "Захр уль-Куфа", который на протяжении столетий считался "Обителью мира", который Сам Бахаулла увековечил как "Град Божий", Он, за исключением двух лет, проведенных в горах Курдистана, и нескольких отлучек в Неджеф, Кербелу и Казимайн, прожил вплоть до изгнания в Константинополь. Город этот упоминается в Коране под именем "Обитель мира", к которой обращен "Глагол Господень". О нем же говорится в одном из стихов Корана как о "том месте, где пребудут праведники с Господом своим... в День, когда Бог соберет их из родных краев". Оттуда, волна за волной, распространялось сияние славы, нечувствительно воодушевлявшей угасающую Веру, которой было нанесено столько жестоких ударов и которая мало-помалу становилась жертвой забвения. Оттуда денно и нощно распространяло свое растущее влияние Откровение, которому по его масштабам, направляющей силе и многочисленности и разнообразию сочинений суждено было превзойти даже Проповедь Баба. Над его горизонтом забрезжили лучи Солнца Истины, Чье разгоревшееся сияние на десять долгих лет затмили зловещие черные тучи всепожирающей ненависти, неискоренимой зависти и неустанной злокозненности. В нем впервые разбил Свой Шатер обетованный "Господь Сил" и были заложены нерушимые основы долгожданного Царства "Отца Небесного". Из его пределов впервые донеслась весть о Спасительном Послании, которое, по словам пророка Даниила, по истечении "тысячи двухсот девяносто дней" (в 1290 году хиджры) должно было положить конец "мерзости запустения". В стенах его был заложен и освящен навеки "Величайший Дом Божий", Его "Подножие" и "Престол Его Славы", "Путеводная Звезда преклоненного мира", "Светоч Спасения, поставленный как завет между Землею и Небом", "Знак Памяти Его для всех существ земных и небесных", в нем заключено "Сокровище, осиявшее светом Своим весь мир", "Знамя" Его Царства, "Ковчег, вокруг которого соберется сонм правоверных". Город этот - "Наисвятейшее Обиталище" Бахауллы - удостоился чести считаться вторым и главным после Акки, "Величайшей Темницы", в окрестностях которой находится Его священная Усыпальница - Кибла для бахаи всего мира. К святому Престолу, расположенному в самом его сердце, стекались каждый день люди духовного и светского звания, сунниты и шииты, курды, арабы и персы, князья и вельможи, крестьяне и дервиши, и каждый, по нуждам своим и возможностям, уносил с собою частицу Божественной сути, которая с течением времени вдохновляла их нести в свои края весть о щедром Деятеле, пополняя ряды Его восторженных последователей, распространять повсюду Его сочинения, расширять рамки Его общины и закладывать твердую основу для будущих учреждений Его Веры. И наконец здесь, на глазах у членов самых различных общин, обитавших в стенах этого города, начался первый этап постепенного развития нового Откровения, здесь появились первые из многочисленных сочинений, вышедшие из-под пера их Автора, здесь были сформулированы первые принципы Его медленно складывавшегося учения, здесь обнаружились первые следствия Его возвышенного положения, здесь Его Вера подверглась первым нападкам сил, желавших ее уничтожения, здесь были одержаны первые победы над внутренними врагами, и сюда начали стекаться первые паломники, дабы лицезреть Его.

Пожизненное изгнание, которое было предначертано Провидением Глашатаю столь важной Вести, не обнаружило, да и не могло обнаружить моментально всех таящихся за этим поворотом судьбы последствий. Процесс, в ходе которого человечеству явились невиданные сокровища, был медленным, болезненно медленным и пережил, как и вся история Его Веры в целом, множество кризисов, которые нередко угрожали остановить ее развитие и похоронить все порожденные ею надежды.

Один из подобных кризисов, углубляясь, подверг новую Веру серьезной угрозе и едва не подорвал ее первичные установления, омрачив первые годы пребывания Бахауллы в Ираке - первой остановке на Его изгнанническом пути - и придал им особое значение. В отличие от предыдущих, кризис этот носил чисто внутренний характер и был вызван исключительно безрассудными действиями и амбициями тех, кто числил себя среди Его верных сподвижников.

Внешние враги Веры, будь то духовные или светские, хотя и не искупили вину за унижения и гонения, которым она подвергалась, на время успокоились. Жажда мщения, казавшаяся поистине неутолимой, теперь, после того как были пролиты реки крови, угасла. Чувство, скорее граничащее с отчаянием, охватило часть ее давних, закоренелых врагов, в достаточной степени проницательных, чтобы понять, что, несмотря на понесенные потери, в чем была не в последнюю очередь и их заслуга, устои новой Веры остались неколебимы, а дух ее не был сломлен. Приказы, отдаваемые великим визирем, вызвали скорее обратное действие, и местные власти уже не стремились более разжигать пламя народной ненависти и воздерживались от садистской жестокости по отношению к ненавистному противнику.

Иными словами, наступило временное затишье, которое, впрочем, довольно скоро сменилось новой волной притеснений, и в этой новой кампании турецкий султан и его вельможи, а также суннитские церковные иерархи объединили свои усилия с шахом и персидскими и иракскими шиитами, движимые желанием раз и навсегда покончить с Верой и всем, что она отстаивала. Пока длилось это затишье, стали проявляться первые признаки внутреннего кризиса, о котором уже упоминалось, кризиса, не столь очевидного для стороннего наблюдателя, но однако же более чем серьезного, поскольку он уменьшал численность едва окрепшей общины, угрожая ее единству, наносил огромный урон ее престижу и вредил ее доброму имени.

Кризис этот начал назревать еще в дни, непосредственно последовавшие за казнью Баба, усилился, когда Движение внезапно лишилось направляющего влияния Бахауллы вследствие Его заточения в Сейах Чаль, усугубился после Его поспешного изгнания и продолжал разрастаться в первые годы Его пребывания в Багдаде. Губительные его последствия все отчетливее стали сказываться во время двухлетнего уединения Бахауллы в горах Курдистана, и хотя на время его удалось приостановить после Его возвращения из Сулейманании благодаря готовящемуся Провозглашению Его Миссии, он вновь, с еще большей силой дал о себе знать, достигнув наивысшей точки в Адрианополе, и лишь могущественные силы, вырвавшиеся на свободу одновременно со всемирным Провозглашением Его Миссии, окончательно покончили с критической ситуацией.

Главной фигурой разыгравшегося кризиса стал не кто иной, как Мирза Йахья, о некоторых чертах малодушной и легковерной натуры которого упоминалось выше. Этого пустого и безвольного человека чрезвычайно умело и ни на миг не отпуская из виду своей недостойной цели обманывал некто Сейид Мухаммад, родом из Исфахана, злобный негодяй, известный своими непомерными амбициями, слепым упрямством и необузданной завистливостью. Позднее Бахаулла писал о нем в Китаб-и-Акдасе как о том, кто "сбил с пути" Мирзу Йахья, и заклеймил его как "источник раздора и корень бед", в то время как Абдул-Баха представил обоих как "кормящую мать" и "сладко припавшего к ее груди младенца". Вынужденный оставить свои занятия в медресе Шадр в Исфахане, Сейид Мухаммад, терзаемый угрызениями совести и стыдом, перебрался в Кербелу, где примкнул к последователям Баба, а после его мученической смерти проявил нерешительность, ясно показавшую, что вера его - одни лишь пустые слова, а убеждения мало чего стоят. Первый приезд Бахауллы в Кербелу и открытые знаки почтения, любви и восхищения, выказанные по отношению к Нему наиболее выдающимися учениками и соратниками Сейида Казима, вызвали у хитроумного и беззастенчивого интригана зависть, бередившую ему душу тем больше, чем большую терпимость и благосклонность проявлял к нему Бахаулла. К заблудшим помощникам Сейида Мухаммада - послушным орудиям исполнения его дьявольских замыслов - примкнуло довольно значительное число бабидов, растерянных, обескураженных, лишившихся истинного вожака и наставника и уже склонявшихся ступить на путь, прямо противоположный наставлениям и советам их ушедшего из жизни Пастыря.

Поскольку Баба не было более среди Его последователей; поскольку Его преемник, переодетый дервишем либо же в одежде араба-кочевника, искал убежища в горах Мазендарана или скитался по городам и весям; поскольку Бахаулла, сначала находившийся в заточении, затем был изгнан из отечества, а цвет Веры уничтожен в процессе кровавой резни, которой, казалось, не будет конца, - уцелевшие члены гонимой общины погрузились в отчаяние, сковавшее их волю, сломившее дух, внесшее смятение в их умы и подвергшее тяжкому испытанию твердость их веры. Доведенные до подобной крайности, люди эти готовы были прислушаться к любому достаточно влиятельному голосу, который успокоил бы их страхи, разрешил их трудности и растолковал бы их нынешние обязанности.

Набиль, путешествовавший в те дни по провинции Хорасан - арене громких побед зарождавшейся Веры, так обобщил свои впечатления о преимущественном положении дел. "Пламя Дела Божия, - свидетельствует он в своем повествовании, - угасло едва ли не повсеместно. Везде меня встречали холод и безжизненность". В Казвине, по словам того же Набиля, остаток общины раскололся на четыре непримиримо враждовавшие между собою секты, каждая из которых стала исповедовать самые причудливые и нелепые учения. По приезде в Багдад - город, бывший свидетелем неугасимо яркого рвения Тахиры, Бахаулла нашел среди своих соотечественников, проживавших здесь, единственного бабида, а в Казимайне, населенном прежде всего персами, лишь горстка его земляков тайно, подвергаясь постоянной опасности, по-прежнему исповедовала веру в Баба.

Моральный дух членов пришедшей в упадок общины, так же, как и их численность, резко шел на убыль. "Смятение их, граничившее с безумием", как выразился Сам Бахаулла, было столь велико, что, едва оказавшись на воле, Он почувствовал необходимость "возродить... вернуть этих людей на путь истинный, чего бы это ни стоило".

Соответственно упадку духа среди приверженцев и соратников Баба и день ото дня множащимся доказательствам охватившего их с+уль-Азаль (Имя Извечности), а особенно грязные уловки Сейида Мухаммада, который кичливо называл себя первым среди "Свидетелей" Байана, постепенно приобрели такой характер, что доброе имя Веры оказалось под прямой угрозой, а будущее - в серьезной опасности.

Казнь Баба оказалась для Мирзы Йахья таким ударом, что вера почти покинула его. Бродя какое-то время в одежде дервиша по горам Мазендарана, он своим поведением настолько поразил своих единоверцев в Нуре, большинство которых обратилось благодаря неустанным стараниям Бахауллы, что они тоже поколебались в своих убеждениях, а некоторые и открыто перешли в стан врага. После этого он переехал в Решт и скрывался в провинции Гилян, до переезда в Керманшах, где для пущей безопасности устроился на службу к некоему Абдулле Казвини, похоронных дел мастеру, и продавал его товары. Он по-прежнему находился там, когда Бахаулла проезжал через этот город на пути в Багдад, и изъявил желание поселиться поближе к Нему, однако в отдельном доме, где мог бы скрытно заниматься ремеслом, после чего, получив от Него некую сумму денег, приобрел несколько кип хлопка и в одежде арабского купца отправился из Мандали в Багдад. Там он поселился на расположенной в одном из самых грязных кварталов улице Угольщиков и, водрузив на голову тюрбан, назвавшись Хаджи Али Лас Форуги, принялся за торговлю. Сейид Мухаммад между тем жил в Кербеле и, используя Мирзу Йахью как своего верного пособника, изо всех сил старался разжечь противоречия и внести смуту в жизнь общины изгнанников.

Неудивительно, что в час, когда зловещие тени сгущались вокруг Бахауллы и когда не пришло еще время открыть людям Тайну, трепетавшую в глубине Его сердца, из-под пера Его вышли следующие слова, содержавшие одновременно предупреждение и совет: "День испытания настал. Разверзлись моря смуты и раздора, и Провозвестники Сомнения повсеместно сеют рознь и ведут народ к погибели... Итак, не прислушивайтесь же к голосам наймитов отречения, которые стараются заронить сомнение в ваши души, и не отвращайте взор от Того, Кто есть Истина, ибо во всех Заветах говорится о временах разлада. Ибо Господь утвердит Свою Веру вопреки всем стараниям мятежных подстрекателей и смутьянов... Радейте всякий день о Деле Божием... Ибо все в его руке, и никому не дано избежать этого. Не помышляйте также, что Дело Божие легко и дано человекам, дабы распоряжаться им по своей прихоти. Многие уже ныне говорят так. Однако близок час,.. когда все они изничтожатся и самая память о них развеется, подобно праху".

И лишь Мирзе Ага Джану, позднее нареченному "Слугой Господа", "первому, кто уверовал в Него", молодому, пылкому и ревностному бабиду, который после видения, в котором ему явился Баб, и под воздействием писаний Бахауллы немедля оставил свой дом в Кашане и отправился в Ирак, надеясь лицезреть Глашатая новой Веры, Мирзе Ага Джану, который затем честно, сорок лет прослужил Ему, будучи одновременно Его поверенным, спутником и слугой, - лишь Мирзе Ага Джану Бахаулла более чем кому-либо в сей критический момент склонен был хотя бы отчасти открыть еще не явленное миру величие Своего положения. И вот что поведал этот юноша Набилю о том первом, незабываемом вечере в Кербеле, когда он впервые встретился с новообретенным Возлюбленным, гостившим в ту пору в доме Хаджи Мирзы Хасана Хакима Баши: "По своему обыкновению, летом Бахаулла проводил вечера и спал на крыше Дома... В ту ночь, когда Он лег, я, следуя Его распоряжениям, устроился отдохнуть ненадолго в нескольких шагах от Него. Не успел я встать... и приступить к молитве в углу крыши, примыкавшем(?) к стене, как узрел Его, направлявшегося ко мне. Подойдя, Он сказал: "И ты тоже бдишь". Потом начал прохаживаться взад и вперед, произнося нараспев некие слова. Как расскажу о Его голосе, как опишу Его походку! Меж тем при каждом шаге Его, с каждым произнесенным стихом безбрежные моря света простирались передо мной, беспредельные сияющие миры отверзались перед моими очами, бессчетные солнца ярко вспыхивали надо мной! Так продолжал Он ходить, напевая, и лунный свет озарял Его. Всякий раз, приближаясь ко мне, Он останавливался и произносил голосом дивной красоты: "Услышь Меня, сын Мой! Именем Господа Бога Истинного! Дело Его будет явлено человекам. Итак, не внемли же праздным речам людей Бпйана, что извращают смысл каждого слова". Так продолжал Он бродить, распевая стихи и обращаясь ко мне, пока не забрезжили первые лучи рассвета... После чего я перенес Его постель в Его комнату и приготовил Ему чай, после же - Он отпустил меня".

Доверие, оказанное Мирзе Ага Джану при первой, неожиданной встрече с воплощенным духом и направляющим гением нового Откровения, потрясло до самой глубины его душу, уже воспылавшую любовью при виде безмерного уважения и влияния, какими пользовался его новообретенный Учитель среди своих последователей равно в Ираке и Персии. Проникнувшее все его существо обожание, которое он не умел скрыть от чсужих глаз, не ускользнуло от внимания обоих заговорщиков - Мирзы Йахьи и Сейида Мухаммада. Обстоятельства, при которых было явлено послание Куллутаам, написанное в эти дни по просьбе Хаджи Мирзы Камаль уд-Дина Нараки - высокообразованного и уважаемого бабида, лишь усугубили и без того угрожающее положение. Движимый желанием получить от Мирзы Йахьи разъяснение касательно одного из стихов Корана, гласящего "Вся пища была дозволена детям Израиля", Хаджи Мирза Камаль уд-Дин попросить составить ему толкование; просьба его была исполнена, однако с такой неохотой и так неумело и поверхностно, что Хаджи Мирза Камаль уд-Дин разочаровался в способностях автора и утратил доверие к нему. Он вновь обратился со своей просьбой, на сей раз к Бахаулле, и Тот удостоил его Послания, в котором Израиль и дети его отождествлялись соответственно с Бабом и Его последователями, - Послание, которое приведенными в нем символическими ссылками, красотой слога и убедительностью доводов настолько покорило адресата, что, если бы не вмешательство Бахауллы, он наверняка открыто возгласил бы, что узрел сокровенную Тайну Божию в лице Того, Кто явил Послание.

К этим свидетельствам глубокого преклонения перед Бахауллой и страстной привязанности к Нему теперь добавились новые, лишь еще больше усилившие зависть, которую Его растущий престиж разжег в сердцах Его врагов и недоброжелателей. Постоянно ширившийся круг Его знакомых и почитателей; Его дружеские беседы с государственными чиновниками, включая самого губернатора; нескрываемая дань уважения, которую по самым разным поводам выражали Ему некогда славные соратники Сейида Казима; разочарование, вызванное трусливым поведением Мирзы Йахья, и ширящиеся слухи о его характере и способностях, отнюдь для него не лестные; признаки растущей независимости, врожденной дальновидности и внутренне присущего превосходства и способности быть вождем, проявленные Бахауллой, - все это усиливало раскол, к поддержанию которого упорно стремился изворотливый и бесчестный Сейид Мухаммад.

Тайная оппозиция, поставившая целью свести на нет все усилия и расстроить все планы Бахауллы, направленные на сплочение и возрождение рассеянной общины, теперь предстала открыто. Усиленно стали распространяться клеветнические, порождавшие в людях подозрения и страх слухи о том, что Бахаулла - узурпатор, извращающий установленные Бабом законы и вознамерившийся погубить Его Дело. Его Послания, толкования и воззвания подвергались заочной критике, а затем подавались читателям и слушателям в неверном свете. Была задумана даже попытка покушения на бахауллу, впрочем, не осуществившаяся.

Чаша скорбей Его переполнилась. Все Его увещевания, все попытки исправить ухудшающееся на глазах положение не приводили ни к чему. Число Его заклятых врагов росло час от часу. Сочинения, явленные Им в то мрачное время, проливают яркий свет на одолевавшую Его печаль, равно как и на серьезность и опасность Его положения. В некоторых молитвах Он с горечью признается, что "лавина бед и несчастий" обрушилась на Него, что никогда не чувствовал Он Себя столь "удрученным", и что не "доводилось Ему переживать дотоле столь черных дней". Самого Бога призывает Он в свидетели Своих "вздохов и пеней", Своего "бессилия, нищеты и лишений", "оскорблений", которые довелось Ему претерпеть, и унижений, которые Он вынес. "Сколь скорбными были мои стенанья, - признается Он в одной из молитв, - что не смел Я даже упоминать имени Твоего и петь Тебе хвалы". "Столь громки Мои жалобы, - утверждает Он в другой молитве, - что мать, оплакивающая детей своих, застыла бы в изумлении и невольно сдержала бы слезы и прекратила причитанья свои". "Скорби, от которых страдаю Я, - горестно повествует Он в Лоух-е Марьям, - затмили на Скрижалях Бытия те, от которых выпало пострадать Моему Первому Имени (Бабу)". "О Марьям! - повествует Он далее. - Выйди из земли Та (Тегеран), после бесчисленных тягот, достигли Мы, по воле персидского тирана, пределов Ирака, где познали уже не тяжесть оков, коими опутали Нас враги, но коварство Наших друзей. Какие еще испытания ниспошлет Мне Господь?!" И далее: "То, что вынес Я, не суждено вынести никому из живших до Меня и никому из тех, кто будет жить после". "Моря столь великой скорби обрушились на Меня, - свидетельствует Он в Куллутаам, - что и единой капли ее не вынесла бы иная душа. Такая печаль объяла Меня, что, казалось, душа Моя уже рассталась с телом". "Преклони слух свой, о Камаль! - восклицает Он в том же Послании, описывая Свое горестное положение, - к голосу презренного муравья, прячущегося в норе своей, дабы не видеть всего, что творят руки людские. Поистине, Бог да будет свидетелем между Мною и слугами Своими!" И вновь: "Горе, о Горе Мне!.. Все, что видел Я с того дня, как впервые почувствовал на губах вкус материнского молока, стерлось из памяти Моей при виде дел, сотворенных руками человеческими". Позже, в Касиде-йе Варканийе, хвалебной оде, явленой Им в горах Курдистана и славящей Деву - воплощение Духа Божия, недавно явившуюся Ему, Бахаулла дает выход страданиям, скопившимся в глубине Его скорбящего сердца: "Воды потока Ноева - лишь малая мера слез, пролитых Мною, а огнь Авраамов - ничто в сравнении с пламенем, пожиравшим Мою душу. Печали Иакова - бледная тень скорбей Моих, а несчастья Иова - лишь часть постигших Меня бедствий". "Укрепи Меня в долготерпении, о Господи!" - умоляет Он. - Дай силы одолеть отступников". "В те дни, - свидетельствует Он в Китаб-и-Икане, описывая, как ядовитое дыхание зависти рождало везде гниющие язвы, - дух зависти веял повсюду... так, что от начала мира до наших дней никогда не видано было столько коварства, злобы и ненависти, да и будущим нашим потомкам вряд ли суждено увидеть подобное". "Два года или чуть менее, - заявляет Он и в другом Послании, - все мои помыслы устремлены были только к Богу, и взор Мой был обращен лишь к Нему в надежде, что Он дарует Мне силы угасить пламя ненависти и потушить пожар зависти в людских сердцах".

Мирза Ага Джан свидетельствует: "Благостный Лик Его выражал такую печаль, что все тело мое объял трепет". Он рассказал и о том, как пишет Набиль в своем повествовании, что незадолго до отъезда Бахауллы в Курдистан он как-то раз, на ранней заре увидел Его выходящим из дома: Он был в ночном колпаке, а лицо изображало такое смятение, что Мирза Ага невольно потупил взор; Бахаулла же, проходя мимо, сердито заметил? "Ничем не отличаются они от своих прародителей, что три тысячи лет поклонялись идолам и склонялись перед Золотым Тельцом. И ныне они не заслуживают лучшего. Что же связывает этих людей с Тем, Кто есть Слава Завета? Какие узы между ними и Тем, Кто есть высшее воплощение достойного любви?" "Ноги мои словно приросли к месту, - свидетельствует Мирза Ага Джан, - я стоял безжизненный, как высохшее дерево, готовый рухнуть на землю под звуком громоподобных слов. Наконец Он сказал: "Накажи им читать такую молитву: "Кто другой удалит от вас печали, кроме Господа вашего? Потому говорите: "Да славится Господь! Все - Его слуги, и да повинуются они приказаниям Повелителя своего!" И пусть повторяют эту молитву по пятьсот раз, нет, по тысяче раз, и днем и ночью, во сне и бодрствуя, - тогда, может быть, Завет Славы откроется их очам и светлые слезы исторгнутся из них". И вдруг я заметил, что Сам Он повторяет эти слова, и на лице Его была написана беспредельная скорбь... Несколько раз на протяжении этих дней Он говорил: "И, пребывая среди этих людей, не услышали от них ни единого слова в ответ". Часто давал Он понять, что собирается оставить нас, но никто не понимал, о чем Его речь".

В конце концов, как Сам Он пишет в Китаб-и-Икане, "почувствовав признаки надвигающихся событий", Он решил уехать до того, как они начнутся. "Одной из целей Нашего отъезда, - утверждает Он в той же Книге, - было нежелание стать предметом раздора среди правоверных, источником несчастий для Наших спутников, причиной ран душевных и сердечных". "Отъезд Наш, - прочувствованно заявляет Он в том же отрывке, - был отъездом навсегда, мы расставались, не надеясь увидеться вновь".

Совершенно неожиданно, не оповестив даже членов Своей семьи, в 12-й день месяца Раджаб 1270 года хиджры (10 апреля 1854 года) Он отбыл в сопровождении слуги Мухаммадана по прозванию Абуль Касим Хамадани, вручив ему небольшую сумму денег, дабы он мог делать покупки и распоряжаться ими по своему усмотрению. Вскоре после слуга подвнергся нападению разбойников и погиб, и Бахаулла остался совершенно один в Своих странствиях по пустынным просторам Курдистана, где обитал народ воинственный и крепкий, давно известный своей враждебностью по отношению к персам, которых курды рассматривали как отступников от Веры пророка Мухаммада, и к тому же значительно отличались от них внешним видом, обычаями и языком.

Облачившись в грубую одежду странника, из вещей имея при себе только чашу для сбора подаяний - кашкуль - и смену белья, Бахаулла под именем Дервиша Мухаммада удалился в дикие, необитаемые края и какое-то время жил на горе Сар Галу, столь удаленой от человеческого жилья, что крестьяне лишь дважды в год - во время сева и сбора урожая - посещали эти места. Большую часть уединенных часов Своих Он проводил на вершине горы, где ничто не могло нарушить Его покой, в грубой каменной постройке, котору. все те же крестьяне использовали как укрытие от непогоды. Временами прибежищем Ему служила пещера, о которой Он повествует в Своем Послании к знаменитому шейху Абд ур-Рахману и Своей родственнице Марьям. "Я скитался по пустыне смирения, - так живописует Он в Лоух-е Марьям тяготы Своего отшельничества, - и при виде Меня горько рыдали люди, кровавые слезы исторгались у всякого при виде Моих мук. Птицы небесные были Моими спутниками, и звери полевые сопровождали Меня". Из глаз Моих, - свидетельствует Он в Китаб-и-Икане, повествуя о тех днях, - струились не переставая слезы скорби и тоски, а кровоточащее сердце разрывалось от боли. Много дней не имел Я пищи, дабы поддержать Себя, много ночей не знал, где преклонить голову... Одинокий, общался Я лишь с духом Своим, позабыв о мире и обо всем в нем сущем".

В поэмах, которые Он слагал в Своем затворничестве, погрузившись в благочестивые занятья, в Своих поэтических и прозаических, написанных на арабском и персидском молитвах и монологах, многие из которых Он вдохновенно распевал наедине с Собою, на заре и в часы ночного бденья, Он славил имена и неотъемлемые свойства Своего Творца, восхвалял великолепие и чудеса Своего Откровения, пел хвалебные гимны Деве, воплотившей в Нем Дух Божий, подробно повествовал о Своем одиночестве, о Своих прошлых и будущих невзгодах, не уставал порицать слепоту Своих современников, коварство Своих друзей и развращенность врагов, заявлял о твердой решимости, буде то понадобится, жизнью Своей доказать правоту Дела Божия, указывал на то, какими основными качествами должен обладать всякий, взыскующий Истины, и вспоминал предшественников собственной судьбы - трагическую гибель Имама Хусейна в Кербеле, тяжелые дни, проведенные Мухаммадом в Мекке, страдания Иисуса, попавшегов руки иудеев, тяжкие испытания, которые Моисей вынес по вине фараона и его людей, и, наконец, мучения Иосифа, томившегося на дне колодца, куда бросило Его предательство братьев. Эти вдохновенно страстные излияния Души, борющейся, дабы сбросить с себя тяжкий груз, созданные в уединении добровольного изгнания (многие из них так и не дошли до потомков), вместе с Посланием Куллутаам и поэмой Рашх-е Ама, явленной в Тегеране, и составляют первые плоды Его Божественного пера. За ними последовали такие бессмертные труды, как Китаб-и-Икан, Сокровенные Слова и Семь долин, которые в годы, предшествовавшие Провозглашению Его Миссии в Багдаде, пополнили растущее число Его сочинений и проложили путь дальнейшему процветанию Его пророческого гения в Его эпохальном воззвании к миру, обретшем форму величественных Скрижалей царям и правителям мира, а также последнему плодотворному периоду Его Миссии, когда в Самой Великой Темнице - Акке явились законы и Заповеди Его Завета.

Бахаулла по-прежнему пребывал в уединении на горе Сар Галу, когда некий шейх, житель Сулейманийа, владевший землями по соседству, разыскал Его, как то повелел явившийся ему во сне Пророк Мухаммад. Вскоре после их встречи шейх Исмаил, Глава Братства Халидийа, живший в Сулейманийе, посетил Бахауллу и в конце концов уговорил Его переехать в этот город. Тем временем Его друзья в Багдаде узнали, где Он находится, и послали шейха Султана, тестя Аги Калима, чтобы тот упросил Бахауллу вернуться; это произошло, когда Бахаулла уже жил в Сулейманийа, в одной из комнат богословской школы Тахийе-йе Маухана Халид. "Все, кто жил вместе с Ним в этом месте, - пишет Набиль со слов шейха Султана, - начиная с Учителя, кончая самым скромным учеником, души не чаяли в Бахаулле и были настолько проникнуты этим чувством, что и помыслить не могли о том, что Он куда-то от них уедет, и я не сомневался, что, изложи я им цель моего визита, они не колеблясь лишили бы меня жизни".

Как рассказывает шейх Султан, вскоре после появления Бахауллы в Курбистане Он, встречаясь с шейхом Османом, шейхом Абд ур-Рахманом и шейхом Исмаилом, уважаемыми и признанными главами соответственно Братства Накшбандийа,, Кадирийа и Халидийа, полностью завоевал их расположение и подчинил Своему влиянию. К братству Накшбандийа, возглавляемому шейхом Османом, принадлежал не кто иной, как сам султан и его окружение. Шейх Абд ур-Рахман, по чьей просьбе было явлено послание "Четыре Долины", стоял во главе по меньшей мере ста тысяч неколебимых в своей вере последователей, а шейх Исмаил пользовался у своих сподвижников таким почетом, что они даже считали его равным самому основателю Братства - Халиду.

Когда Бахаулла только появился в Сулейманийа, многие, судя по Его сдержанности и строгому молчанию, которое Он почти все время хранил, заподозрили Его в недостаточной учености и мудрости. И только когда учителя и учащиеся случайно увидели в руках у одного из учеников, ожидавших Бахауллу, образец Его письма, любопытство их пробудилось, и, движимые им, они приблизились к Бахаулле, дабы проверить, насколько сведущ Он в науках и искусствах, которыми они занимались. Это учебное заведение прославилось своими талантами, многочисленными такийе и связью с Салахом уд-Дин Айубом и его отпрысками; из его стен вышли некоторые, впоследствии знаменитейшие представители суннитского ислама; и вот делегация, возглавляемая самим шейхом Исмаилом и состоявшая из самых видных учителей и наиболее талантливых учащихся, встретилась с Бахауллой и, видя, что Он готов отвечать на любые их вопросы, попросили Его в течение нескольких встреч дать им толкования нескольких темных мест Фатухат Макийи, известного труда шейха Ибн аль-Араби. "Бог свидетель, - последовал мгновенный ответ, - что Я никогда не видел книги, о которой вы говорите. Однако с Божией помощью все, о чем вы Меня ни попросите, Я легко исполню". Попросив вслух читать Ему каждый день по отрывку из этой книги, Он так просто разрешил все казавшиеся неразрешимыми вопросы, что привел Своих служителей в восхищение. Не ограничившись одним лишь толкованием темных мест, Он охарактеризовал весь строй мыслей ее автора, изложил его учение и объяснил его конечную цель. Более того, иногда Он даже подвергал сомнению правильность некоторых положений и - Сам - предлагал правильное толкование отдельных, превратно понятых мест, всякий раз опираясь на доводы и доказательства, полностью убеждавшие Его слушателей.

Изумленные глубиной и широтой Его познаний, Его способностью к постижению тайного, они решили подвергнуть Его последнему испытанию, которое должно было с окончательной несомненностью доказать уникальность этого человека и его дара. "Никому из мистиков, мудрецов и ученых, - сказали они Бахаулле, обращаясь к Нему со своей просьбой, - доселе не удавалось написать поэму тем же размером и с теми же рифмами, какие избрал Ибн Фарид в одной из своих поэм Касиде-йе Таийе. Просим вас, сделайте это". Просьба ученых мужей была исполнена. Бахаулла продиктовал более двух тысяч стихов по заданному образцу, после чего выбрал из них сто двадцать семь, которые разрешил сохранить, поскольку остальные, как Он полагал, были недостаточно совершенны и не отвечали нуждам времени. Эти-то сто двадцать семь стихов и составили Касиде-йе Варкаийе - Соловьиную Поэму, столь знакомую и получившую столь широкое распространение среди Его арабских последователей.

Удивительная демонстрация чудесных способностей Бахауллы заставила Его слушателей единодушно признать, что каждый стих Его поэмы по силе, выразительности и красоте намного превосходит все большие и малые поэмы, принадлежащие перу этого знаменитого поэта.

Этот случай, самый яркий из всех событий, произошедших за время двухлетнего отсутствия Бахауллы в Багдаде, мгновенно пробудил к Нему такой интерес среди улемов, ученых, шейхов, врачей, священников и особ королевской крови, что, стекаясь в школы Сулейманийа и Каркука, они каждый день наблюдали за Его деятельностью. В Своих многочисленых речах и посланиях Он открывал перед людьми новые горизонты, разрешал мучившие их сомнения, вскрывал тайный смысл многих ранее темных и непонятных отрывков в писаниях разных толкователей, поэтов и богословов и примирял кадущиеся противоречия, которыми изобиловали все эти изыскания, поэмы и трактаты. Так велики были внушаемые Им уважение и почет, что некоторые принимали Его за одного из "Людей Сокрытия", другим Он казался алхимиком и прорицателем, третьи признавали в Нем "стержень мироздания", а немалое число Его поклонников даже склонялось к тому, чтобы видеть в Нем пророка. Курды, арабы и персы, высокоученые и безграмотные, простолюдины и знать, люди молодые и старые, приходившие поглядеть на Него с одинаковым уважением, а многие - с искренней и глубокой преданностью, хотя некоторые намеки на особенность Его положения, которые Он делал публично, исходи они из уст кого-либо другого из Его земляков, могли бы вызвать ярость и едва не стоить ему жизни. Неудивительно, что Сам Бахаулла на страницах Лоух-е Марьям объявляет этот период Своего уединения "величайшим свидетельством" и "совершеннейшим и окончательнейшим доказательством" истинности Своего Откровения. "Очень скоро, - свидетельствует Абдул-Баха, - Курдистан был зачарован исходившим от Него духом любви. Все это время Бахаулла жил в бедности. Носил платье бедняка, почти нищего. Питался скудно и недостойно. Но атмосфера величия, словно сияние полуденного солнца, окружала Его. Повсюду пользовался Он любовью и уважением".

В то время, как основы будущего величия Бахауллы закладывались в чужой, далекой стране, среди чуждых людей, положение общины бабидов стремительно ухудшалось. Ободряемые мыслью о внезапном и длительном изгнании врага разжигатели розни вместе со своим вконец запутавшимися союзниками неустанно плели все более широкую сеть своих гнусных интриг. Мирза Йахья, почти не покидая стен своего дома, тайно руководил их действиями и, опираясь на полностью вверившихся ему бабидов, всячески старался опорочить доброе имя Бахауллы. В страхе перед любым возможным противником он направил своего последователя Мирзу Мухаммада Мазендарани в Азербайджан с ясным предписанием убить Дайана - "кладезь мудрости Божией", которого он назвал "Отцом беззакония" и заклеймил как "Тагхута", в то время, как Баб восхвалял Дайана как "Третье из Письмен, уверовавшее в Того, Кого явит Господь". В своем безумии он внушил Мирзе Ага Джану мысль поехать в Нур и там дожидаться удобного момента для нового покушения на государя. Наглость его зашла так далеко, что он совершил, и заставил Сейида Мухаммада сделать то же, поступок настолько омерзительный, что Бахаулла назвал его "вопиющим предательством", запятнавший бесчестьем память Баба поступок, "подвергший людей повсеместно в глубокую скорбь". Следующим тягчайшим преступлением был отданный им приказ тайно умертвить двоюродного брата Баба, Мирзу Али Акбара, пламенного поклонника Дайана, каковое злодейство и свершилось. Что до Сейида Мухаммада, которому его хозяин, Мирза Йахья, предоставил полную свободу действий, то, как категорически утверждает Набиль, находившийся в то время в Кербеле, - Сейид Мухаммад окружил себя шайкой разбойников, которые с его позволения и даже при его прямом подстрекательстве срывали по ночам чалмы с богатых паломников, стекавшихся в Кербелу, крали у них туфли, похитили из гробницы Имама Хусейна светильники и рукописи, и не гнушались забирать даже сосуды, из которых люди утоляли жажду у городских источников. Глубина падения этих так называемых приверженцев Веры Баба не могла не вызвать в памяти Набиля примеры великодушия, с каким товарищи Муллы Хусейна по предложению своего вождя с презрением выбрасывали в придорожные канавы золотые и серебряные слитки, мешки с бирюзой, не могла не напомнить о поведении Вахида, спокойно взиравшего на то, как разбушевавшаяся толпа грабит его пышно обставленный дом в Йезде, и о решении Худжата запретить своим товарищам прикасаться к чужому имуществу, даже если речь шла о голодной смерти.

Наглость и дерзость этих событий с толку и нравственно разложившихся людей, некогда называвших себя бабидами, дошла до того, что, по свидетельству Абдул-Баха, двадцать пять человек кичливо провозгласили себя теми Обетованными, явление которых предсказывал Баб! Дела их пришли в такой упадок, что они боялись открыто показываться на людях. Персы и курды, встречая их на улице, соперничали друг с другом, осыпая их проклятьями и открыто понося Дело, которому они служили. Неудивительно, что по возвращении в Багдад Бахаулла так описал то, что увидели там Его глаза: "От всей общины осталась лишь горстка людей, подавленных, впавших в уныние, близких к погибели. Уста всех были затворены для Слова Господня, души - глухи к Его Вести". При виде этого Бахаулла погрузился в такую печаль, что несколько дней не покидал стен своего дома, не считая поездок в Казимайн и редких встреч с друзьями, жившими в Казимайне и Багдаде.

Трагическое положение, сложившееся за два года Его отсутствия, теперь настоятельно требовало Его возвращения. "Мистический глас, - пишет Он Сам в Китаб-и-Икане, - приказал Нам вернуться в то место, которое Мы покинули. Незамедлительно подчинившись, исполнили Мы Его поведение". "Именем Господа, стоящего надо всеми и вся, клянусь, - прочувствованно обращается Он к шейху Султану (так пишет об этом Набиль), - что если бы Дело Первичной Сути не находилось у грани погибели и если бы не страх, что святая кровь, пролитая на стезях Божиих, окажется напрасной, то ни под каким видом не обратился бы я к людям Байановым и предоставил им и дальше почитать идолов, созданных их воображением".

Мирза Йахья, прекрасно понимая, к чему привело его неумелое и безрассудное управление делами Веры, неоднократно писал Бахаулле, настойчиво умоляя Его вернуться. О возвращении, и как можно более скором, молили Его и родные и близкие, особенно Его двенадцатилетний сын Абдул-Баха, чье одиночество и скорбь так изнуряли Его душу, что, как вспоминает Набиль, Он признавался, что после отъезда отца успел из ребенка превратиться во взрослого человека.

Решив прервать Свое уединение, Бахаулла простился с шейхами Сулейманийа, которые теперь, что подтвердило и их поведение в дальнейшем, числились среди Его наиболее горячих и стойких приверженцев. Сопровождаемый шейхом Султаном, Он вновь обратил стопы к Багдаду, к "берегам Реки Страданий", как Он Сам нарек ее; путники продвигались медленно; Бахаулла понимал - и признался в этом Своему товарищу, что последние дни Его уединения "были последними днями мира и покоя", "днями, которые Ему уже не суждено вновь пережить".

В 12-й день месяца Раджаб 1272 года хиджры (19 мая 1856 года) Он вернулся в Багдад, ровно два лунных года спустя после отбытия в Курдистан.

Цепь страшных событий, стремительно последовавших одно за другим после рокового покушения на жизнь Насир ад-Дин-шаха, как уже говорилось, подводит черту Проповеди Баба и завершает первую, мрачнейшую и наикровавейшую главу в истории первого века Бахаи. Вследствие неслыханных по размаху волнений, вызванных этими событиями, Вера, котору. возгласил Баб, подверглась самой серьезной опасности. И впрямь, не успела она возникнуть, как тяжкие испытания, гонения, предательства, отречения и кровавые расправы, нарастая день ото дня, унесли десятую часть ее последователей, сковали действия ее самых ревностных поборников и едва не подорвали самые ее основы.

Едва лишь прозвучала благая Весть, власти, духовенство и народ как один восстали на нее, поклявшись непримиримо враждовать с новым учением. Слабовольный и недалекий Мухаммад-шах, поддавшись на уговоры своих приближенных, отверг мирные предложения, с которыми обращался к нему Сам Баб, не пожелал встретиться с Ним лицом к лицу и даже запретил Ему въезд в столицу. Юный Насир ад-Дин-шах, властный и жестокий по натуре, сначала как наследный принц, а затем как государь, способствовал ужесточению гонений на бабидов, что, в поздний период его царствования, вызвало череду вспышек безжалостного насилия. Дальновидный и могущественный Мутамид - единственный, кто мог стать для Баба опорой и поддержкой, в которой Он так нуждался, скоропостижно умер. Шериж Мекки, который через Куддуса узнал о новом Откровении и о паломничестве Баба в Мекку, остался глух к Божественной Вести и встретил Его посланца с учтивым, но холодным безразличием, Заранее готовившийся сход, назначенный в священном городе Кербеле на обратном пути Баба из Хиджаза, к разочарованию Его последователей, с нетерпением ожидавших Его прибытия, так и не состоялся. Восемнадцать Письмен Живущего - столпы, на которых зиждилась мощь юной Веры, - пали. "Зерцала", "Вожди", "Свидетели", почти вся верхушка Движения, были либо физически уничтожены, либо изгнаны из разных мест, либо вынуждены хранить молчание. Чрезмерное рвение помешало выполнить основные цели программы, намеченной Учителем, Попытка двух учеников Баба проповедовать Веру в Индии и Турции уже в самом начале потерпела полный крах. Буря, пронесшаяся над Мазендараном, Нейризом и Зенджаном, не только пресекла в зародыше многообещающую деятельность почитаемого всеми Куддуса, наделенного львиным сердцем Муллы Хусейна, высокоученого Вахида и неутомимого Худжата, но и унесла жизни большинства их наиболее одаренных и отважных товарищей. Отвратительная вспышка насилия, приведшая к гибели Семи тегеранских мучеников, уничтожила еще один живой символ Веры - человека, по крови и духу близкого Бабу и от природы столь добродетельного, что, останься он в живых, он, несомненно, внес бы ощутимую лепту в защиту воинствующих интересов Дела.

Мало того - свирепый ураган, бушевавший над останками поверженной в прах общины, вырвал из ее рядов героическую, несравненную Тахиру, переживавшую расцвет славы и признания, подписал смертный приговор Сейиду Хусейну - довереному Баба, хранителю Его последней воли, погубил Муллу Абдул Карима Казвини, одного из очень немногих, кто по праву мог притязать на глубокое знание основ Веры, и, наконец, бросил в темницу Бахауллу - единственного из знаменитых последователей нового Откровения, оставшегося в живых. Сам Баб - Источник, даривший живительной силой ростки нового Откровения - был сметен первыми же порывами Бури, погибнув лютой смертью, под градом пуль, оставив после Себя главой почти окончательно распавшейся общины человека, который вряд ли мог претендовать на то, чтобы действительно играть эту роль, крайне робкого, доброго по натуре, но легко подпадающего под любое влияние, лишенного каких-либо выдающихся качеств, который теперь, когда особенно остро чувствовалось отсутствие направляющей руки, истинного Вождя - Бахауллы, в обличье дервиша скрывался от преследований смертного врага в родных горах Мазендарана. Многочисленные писания Основателя Веры в виде рукописных списков, разрозненные, спутанные, пострадавшие от условий, в которых они хранились, из-за царившей кругом сумятицы и смятения, были частично уничтожены, конфискованы, а частично - в спешке - разосланы по безопасным местам в пределах той земли, где были явлены. Могущественные враги, среди которых особенно выделялся непомерно честолюбивый и лицемерный Хаджи Мирза Карим-хан, который еще недавно по специальному повелению шаха сочинял направленные против нового Вероучения, полные яда трактаты, враги эти теперь вновь подняли головы и, воодушевленные своими успехами, обрушились на бабидов с угрозами и клеветой. Вследствие этого, оказавшись в практически безвыходном положении, некоторые из последователей Баба отреклись от своей веры, а некоторые пошли даже на предательство, открыто переметнувшись на сторону врага. И вот, в довершение нескончаемых бед, поток чудовищной клеветы, поводом для которой послужили безответственные действия горстки чрезмерно ярых приверженцев Веры, излился на всех сторонников святого, непогрешимого Учения, покрыв его, казалось бы, несмываемым позором и угрожая расшатать его основы.

И все же Огонь, возженный Всемогущей Десницей, не угас, вопреки гонениям, бедам и смутам. Светоч, столь ослепительно ярко сиявший на протяжении девяти лет, и в самом деле был растоптан и уничтожен в единый миг, но на пепелище великого пожара остались сокрыто тлеющие угли, и при первом же дуновении нового, могущественнейшего Откровения они вновь вспыхнули, слепящим сияньем рассеивая обступившую тьму и достигнув самых дальних пределов восточного и западного полушария. Точно так же, как насильственное пленение Баба, с одной стороны, дало Ему возможность сформулировать Свое учение, представить широкую картину последствий нового Откровения, открыто и всенародно заявить о Своей позиции и установлении Своего Завета, а с другой - повлекло за собой собрание Его учеников в Бедаште, где они возвестили законы новой Проповеди, - так же и невиданный по размаху кризис, завершившийся казнью Баба и пленением Бахауллы, стал предвлзвестьем возрождения, которое на волне быстро набиравшего силу нового Откровения увековечило славу Ширазского Пророка и утвердило Его Послание далеко за пределами Его родной земли.

В дни, когда Дело Баба, казалось, находится на краю гибели, когда питавшим его чаяниям и замыслам, по человеческому разумению, был положен конец, когда напрасными представлялись великие жертвы его многочисленных приверженцев, заключенное в нем Божественное Обетование неожиданно восстало, явив таинственное совершенство своей конечной цели. Проповедь Баба достигла вершины не позже и не раньше, но именно в назначенный свыше час и, пожиная заслуженные плоды, открыла миру свое главное назначение - благовествовать о грядущей Миссии Бахауллы. В этот самый страшный, самый черный час Новый Свет во всей своей славе воссиял над сумрачными горизонтами Персии. То, что по сути было процессом медленного, скрытого созревания, одновременно явилось началом самого грандиозного и яркого этапа Героического Века новой Веры.

Девять лет, как предсказывал Сам Баб, длился подспудный, стремительный, таинственный рост Его Веры, пока наконец, в предопределенный час, Сама Суть Обетованного Дела Господня, не оказалась заключенной в безысходно мрачной темнице Сейах Чаль. "Поистине удивительно, - писал Сам Бахаулла, отвергая обвинения тех, кто не желал признавать значение Его Миссии, столь быстро сменившей Миссию Баба, - что не успели истечь девять лет со дня возглашения этого чудесного, исполненного святого милосердия Завета, как потребное число чистых, святостью овеянных, посвященных в таинство душ явились миру во всей силе". "То, что столь краткий промежуток, - утверждает Он далее, - отделяет это величественное и чудесное Откровение от Моего, есть тайна, которую не дано постичь человеку, чудо, неподвластное человеческому разумению. Срок этот был предопределен".

Святой апостол Иоанн, словно имея в виду эти два, последовавшие одно за другим Откровения, ясно предрек: "Ибо когда второй час скорби миновал, то недалек и третий". "Третий час, - пишет Абдул-Баха в Своем толковании этих стихов, - есть не что иное, как Явление Бахауллы, День Господень, и он близок к дню, когда явился Баб". "Все народы Земли, - утверждает Он далее, - ожидают этих двух Явлений, Которым суждено случиться в одно время; все пребывают в ожидании обетованного". И вновь: "Суть в том, что все возвещало о двух Явлениях, Одно из которых последует за Другим". Шейх Ахмад Ахсаи, эта лучезарная путеводная звезда Господня, который еще в предверии тысяча восемьсот шестидесятого года ясно различал грядущую славу Бахауллы, подчеркивая, что "два сходных Откровения явятся одно вслед за другим", в свою очередь, в собственном послании Сейиду Казиму, утверждая, что близится час верховного Откровения, писал: "Чуду этому должно быть явленным, тайной Вести должно быть возвещенной людям. Более сказать не могу. Равно и назвать часа. О Деле Его узнают после числа Хин (в 1268 году хиджры)".

Обстоятельства, при которых Движитель нового Откровения, столь быстро воспоследовавшего за Откровением Баба, впервые услышал Глас, призывающий Его на стезю Служения, - сходны и даже превосходят по своей пронзительной силе чувства, пережитые Моисеем, когда Неопалимая Купина явилась Ему в пустыне Синая; чувства Зороастра, подвигнутого на свою Миссию семью видениями; чувства Иисуса, когда, выйдя из вод Иорданских, Он узрел разверстые небеса и Дух Святый, слетающий к Нему, подобно голубю, чувства Мухаммада, когда, пребывая в пещере Хира неподалеку от священного города Мекки, Он услышал обращенный к Нему зов Джабраила: "Подними глас Твой во имя Господа Твоего"; и, наконец, пережитое Бабом, когда во сне Он увидел окровавленную голову Имама Хусейна и, пригубив крови, стекающей из перерезанного горла, пробудился, восчувствовав Себя избранным сосудом милости Божией.

Какова же была, с полным правом можем мы поинтересоваться, природа и последствия этого Откровения, которое, явившись сразу вслед за Откровением Баба, в одночасье упразднило Завет, лишь вчера провозглашенный новой Верой, и со страстной силой утвердило Божественную власть ее Творца? В чем же, помедлим мы в раздумье, заключались призывы Того, Кто Сам, еще недавно будучи Учеником Баба, посчитал Себя вправе отменить Закон, установленный Его Возлюбленным Учителем? Каковы, поразмысли далее, могли быть отношения между религиозным Учением, провозглашенным до Него, и Его Откровением - Откровением, которое в час великой опасности исторгшись из Его мучительно напрягшейся души, пронизало и рассеяло мрак, опустившийся над смрадной бездной, и, сметая на своем пути все преграды, распространилось по Земле вплоть до самых дальних ее пределов, обогатило человечество таящимися в нем безграничными возможностями и теперь, на наших глазах, определяет пути всемирной истории?

Он, Который в столь драматических обстоятельствах вынес на своих плечах великую тяжесть Своей славной Миссии, был не кто иной, как Тот, Кого потомки провозгласят, а Его многочисленные последователи уже не признали Судьей, Законодателем и Спасителем рода людского, Устроителем Земли, Залогом Единства сынов человеческих, Открывающим тысячелетнюю Эру, Зачинателем нового "Вселенского Цикла", Основателем Великого Мира, Источником Величайшей Справедливости, Глашатаем века грядущего, Созидателем нового Миропорядка и Вдохновителем и Зиждителем мировой цивилизации.

"Для иудеев Он был воплощением "Вечного Отца", "Господом Сил", снизошедшим на Землю с "десятью тысячами святых"; для христиан - Христом, вернувшимся в сиянии славы Отца Небесного; для шиитов - вторым Имамом Хусейном; для суннитов - принявшим человеческий облик "Духом Божиим" (Иисусом Христом); для зороастрийцев - Шах Бахрамом; для индусов - воплощением Кришны; для буддистов - пятым Буддой.

В имени Его сочетались имена Имама Хусейна, прославленнейшего последователя Апостола Божия - ярчайшей из "звезд", сияющих в "венце", о коем упоминает святой Иоанн, и - Имама Али, Предводителя Правоверных, второго из двух "свидетелей", восхваляемых на страницах той же Книги. Всеобщее признание нарекло Его Бахауллой - именем, о котором особо упоминается в персидском Байане и которое обозначает славу, свет и величие Господне, а также звали Его "Властелином Властелинов", "Величайшим Именем", "Красой Времен", "Пером Господа", "Сокрытым Именем", "Тайным Сокровищем", "Тем, Кого явит Господь", "Великим Светом", "Возвышеннейшим Окоемом", "Морем Морей", "Запредельным Небосводом", "Изначальным Корнем", "Живой Сутью", "Дневной Звездой Поднебесья", "Великой Вестью", "Глашатаем Синая", "Познающим Человеков", "Принявшим на Себя Вину Мира", "Надеждой Народов", "Господином Завета". "Древом на границе Миров". Род Свой ведет Он от Авраама, Отца Правоверных, и жены его Катуры, а по другой ветви - от Зороастра и Йездигера - последнего повелителя династии Сасанидов. Среди предков Его был Осия, а по отцу, Мирзе Аббасу, более известному как Мирза Бузург, человеку знатному, который был тесно связан с двором Фатх Али-шаха, - принадлежал к одному из стариннейших и самых известных родов Мазендарана.

Именно о Нем говорил величайший из иудейских пророков Исайя, упоминая "Славу Господа", "Вечного Отца", "Князя Мира", "Чудесного Советника", "Росток древа Осиева" и "Ветвь, произросшую от Его корня"; о Нем пророчествовал как о "Том, Кто воссядет на престоле Давидовом", "Чья десница крепка", "Кто будет судить народы", "Кто будет Глаголом Своим бичевать лик Земли и дыханием уст Своих истреблять пороки", "Кто объединит изгоев Израилевых и соберет потомков Иудиных, рассеянных по пределам земным". Его воспевал в своих псалмах Давид как "Господа Сил", "Царя Славы". Его имел в виду Аггей, пророчествуя об "Уповании Народов", а Захария - о "Ветви, что произрастет от Его Древа" и "воздвигнет Храм Господень". Иезекииль славил Его как "Властелина, коему суждено воцариться над миром", а Иоиль и Софония говорили о дне Его явления, как о "дне Иеговы", причем Софония возвещал, что "день сей" будет "днем гнева, скорби и тесноты, днем опустошения и разорения, днем тьмы и мрака, днем облака и мглы, днем трубы и бранного крика против укрепленных городов и высоких башен". И еще сказано о Его дне у Иезекииля и Даниила, что будет то "День Господень", а у Малахии - что "велик и страшен будет день этот", когда взойдет "Солнце Праведных", и "целительным будет веяние Его крыл". Даниил же возглашает Его пришествие как конец "мерзости запустения".

В священных книгах зороастрийцев читаем, что после явления Его Завета солнце воссияет в зените и целый месяц не покинет небосклон. На Него указует Зороастр, когда, согласно преданию, предсказывал, что три тысячи лет продлится смута и рознь перед пришествием Спасителя Шах Бахрама, которому суждено низвергнуть Ахримана и возвестить эпоху мира и благодати.

О Нем находим упоминание в пророчестве Самого Гаутамы Будды - о "Будде по имени, Будде вселенского братства", который, когда пробьет час, восстанет, дабы явить себя в "безграничной славе". Священная книга индусов "Бхагавад-Гита" повествует о Нем как о "Величайшем Духе", "Десятом Аватаре", о "Непорочном Воплощении Кришны".

О Нем говорил Иисус как о "Князе Мира", об "Утешителе", который "очистит мир от скверны и восстановит торжество праведных", как о "Духе Истины", который "введет человеков в царствие правды", который "не о Себе поведет речь, но о Вести Своей", как о "Хозяине Виноградника" и о "Сыне Человеческом", что "явится в Славе Отца Своего", "в облаках небесных, в великой силе и славе", в окружении "ангелов Божиих", и все племена и народы падут ниц пред престолом Его. О Нем пророчествует Автор Апокалипсиса как о "Величии Божием", как об "Альфе и Омеге", о "Начале Конца", о "Первом и Последнем". Уподобляя Его Откровение "часу третьей скорби", он восхваляет Его Закон как "новое небо и новую землю", как "Сосуд Божий", "Град Святый", "Новый Иерусалим, ниспосланный Господом, подобно невесте в подвенечном убранстве, ожидающей жениха". Об этом Дне Сам Иисус сказал, что то будет "возрождение Сына Человеческого, когда Он воссядет на престол Его славы". Час Его пришествия подразумевает апостол Павел, говоря, что в час тот "раздастся последний трубный зов", "зов Господень", а святой апостол Петр возвещает о "Дне Господнем, когда объятые пламенем небеса прейдет, и всякая плоть сгорит в яром огне". А далее - описывает День Его пришествия как "время животворное", "время восстановления всего, о чем Господь возгласил устами Своих святых Пророков от начала мира".

Его подразумевает апостол Божий Мухаммад, когда говорит в Своей Книге о "Великой Вести" и заявляет, что Его День придет, когда "Господь снизойдет, осененный облаками", что в День Его "явится Повелитель со чинами ангельскими" и "восстанет Дух во главе небесного воинства". В суре, которую Мухаммад назвал "сердцем Корана", Он предрекает пришествие "третьего" Вестника, ниспосланного, дабы "придать силы" двум предшественникам Своим. И далее, на страницах той же Книги Он не устает воздавать дань Его явлению, прославляя обетованный День как "Великий День", "Последний День", "День Господень", "Судный День", "День Воздаяния", "День Заблудших", "День Разлуки", "День Стенаний", "День Встречи", "День, когда свершится Обещанное", День, когда раздастся "второй трубный глас", День, когда "род людской предстанет перед очами Всевышнего" и "в смиренном обличье повлечется к престолу Его", День, когда "горы, что полагали вы крепкими, сметены и повержены будут одной лишь тенью облаков небесных", "День, в который с каждого спросится по делам его", "День, когда смятенные сердца людские готовы будут исторгнуться из груди", День, в который "все существа земные и небесные поразит ужас, кроме возлюбленного Посланника Божиего", День, "в коий всякая кормящая мать оттолкнет чадо свое от груди своей, а всякая тяжелая извергнет плод из утробы своей", "День, когда Земля воссияет светом Господа своего, и явится Книга Господня, и призовут Пророков и очевидцев; и будет между ними суд равный; и всяк получит по справедливости".

Как утверждает Сам Бахаулла, полноту Его Величия апостол Божий сравнил с "полной луной в день четырнадцатый". И по Его же свидетельству, имам Али, Предводитель правоверных, отожествлял Его с "Тем, кто обращался к Моисею из неопалимой купины Синайской". И еще говорит Бахаулла, что имам Хусейн полагал Его миссию величайшей, предсказывая, что то будет "Явление, Явивший Которое явил" Самого Апостола Божия.

Шейх Ахмад Ахсаи, глашатай Завета Баба, предвещавший "дела дивные", долженствующие произойти "от года шестидесятого до года шестьдесят седьмого", и непререкаемо утверждавший неибежность Его Откровения, написал о Нем, как уже упоминалось, следующее: "Чуду этому должно быть явленным, тайной Вести должно быть возвещенной. Более сказать не могу. Равно и назвать часа. О Деле Его узнают после числа Хин" (в 1268 году хиджры).

Сейид Казим Решти, ученик и преемник шейха Ахмада, подобно ему, писал: "Каиму суждено погибнуть. После же казни Его мир достигнет восемнадцати лет". В своей книге Шарх Касиде-йе Ламийе Сейид Казим даже упоминает имя "Баха". Позже, незадолго до своей кончины, он объявил своим ученикам: "Истинно говорю вам, что после Каима явится Кайум. Ибо, едва закатится первая звезда, солнце красы Хусейновой взойдет и озарит мир. Тогда предстанут во всей своей славе "Чудо" и "Тайна", о коих говорил шейх Ахмад... Узривший День Дней узрит венец славы предков, и одно доброе дело, содеянное тогда, будет стоить больше, чем набожные и благие свершения былых веков".

Сам Баб неустанно восхвалял Его как "Суть Бытия", "Частицу Бога", "Всемогущего Повелителя", "Алый Свет путеводный", "Властелина всего зримого и незримого", как "единый Предмет всех дотоле явленных Откровений, равно и Откровения самого Каима". Он открыто величал Его "Тем, Кого явит Господь", подразумевал Его, говоря о "Возвышеннейшем Окоеме", где Он Сам обитает, особо упоминал о Его имени и праве и восхвалял Его "Порядок" в самой Своей известной книге - персидском "Байане", а также раскрывал тайну Его имени, ссылаясь на "Сына Али, истинного и несомненного Водителя человеков", неоднократно, будь то устно или письменно, указывал день Его Откровения и предостерегал Своих последователей, что придет время, когда "Байан и все, явленное ранее", сокроет их от взора Его. Более того, Он объявлял себя "первым из слуг Его, уверовавшим в Него", и говорил, что поклялся Ему в верности еще "до сотворения стихий и всего сущего", что "ни один из стихов Байана не в силах описать Его", что "юный росток, кроющий в себе грядущее Откровение, наделен силою, превосходящей силы, сокрытые во всем Байане". Более того, говоря о Том, Кого явит Бог, он давал ясно понять, что Он установил завет "со всем сущим" еще до того, как была провозглашена Его собственная миссия. Он с готовностью признавал Себя лишь буквою этой "Величайшей Книги", лишь "малой каплей" этого "Безбрежного Моря", не уставал повторять, что Его Откровение "есть не более чем единый листок в многолиственной кроне Его Райского Древа", что все, "явленное в Байане, лишь "кольцо" на руке Его, сам же Он есть не более чем кольцо на руке Того, Кого явит Господь... И волен Он поступать с кольцом, как Ему то заблагорассудится, согласно воле Его". Он без тени сомнения заявил, что весь "целиком, без остатка" принес Себя в жертву Ему, что готов претерпеть "любое поношение" во имя Его и "жаждет приять муку на стезях Его". И вот, наконец, Его последнее, недвусмысленное и непреложное пророчество: "Ныне Байан лишь младая поросль, и совершенства его явятся в одно время с первыми знамениями, предвещающими пришествие Того, Кого явит Бог". "До истечения девятого года со дня явления Дела совлекутся покровы сущего. Все, что зрели вы до сих пор, не больше чем влажный сгусток, облеченный плотью. Будьте терпеливы, пока не узрите новой твари. Тогда скажете: "Благословен Господь, величайший из Творцов!"

"Ибо это есть истинная ось, скрепляющая Байан", - подобными словами свидетельствует Бахаулла о неисповедимом величии и выдающихся свойствах Своего Откровения. "Если кому-либо из пребывающих на небесах или на земле, - утверждает Он далее, - будет дана в день тот власть, предназначенная Письменам Байана, тысячекратно славнейших всех Письмен Корана, и ежели кто-нибудь из них, хотя на мгновение ока, усомнится признать Мое Откровение, то предстанет он заблудшим пред лицом Господа, и будут таковые наречены "Письменами Отступничества". "Ибо по силам Ему, Царю Божественной мощи, - пишет Он в Китаб-и-Икане, разумея Себя и Свое Откровение, - одним лишь звуком дивного Своего слова угасить дыхание жизни Байана и людей Байановых, равно как и единым словом Своим даровать им жизнь новую и вечную, дабы немедля восстали они из праха тщетных и самолюбивых стремлений своих". "То будет, - заявляет Он далее, - повелитель дней", "поистине День Господень", "День, за коим не воспоследует ночь", "Пора весенняя, которую не сменит осенний хлад", "око, обращеное на минувшие столетья", "коего жаждали все Пророки Божии и все Небесные Посланники", "коего чаяли все племена и народы", "коим Господь пытал сердца всех Своих Посланников и Пророков, а также и тех, кто стоит на страже Его Святая Святых, обитателей чертогов Небесных и Храма Славы Господней". "В сем, могущественнейшем из Откровений, - утверждает Он, - обретут завершение свое все былые Заветы". И вновь: "Ни одному из прежних Откровений непостижимо было, разве только в малой степени, сколь велик грядущий Завет". Касаясь же Своего положения, Он заявляет: "Его очам ни один из Посланников Небесных уже не предстанет в Одеждах Пророческих, и все Святые Писания будут открыты Ему".

И наконец еще одно, и не менее важное, свидетельство находим мы в словах Абдул-Баха - словах, касающихся величия Откровения, связанного с именем Его Отца: "Века, нет эпохи пройдут, прежде чем Дневное Светило Истины воссияет вновь в жарком сиянии летнего полдня или согреет Землю теплом светлых Своих лучей". "Один лишь взгляд на Благостную Красу нового Возвещения, - пишет Он далее, - способен был бы привести в восхищенный трепет святых древности, искавших хоть на миг разделить великую его славу". "Что до Явлений будущих, - значительно утверждает Он, - которые, "осененные облаками", узрит человечество, то истинно говорю вам, что все они вдохновляются из одного источника, и все осенены лучами Древней Красы. Что же касается до века, когда суждено им явиться, - всякое "исполнит волю Его". И вот как заканчивает Он Свое блистательное рассуждение, проливая истинный свет на связь между Откровением Бахауллы и Откровением Баба: "Откровение Баба уподоблю солнцу в первой его зодикальной стадии - под знаком Овна, в которую вступает оно в пору весеннего равноденствия. Откровение же Бахауллы сравню со знаком Льва, которого достигает светило в пору равноденствия летнего. Под этим разумею я, что святой Завет озарен лучами Солнца Истинного, пребывающего в зените, в полноте своего сияния, блеска и славы".

Собрать воедино все пророчества, так или иначе указующие на Откровение Бахауллы, представляется невозможным. Свидетельством тому слова Самого Бахауллы: "Все Божественные Писания и Книги возвещали человеку пришествие Величайшего из Откровений. И никому не под силу исчислить все стихи древних Книг, пророчествующие о Щедротах Ближних и о Его Великом Даре".

Завершая эту тему, я чувствую необходимость подчеркнуть, что Откровение Бахауллы решительно отменяет все прежние Заветы, неуклонно поддерживает заключенные в них вечные истины, твердо и безоговорочно признает их боговдохновленный характер, сохраняет в неприкосновенности святость истинных Писаний, отвергает любую попытку принизить их Основоположников или приуменьшить ценность духовных идеалов, насаждаемых ими, проясняет и соотносит их между собою, подтверждает единство их неизменной и основной цели, примиряет кажущиеся различия их учений, благодарно и с готовностью признает их вклад в постепенное становление единого Божественного Откровения, без колебаний заявляет о том, что само оно есть лишь звено в цепи поступательно сменяющих друг друга Откровений, дополняет их законы и обряды, внося изменения, которые обусловлены безотлагательными нуждами и растущей восприимчивостью быстро развивающегося и постоянно меняющегося общества, и во всеуслышание заявляет о своей готовности и способности слить враждующие между собой секты и течения в единое, вселенское Братство, действующее на основе единой сети учреждений и в соответствии с положениями ниспосланного свыше, единящего, искупительного Миропорядка.

Откровение, которое приветствовали как вековечное обетование, венец славы и свершение всех Заветов Адамова цикла, открывающее новую, тысячелетнюю эру и новый цикл протяженностью в пять тысяч лет, возвещающее о конце Пророческой Эры и о начале Эры Строительства, непревзойденное как по длительности служения его Зачинателя, так и по ослепительному блеску и плодотворности Его миссии, - Откровение это, как уже говорилось, зародилось во тьме тегеранской подземной темницы, в зловонной яме, ранее служившей хранилищем воды для городских бань. Окруженный мраком преисподней, вдыхая зловонные миазмы, страдая от пронизывающего холода и сырости, с ногами, закованными в колодки, гнетомый многопудовой цепью, в обществе преступников и самых гнусных подонков, мучаясь сознанием того, что чистое имя Его любимой Веры ныне замарано, с болью думая о том страшном отчаянии, в какое повержены ее последователи, и о суровой опасности, угрожающей остаткам ее сторонников, - итак, в столь роковой час и при столь ужасных обстоятельствах "Величайший Дух", как выразился Он Сам, Дух, который зороастрийцы, иудеи, христиане и мусульмане представляли соответственно "Священным Огнем", "Неопалимой Купиной", "Голубем" и "Архангелом Джабраилом", снизошел и явил себя погибающему, страждующуме Бахаулле в обличье "Девы".

"Однажды ночью, - как пишет Он Сам на склоне лет, вспоминая о первом проблеске явившемуся Ему Откровения, - донеслись до Меня во сне сии возвышенные слова: "Воистину, даруем Мы Тебе славу чрез Тебя и Твое перо. Не печалься о том, что случилось с Тобою, и отринь страх, ибо ничто не угрожает Тебе. Отныне явит Господь сокровище на Земле - людей, что станут помощниками Твоими чрез Тебя и во Имя Твое, дабы воскрес Бог в сердцах тех, кто признал Его". В другом отрывке Бахаулла коротко, несколькими штрихами описывает то мгновенное и глубокое волнение, что охватило Его при звуке Речей Господних, - впечатление, живо напоминающее видение Моисея, лишившее его чувств, и голос Джабраила, повергший Мухаммада в такое смятение, что, поспешив вернуться в дом Свой, Он умолял жену Свою, Хадиджу, укрыть Его своим покрывалом: "В дни, что томился Я в тяжких оковах в темнице тегеранской, - таковы Его собственные памятные слова, - не в силах уснуть из-за спертого, зловонного воздуха, все же в те нечастые минуты, когда дрема овладевала мной, я чувствовал, словно с маковки моей стекает мне на грудь некий могучий поток, подобно потоку, низвергающемуся с вершины высокой горы в долы земные. Каждый член мой горел, словно в огне. В минуты эти язык мой произносил нечто, что не вынес бы слух человеческий".

В Своей Сурат уль-Хайкал (Суре Храма) Бахаулла так описывает те захватывающие мгновения, когда Дева, олицетворявшая "Величайший дух", возвещала Его миссию всему сущему: "Смятенный, слышал Я предивный, наисладчайший голос,, взывающий ко Мне свыше. Обратив лицо Свое, узрел я Деву - воплощенную память имени Господа Моего, парившую предо Мною. Так ликовала она в душе своей, что все обличье ее светилось благолепием Божиим, а от лица исходило сияние славы Всемилостивейшего. Меж небом и землею возносила она глас, пленявший умы и сердца людские. Весть ее, пронизавшая Мое существо, возвеселила душу мою, равно и души почтенных слуг Господних. Указуя перстом на главу Мою и обращаясь ко всем обитающим в пределах земных и небесных, рекла: Именем Господа! Внемлющим меня говорю: Се Возлюбленный Миров. Се Краса Господня среди вас и мощь Его владычества в вас. Се Чудо Господне и Сокровище Его, Дело Господне и Слава Его на всех, в чертогах Откровения".

В Послании, обращенном к Его царственному врагу, Насир ад-Дин-шаху, и явленном в великие дни провозглашения Его Миссии, мы встретим и другие отрывки, проливающие дополнительный свет на боговдохновенный характер Его служения: "О Государь! Подобно многим другим, Я жил, погруженный в сон, пока ветры Всеславного не повеяли на Меня и не одарили знанием всего свершенного в мире. И не Я тому причиной, но воля Всемогущего и Всеведущего. И приказал он Мне возвысить голос Мой меж небом и землею, и за это постигло Меня то, что исторгло слезы у внемлющих... Хотя Я был лишь единым листком, вострепетавшим, когда дуновение воли Господа Всемогущего и Всеславного коснулось Меня... Зов его достиг Моей души и пробудил, дабы вознести Ему хвалу пред людьми. Поистине, был Я подобен мертвецу, когда услышал повеление Господне. Десница Господа Сострадательного и Милосердного преобразила Меня". "Жизнью Своею клянусь! - восклицает Он в другой скрижали. - Не по собственному изволению явился Я, но по избранию свыше". И далее: "Стоило Мне забыться в покое, как - вот он! - Глас Духа Святого, стоящего одесную Меня, пробуждал Меня, и Великий Дух являлся перед лицом Моим, и Джабраил осенял Меня своими крылами, и Дух Славы заставлял сильнее биться Мое сердце, повелевая Мне нарушить молчание".

И вот при таких обстоятельствах Солнце Истины озарило Тегеран - город, который, удостоившись столь великой чести, был прославлен Бабом как "Святая Земля", которой Бахаулла нарек "Матерью мира", "Зарей Всевышней", "Сиянием знамений Божиих" и "Источником радости для человеков". Первые проблески этого ослепительного сияния, как уже говорилось, забрезжили над Ширазом. Край подымающегося Светила показался над мрачным горизонтом темницы Сейах Чаль в Тегеране. Десятью годами позже лучи его простерлись над Багдадом, пронизав тучи, скрывшие его зловещей пеленой. Достигнуть зенита суждено ему было в далеком граде Андрианополе, а закатилось оно в ближайших окрестностях града-тюрьмы Акки.

Свет столь яркого в своей новизне Откровения по необходимости являлся людским очам медленно и постепенно. Первые предзнаменования, ниспосланные его Глашатаю, далеко не сразу были восприняты и поняты Его товарищами и близкими. Потребовалось более десяти лет, пока наконец далеко идущие его последствия стали ясны даже тем, кто был тесно связан с апостолом новой Веры; то был период великого духовного брожения, когда Сосуд, воспринявший бремя столь могучей Вести, с нетерпением ожидал часа, когда Он сможет облегчить душу, стесняемую изнутри силами нарождающегося Откровения Господня. В течение десяти предустановленных лет Он, используя язык иносказаний, в своих многочисленных посланиях, толкованиях, молитвах и трактатах, которые Ему дано было явить, старался внушить мысль о том, что обетование Баба уже исполнилось и что Сам Он есть Тот, Кто избран сменить Своего предшественника. И лишь очень немногие Его ученики из числа наиболее проницательных, наиболее близких к Учителю и чтущих Его, могли воспринять сияние до поры скрытой славы, коей преисполнилась Его душа и которая, если бы не Его великая сдержанность, обнаружилась бы и возвестила о Его тайне по всей Земле.