Информация о материале

Просмотров: 747

Религию воспринимаешь как дерево. Сначала оно представляется единой массой, отдельные листья которой колышутся от дуновения ветерка. Затем различаешь ветви, ствол. Потом появляется желание узнать, какие у него корни, на какой почве оно выросло, чем питается, глубоко ли корни уходят в землю, широко ли они разрослись, удержат ли они дерево в самую сильную бурю, или порыва ветра будет достаточно, чтобы свалить его. В таком порядке воспринимали и мы веру бахаи. Издали мы увидели ее очертания, подошли вплотную к ее стволу, теперь настало время узнать о ее корнях - погрузиться в историю.
    
    Изучение великих религий показывает, что время и место их зарождения не случайны. Все происходит так, будто есть места на земле, наиболее благоприятные для возникновения духовных учений. Когда бываешь в таких святых местах, где бы они ни находились - на берегах Нила или Ганга, на побережье Средиземного моря или в Малой Азии, - видишь, что там совсем особенный свет. Кому довелось увидеть, как занимается день над Иерусалимом или как луна освещает Масличную гору, тот не может не задаться вопросом: то ли мистическая аура делает этот свет другим, то ли и в самом деле события, которые хранит память этих мест, могли произойти только здесь, на фоне этого пейзажа, при этом свете.
    Представляется также, что периоды, когда общество потрясают кризисы, когда одряхлевшая религия доходит до склеротического состояния, когда происходит утрата духовных ценностей, когда наступает обнищание и смута, все это, словно зима в жизни природы, подвигает людей на обновление, и тогда, еще неосознанно, человеческая общность становится готовой к тому, чтобы услышать новое Послание. И, прозвучав, оно будет воспринято. А если по сути своей оно отвечает скрытым стремлениям людей, то из него может родиться и утвердиться надолго новая вера.
    Когда зародилась вера бахаи, были выполнены оба эти условия. Она ведет свое происхождение из страны, богатой давними духовными традициями, и появилась тогда, когда страна эта переживала смутные времена.
    Итак, Иран начала XIX века. Правильное название страны - Иран, именно так называют ее жители с древних времен. А вот французы окрестили ее Персией: Персидой (Фарс или Парс) - называлась провинция на юго-западе страны, через которую сюда проникли греки.
    
    Осталась в далеком прошлом память о славных деяниях Кира и Дария, правивших страной за пять столетий до нашей эры. После завоевания греками, сначала - под предводительством Филиппа, а потом - Александра Македонского в IV и III веках до н. э., империя постепенно разваливалась: накатывались одна за другой волны завоевателей, отпадали провинции, сменялись правящие династии. Греков сменили римляне, затем, в VII веке, - арабы, около 1000 года пришли тюрки, а еще через двести лет - монголы. Потом были орды Тамерлана, а еще позже - туркмены. Сменяя друг друга, страной правили Селевкиды, преемники Александра Македонского, аршакидские парфяне, Сасаниды, Омейяды (арабы), Сефевиды (вероятно, курдского происхождения); Каджары (туркмены) удерживали власть с 1786 по 1925 год, пока трон у них не отвоевали Пехлеви.
    
    Таким образом, когда появился росток дерева бахаи, представитель династии Каджаров правил обескровленной страной, ставшей ареной англо-русского соперничества. Русские стремились через Иран, в обход Османской империи, выйти к Персидскому заливу и Индийскому океану. Кроме того, они претендовали на обладание Грузией, Дагестаном, армянскими провинциями Ереван и Нахичевань, которые вскоре и захватили. Англичане, со своей стороны, были озабочены тем, чтобы обеспечить безопасность пути из Индии и противодействовать осуществлению намерений русского царя. После открытия крупных месторождений нефти соперничество между ними усилится, и Англия с Россией получат такие невероятные концессии, что в результате практически все месторождения попадут им в руки.
    
    Казна пуста. Монарх - деспот, которого мало заботят нужды подданных. Он передал правление страной в руки духовенства. Религиозная верхушка, несмотря на консерватизм, нетерпимость ко всему, что не полностью соответствует жестким установлениям ислама, продажна, жестока, безнравственна. Государственная и судебная власти коррумпированы. Образование в упадке. Убийства и ограбления - самое обычное дело на всех дорогах. Иран стремительно катится к анархии. Под стать всему остальному и духовная жизнь общества, несмотря на столь богатое духовными традициями прошлое - недаром ученые, занимающиеся историей религий, говорят об "иранской преемственности". В древности, примерно за 2000 лет до н. э., когда территория современного Ирана еще была частью ассиро-вавилонской цивилизации, отправлялся языческий культ многочисленных божеств в человеческом и зверином облике. Позднее, во времена Кира и Дария, появляется весьма самобытная религия с культом индо-иранского бога Митры. На ведическом языке это имя означает одновременно "друг" и "договор". По этой причине, а также потому, что он обладал верховной властью на небесах, имя Митры часто появляется в различных документах. Он являл собой юридическое обоснование царской власти, но прежде всего он - бог света, благосклонный, близкий человеку, пекущийся о правосудии и праведности, о соблюдении союзов и клятв, их освящающих. Он противостоит Варуне, другому верховному божеству, который воплощает силы мрака и зла. С Митрой связано изображение быка, которого приносили ему в жертву.
    
    Во времена правления Ксеркса, сына Дария, культ Митры становится официальной религией. Ее сторонники собираются вместе, едят хлеб, пьют воду, а возможно и вино, произносят ритуальные фразы. Седьмой день недели, наше воскресенье, был священен, так же как и седьмой месяц года. Дни солнцестояния и равноденствия стали днями торжественных богослужений и празднеств, как и 25 декабря, когда одновременно праздновались дни рождения солнца и бога. Благодаря македонским завоевателям культ Митры достиг Греции, а затем и Рима, где он стал чуть ли не официальной религией, и затем был предан забвению лишь в 400 году н. э., когда его окончательно победила христианская вера.
    А в это время в Иране на смену культу Митры уже пришла другая религия - зороастризм, названная так по имени Пророка Зороастра или Заратуштры (иногда ее называют маздеизмом, в этом случае название происходит от имени верховного бога Ахура Мазды - "Мудрого Господа"). По всей вероятности, Зороастр жил около 600 года до н. э. в одной из провинций Ирана. Поначалу он был жрецом небольшой скотоводческой общины. Он оказал мощное преобразующее воздействие на древнюю индо-иранскую религию, она из политеистической стала более или менее монотеистической. В соответствии с его учением Ахура Мазда является верховным богом, творцом космоса и нравственного порядка, богом, которому люди должны поклоняться и молиться. Ему подчинены разные категории полубогов: Святые Бессмертные, Благой Помысел, Лучшая Истина, Желанная Власть, Святое Благочестие, Целостность и Бессмертие, а также меньшие божества, такие как Послушание, Счастье, Воздаяние и так далее. Противостоит ему некий Ангра Манью, дух зла, которого позднее назовут Ахриманом. Многие ученые считают, что в новом пантеоне Ахура Мазде приданы положительные черты Митры, а Ахриман олицетворяет то зло, символом которого раньше выступал Варуна.
    
    В учении Зороастра говорится о различной природе тела и души, утверждается, что избранным душам уготован рай, а грешным - ад, провозглашается воскресение. В нем осуждаются оргии при отправлении обрядов, кровавые, дикие жертвоприношения, порочные правители и расточители. Проповедуются нравственные устои, духовность, трансцендентальное видение мира. Есть предсказания о том, что на протяжении всей истории человечества, время от времени, будут являться Спасители, чтобы в новом виде возвестить учение Зороастра, и что в конце концов Ахура Мазда восторжествует над духом зла.
    
    У зороастрийцев своя обрядовость, свои храмы, священнослужители, школы, молитвы и ритуалы, среди которых особое место занимает поклонение и молитвы перед огнем. Зороастр оставил после себя гимны, так называемые Гаты, написанные на языке, близком к ведическому. В основном они представляют собой стихи, смысл которых не всегда ясен и потому допускает разные толкования.
    
    Зороастр подвергся гонениям, его преследовали. И все же в дальнейшем зороастризм стал официальной религией Ирана и оставался ею вплоть до мусульманского завоевания, которое, однако, не привело к его исчезновению. Так что и в наши дни у зороастризма есть еще немало последователей не только в Иране, но и среди парсов Индии.
    В VII веке после страшного периода религиозных преследований, развязанных Тамерланом и его ордами, на смену зороастризму приходит ислам, точнее - его шиитская ветвь. Шииты, наряду с суннитами, являются одной из основных ветвей мусульманской религии. И если сунниты считают себя хранителями традиции, шииты, называющие себя потомками Али, двоюродного брата и зятя Мухаммада, не столь ревностно придерживаются буквы Корана, а стремятся глубже постичь эзотерический смысл данного в нем откровения. В отличие от суннитов, которые признают за имамом (руководителем и главой общины) только мирскую, светскую роль в обществе, шииты наделяют его, в соответствии со своим метафизическим мировоззрением, сакральными и космическими функциями. Генри Корбин (Г. Корбин. Духовное тело и Небесная земля. Париж, 1977.), признанный специалист по восточным религиям, подчеркивает сходство между зороастризмом и шиизмом, проявляющееся в вере в единого бога, в дуализм добра и зла, в пришествие Спасителя, который преобразует мир. Он полагает, что в Иране произошла своего рода конвергенция обеих религий.

    И не только в этом особая судьба Ирана, который и в самом деле оказывался то горнилом, то перепутьем мировых религий. Там - корни манихейства. В самые восточные районы Ирана проник буддизм: по преданию, мы обязаны двум парфянским князьям переводу (с санскрита на китайский) тех текстов, которые вызвали к жизни Буддизм Чистой Земли. Христиане-несторианцы, объявленные в V веке еретиками (они полагали, что в Иисусе Христе сосуществуют две ипостаси, одна из которых божественная, другая - человеческая), нашли пристанище в Иранской империи и были здесь весьма многочисленны в XII-XIII веках. С древнейших времен вплоть до наших дней эта страна в изобилии рождала поэтов и мыслителей метафизического и мистического духа, таких как суфии - последователи мистического учения о любви и пренебрежении к материальному, нашедшего выражение в метафорических повествованиях и поэмах. В интересующий нас исторический период все это сосуществует, но мирно не уживается. Шииты, христиане, иудеи, зороастрийцы противостоят друг другу, проявляя крайнюю нетерпимость. В то время для зороастрийца или иудея было опасно в дождь выйти на улицу, поскольку своей мокрой одеждой он мог коснуться мусульманина, который, сочтя себя оскверненным, был вправе смыть оскорбление кровью. Мусульманин, дотронувшись до денег, полученных от христианина, иудея или зороастрийца, должен был вымыть руки. Не больше терпимости мы видим и со стороны иудеев: еврейский мальчик не мог дать напиться нищему, если это был мусульманин, поскольку "проклятие, а не сочувствие должно стать уделом неверных".
    Однако надежда не покидала умы и сердца образованных иранцев, знакомых со священными книгами иудеев, зороастрийцев, христиан или мусульман: разве во всех Писаниях не говорилось о скором возвращении Божественного Посланника? Разве не сходились все они в том, что он появится в Святой земле или Иране? Каждый мог найти в Писаниях то, что питало росток надежды.
    
    Разве не сказано в Ветхом Завете: "...И поставлю трон Свой в Эламе..." (Иеремия)? А ведь Элам - название района на юго-западе Ирана, где за 2500 лет до н. э. зародилась в ассиро-вавилонской среде цивилизация, которой суждено было просуществовать два тысячелетия и основать свою столицу в Сузах, ставших впоследствии столицей великого Дария; цивилизация, являющая собой часть богатейшего иранского наследия. Или не сказал Христос: "Держите свои светильники зажженными, ибо приду Я, как тать в ночи"? В одном буддистском тексте приводится разговор между Буддой и царицей Вахеди: "Высокочтимый, после Твоего вознесения на небо все твари живые, преисполненные нечисти и порока, поражены будут пятью бедствиями. Скажи мне, как они смогут уразуметь, что на землю снизошло Верховное Блаженство, что еще раз нисходит к нам Будда? - Ты и все твари живые, вы должны слиться сердцами и устремить свою мысль на запад". А разве не к западу от Индии лежит Иран? И наконец, вера в неизбежность пришествия нового Искупителя приобрела особое значение в шиитской ветви ислама: в ней испокон веков существовало предание о пришествии через тысячу лет Божественного Посланника, который станет двенадцатым имамом, и которому верующие должны будут выказать полное послушание. Двенадцать имамов уже приходили в мир. Но последний из них, Мухаммад Ибн Хасан, отошел от своих обязанностей вскоре после посвящения в имамы. В течение семидесяти лет, с 869 по 940 год, имама представляли четыре сменявших друг друга человека, которых называли "Врата". За периодом "малого сокрытия" последовал период "большого сокрытия", когда "Сокровенный Имам" не общался с верующими, являясь лишь изредка святым мужам в их сновидениях. Когда кончится "большое сокрытие", "Сокровенный Имам" вернется в качестве Махди, однако его возвращению будет предшествовать появление "Врат", которые возвестят о грядущем пришествии.
    
    В начале XIX века богословской школой шейха Ахмада, в недрах которой в результате глубокого изучения Корана возникло реформаторское течение, было предсказано пришествие Махди в 1840-х годах. Шейх Ахмад готовил своих сторонников к неизбежному явлению Божественного Посланника и отправлял их на поиски Махди по всей стране. И они нашли его.
    20 октября 1819 года в Ширазе родился мальчик, которого назвали Али Мухаммадом. Шираз находится как раз там, где когда-то был Элам. Кроме того, начиная с XII века этот город становится интеллектуальной столицей, и в нем один за другим появляются великие поэты и блистательные философы суфизма. Но появившийся на свет мальчик не был сыном поэта или философа, он был сыном торговца сукном. Но зато он - сейид, то есть потомок Пророка Мухаммада.
    Его отец умирает вскоре после рождения сына, и мальчика отдают на воспитание дяде по материнской линии. Его учат чтению и письму и воспитывают в самых строгих мусульманских традициях.
    Как только ему исполняется пятнадцать лет, дядья берут его в свое дело. И вскоре начинает складываться легенда о нем. "Все, кто знал его, - говорят его биографы, - восхищались его красотой, добротой, набожностью и исходившим от него обаянием".
    23 мая 1844 года к воротам Шираза подошел изнуренный долгим странствием человек. Это был один из посланцев шейха Ахмада, мулла Хуссейн, который, по настоянию своего учителя, в течение многих месяцев странствовал в поисках "Обещанного".

    Мулла Хуссейн знает, как опознать того, кого он ищет: нужно попросить человека, который назовет себя "Обещанным", разъяснить одну из сур (глав) Корана, а именно, суру Иосифа, толкование которой вызывает бесконечные споры у мусульманских богословов. Незадолго до заката солнца мулла Хуссейн встречает у ворот города молодого человека, лицо и осанка которого столь величественны, что производят самое сильное впечатление. Молодой человек учтиво приглашает путника остановиться у него в доме. Они отдыхают, дружески беседуют, и неожиданно Али Мухаммад заявляет своему гостю: "Как видишь, всем признакам я отвечаю", а затем, хотя его об этом не просят, принимается толково и убедительно разъяснять суру Иосифа. Он провозглашает себя Бабом - "Вратами", Провозвестником. И путник верит ему.
    Через сорок дней восемнадцать мужей, которых позже назовут "Живые письмена", признают в этом купце, двадцати пяти лет от роду, долгожданного Посланника и, явившись к нему в Шираз, провозгласят себя его учениками.
    
    Баб начинает свою Проповедь. А.-Л.-М. Никола, консул Франции в Тебризе, писал о нем в работе, вышедшей в начале нашего века: "Зрелище мерзости, бесчестия, порока и лжи (шиитских) священнослужителей возмущало его чистую и искреннюю душу. Он чувствовал, что назрело время глубоких перемен в нравственной жизни общества, но не раз им овладевали сомнения, когда он думал о революции, которую ему предстояло начать ради освобождения людей - физического и духовного - из-под гнета отупения и насилия, довлеющего над всей страной, к величайшей выгоде погрязшей в пороке правящей верхушки и к величайшему стыду истинной религии Пророка".

    Баб поначалу не видел расхождения между своими взглядами и исламом и полагал, что лишь исполняет пророчества этой веры. Он даже отправился в Мекку, чтобы там объяснить высшим мусульманским авторитетам Божественную сущность своей миссии. Его сочинения представляют собой комментарии к сурам Корана и их толкования, молитвы, наставления, рассуждения по различным вопросам учения о единстве Бога. Подобно святому Иоанну Крестителю, предрекавшему пришествие Христа, он говорил о себе, как о предшественнике "Того, Кто должен прийти", "Обещанного". Его задача состояла в том, чтобы подготовить людей к приходу "Того, Кого явит Бог", великого Пророка, о котором говорилось во всех Писаниях. Этот Пророк придет, чтобы освободить людей от духовной и материальной нищеты, в которой держат их алчные чиновники и невежественные муллы, думающие только о своих привилегиях.
    
    Но Проповедь Баба выходит за рамки чисто религиозных тем. Он также провозглашает поистине революционные для мусульманской среды того времени идеи о равноправии женщин, более справедливом распределении богатств, равенстве рас и тому подобное. Охваченные благоговейным восторгом и чувством духовного обновления, его ученики, которых становится все больше и больше, начинают объединяться в сплоченные общины, обособляющиеся от традиционного общества. Постепенно изменения охватывают все стороны религиозной жизни: богословие, богослужение и управление жизнью общины. Баб даже пошел на введение нового календаря, отсчет времени по которому начинается с 1844 года, года провозглашения его Откровения. Перефразируя знаменитое высказывание одного из министров Людовика XVI, можно сказать: "Нет, сир, это не бунт, это революция". И действительно, новая вера своими религиозными доктринами, социальными принципами, нравственными  установками словно бросала вызов всей традиционной структуре иранского общества.
    Ни правивший в то время шах, ни шиитское духовенство не питали иллюзий в отношении нового вероучения. Обвиненного в ереси Баба бросают в тюрьму. На его учеников, называемых к тому времени бабидами, обрушиваются страшные репрессии, как со стороны государственных органов, так и со стороны фанатически настроенного народа, подстрекаемого муллами. Во всех городах различные гильдии - булочников, мясников, плотников - разделывались с "еретиками", и все изощрялись в том, чтобы придумать пытку пострашнее. Где-то жертву, прежде чем сжечь, окунают в масло. Где-то на базаре выставляются на всеобщее обозрение обезглавленные тела, а головами играют вместо мяча или украшают ими пики. В письме другу австрийский капитан Альфред фон Гумоэнс, непосредственный очевидец этих ужасов, рассказывает о том, что он видел: "Этим несчастным выдавливали глаза пальцами, отрезали им уши и заставляли поедать тут же, на месте их мученичества. Им протыкали дыры на спине или груди, вставляли в эти раны горящие фитили, и слышно было, как шипит плоть. Весь базар был расцвечен такими огнями... Впредь я из дому больше не выйду, ибо боюсь, что придется снова стать свидетелем подобных сцен..." (Это письмо было опубликовано в 1952 г. в периодическом издании Oesterreichischer Soldatenfreund.)
    
    Менее чем за шесть лет таким образом погибло двадцать тысяч бабидов. И все же, несмотря на преследования и ненависть фанатиков, число последователей Баба продолжает расти. Среди вновь обращенных был и Мирза Хуссейн Али, двумя годами старше Баба. Он родился в Тегеране 12 ноября 1817 года в богатой и знатной семье. Его отец, Мирза Аббас, был государственным министром. Многие из его родственников занимали высокие посты в правительстве, армии и местной администрации. Историки сходятся на том, что Мирза Хуссейн Али получил неглубокое образование: в то время в Иране детям из состоятельных семей, близко стоящих к власти, не было необходимости учиться, что, впрочем, свидетельствует о явном упадке общества. Каким он был в детстве, в отрочестве? Позднее его старший сын набросает словесный портрет отца, который, очевидно, можно считать приукрашенным, в духе предания и сыновней почтительности: "Еще ребенком Он отличался чрезвычайной добротой и великодушием. Ему нравилось жить под открытым небом, и большую часть времени Он проводил в саду или в поле. Он обладал большой притягательной силой, которую все ощущали на себе. Вокруг Него всегда были люди, особенно Его любили дети. Когда Ему было лет тринадцать-четырнадцать, все поражались Его образованности. Он мог поддержать разговор на любую тему и решить любую предложенную ему задачу. На больших собраниях Он вступал в спор с улемами (мусульманскими богословами), разъясняя сложные вопросы веры. Все обычно выслушивали Его с величайшим интересом".
    
    Конечно же, читая последнюю фразу, непременно вспоминаешь об Иисусе, который, как гласит его жизнеописание, еще мальчиком вступал в споры, которые вели в храме иудейские книжники.
    Когда Мирзе Хуссейну Али исполнилось двадцать два года, умер его отец. Как требовал обычай того времени, правительство предложило ему наследовать отцовскую должность. Он отказывается, и премьер-министр замечает по этому поводу: "Предоставьте его самому себе. Эта должность недостойна его. Ему предначертана в жизни великая цель. Я не могу его понять, но убежден в том, что он предназначен для более высокого поприща. Он мыслит не так, как мы. Оставим его в покое".

    В 1844 году Мирзе Хуссейну Али двадцать семь лет. Он женат. Его сын родился в тот самый день, когда Баб возгласил о своей миссии. Мирза Хуссейн Али принимает новую веру. Ему так и не придется встретиться с Бабом, но между ними установится постоянная переписка. Вновь обращенный раздает все свои богатства и становится страстным проповедником новой веры. А долей Баба вскоре станет жизнь в заключении - сначала в тюрьме, потом в крепости. В 1847 году, когда он томится в укрепленной тюрьме в горах Азербайджана, на северо-западе Ирана, недалеко от Тебриза, Мирза Хуссейн Али организует в небольшой деревушке Бедашт важную встречу приверженцев веры. Присутствуют восемьдесят четыре ученика, прибывшие из различных провинций Ирана. Собравшиеся ставят своей целью осуществление Откровения, изложенного в "Баяне" (Перевод на французский язык А.-Л.-М. Никола и Пола Гетнера, 1944 г. Отрывки из этой книги опубликованы в "Избранных Писаниях Баба", изданных Всемирным Домом Справедливости, Брюссель, 1984.), важнейшем сочинении Баба, а это влечет за собой полный и недвусмысленный разрыв с прошлым ислама, его структурами, священнослужителями, традициями и обрядами. Все еще надеются, что удастся найти способ освободить томящегося в заключении Учителя. Но эти планы терпят неудачу. И все же основная цель собрания достигнута. Вероучение бабидов вырисовывается все четче, и на этот раз вплотную подходит к полному разрыву с ортодоксальным исламом.
    
    В 1850 году в Тебризе расстрелян Баб. В казни участвовало не менее семисот пятидесяти солдат. Бабиды, несмотря на весь свой духовный подъем, ослаблены. У них не стало Учителя. Правда, Учитель уже давно объявил об "Обещанном", который должен будет установить новую эру добродетели и мира, и предсказал, что явление этого Посланника Божьего свершится только после его смерти. Но при этом Баб никого не назначил своим преемником. Начинается смута. В этот мрачный период Мирза Хуссейн Али остается носителем света, миротворцем.
    
    Как никогда прежде проповедь нового учения вызывает репрессии. Преследования еще более ужесточаются после одного трагического события. Обезумевший от зрелища страданий, которые выпали Учителю, юный сторонник Баба по имени Садек решает отомстить и, вооружившись небольшим ружьем, заряженным дробью, стреляет в шаха. Охрана убивает его на месте, но ответственность за происшедшее возложена на всю общину. В Тегеране около сотни ее членов подвергаются сначала пыткам, а затем предаются казни. Многих других, вовсе не одобрявших поступка своего единоверца, бросают в тюрьмы. Среди них и тот, кому в свое время предлагался пост министра. Позже он так опишет свое заключение: "Клянусь именем Бога! Мы были непричастны к этому злодеянию, и Наша невиновность была полностью доказана суду. Однако Нас арестовали и погнали из Нейварана, тогдашней резиденции шаха, в Тегеран. Грубый конвоир, сопровождавший Нас, сбил шапку с Нашей головы. Стражники понукали Нас идти быстрее и обращались с Нами с чрезвычайной жестокостью. Наконец, Нас заточили на четыре месяца в такое ужасное место, которое трудно себе представить. Самая темная и узкая камера гораздо лучше той ямы, куда Нас бросили. После того, как Мы вошли в тюрьму, Нас провели по мрачному коридору, а затем Мы спустились по трем крутым ступеням и очутились в предназначенной для нас подземной темнице. Там, в совершенной темноте, находилось около ста пятидесяти заключенных - воров, убийц и грабителей. Темница была переполнена, и выбраться из нее можно было лишь тем же путем, которым мы вошли. Не поддается описанию и само это место, и стоявшее там зловоние. Большинство узников не имели ни одежды, ни подстилки. Один Бог знает, что Мы испытали в этом мрачном и мерзком подземелье".
    Не проходит дня без того, чтобы кого-нибудь из бабидов не подвергли пыткам или казни. Однако по истечении четырех месяцев мучениям Мирзы Хуссейна Али приходит конец. Его невиновность столь очевидна, что шах приказывает выпустить его из тюрьмы и заменяет тюремное заключение более мягким наказанием - ссылкой в Багдад, столицу Ирака, бывший в ту пору турецким владением. Туда Мирза Хуссейн Али и отправляется по дороге, где прошли до него и пройдут после него множество бабидов. Спасаясь от преследований, целые семьи последователей новой веры решают отправиться в изгнание.
    И вот эта разнородная, израненная, упавшая духом община начинает обосновываться на берегах Тигра. Ей предстоит бороться за физическое выживание и окончательно определиться с вопросами веры. Многие из бабидов никогда не встречались с Бабом. Очень часто к вере их приводила просто наивная надежда изменить мир. Они плохо знакомы с новым вероучением и часто толкуют его так, что Бабом разрешено все то, что запрещено ортодоксальным шиизмом. Само собой получилось, что Мирза Хуссейн Али - хотя никто его не назначал, да и сам он на это не претендовал, - берет все дела в свои руки, организует материальную и духовную жизнь общины. Думается, что некоторые из самых близких его соратников начинают осознавать, что он призван взять на себя в будущем руководство движением, и видят в нем того "Обещанного", о котором возвестил Баб. Но еще не пришло время во всеуслышание заявить об этом и дать новое направление движению. Сначала необходимо тщательно изучить все написанное Бабом и воплотить его наставления в жизнь. На это уходит несколько лет. Затем Мирза Хуссейн Али начинает испытывать потребность уединиться на какое-то время, чтобы предаться размышлениям. Он покидает Багдад и, не открыв никому места своего уединения, удаляется в горы Курдистана. Позднее он сам объяснит свое решение так: "С первых же дней Нашего прибытия в эту страну, предвидя грядущие события, Мы решили удалиться". В течение двух лет он живет отшельником, предаваясь молитвам и размышлениям, закладывая основные принципы религии, которую хочет создать. Позднее, уже в Багдаде, он напишет одну из первых своих работ "Книгу Несомненности"(Бахаулла. Книга Несомненности (на фр. яз. Париж, 1988).), в которой объяснит, обращаясь к одному из родственников Баба, как следует понимать заявление тебризского мученика о пришествии "Обещанного". В ней он пока выступает в качестве последователя своего Учителя, но уже дает новое толкование Ветхого и Нового Заветов и Корана, показывая, что всех Пророков можно считать одним и тем же лицом, ибо все они, каждый в особых обстоятельствах, являют Божественный Дух. Он также подчеркивает, что пришествие Баба было со всей очевидностью предсказано всеми пророчествами ислама. Его уединение стало своеобразным испытанием, в котором соединились боль и радость. И снова налицо большое сходство между этим эпизодом его жизни и тем, что рассказывается об искушении Иисуса в пустыне или об уединении Мухаммада в горной пещере. Он описал избранное им самим место уединения такими словами: "Мы отправились в безлюдную пустыню и провели там два года жизни в полном одиночестве. Из Наших глаз лились слезы страдания, и в Нашем обливающемся кровью сердце бушевал океан мучительной боли.
    
    Много дней и ночей Мы не имели пищи и не находили покоя. Клянусь Тем, в Чьих руках Моя душа, что, несмотря на немыслимые лишения и непрерывные страдания, Мы пребывали в совершенном счастии и чрезвычайной радости, ибо до Нас не доходили вести о горе или радости, о болезни или здоровье кого бы то ни было: наедине общались Мы с духом Нашим, предав забвению мир и все, что в нем.
    
    Однако Мы упустили из виду, что Воля Провидения сильнее Наших устремлений, и роковую стрелу Его не предотвратить мудростью человеческой. Никто не может избежать того, что суждено, и нет иного выхода, как смириться перед Его волей.
    Клянусь Богом, что Нашим твердым решением было не покидать это уединение, и Мы не лелеяли никакой надежды на скорую встречу с близкими. Нашей единственной целью было избежать того, чтобы стать поводом для раздоров среди друзей, и не быть причиной смуты верующих, не причинять никому вреда и не огорчать ничьих сердец. Другой цели или намерения у Нас не было.
    
    Однако Наше отсутствие каждый объяснял по-своему. В конце концов последовало от Сокровенного источника повеление о возвращении, и Мы повиновались и вернулись обратно".
    Однако на самом деле отшельник не пребывал в полном одиночестве, как можно было бы представить. Постепенно распространилась молва о том, что в горах Курдистана живет в уединении великой мудрости муж, и со всех концов потянулись к нему люди посоветоваться, обсудить волнующие их богословские и метафизические вопросы. Слух об этом дошел и до Багдада. По описаниям тех, кто встречался с мудрецом, близкие узнали его. К нему направили посланцев с тем, чтобы поведать о плачевном положении, в котором оказалась община бабидов, лишенная его покровительства, и уговорить его вернуться. Он снизошел к этим мольбам, вернулся и с горечью оценил происходящее: "Никакое перо не в состоянии описать то, что ожидало Нас по возвращении. Прошло два года, и все это время Наши враги неустанно и изо всех сил старались уничтожить Нас, и тому есть свидетели".
    
    Он восстанавливает порядок, возобновляет проповедь учения, улаживает ссоры. Община бабидов вновь начинает свою деятельность, и деятельность эта плодотворна. И новые сторонники - иудеи, зороастрийцы, шииты, вдохновленные пророчествами своих религий о пришествии нового Посланника Бога, спешат в Багдад услышать благую весть. Новый подъем движения достигает такого уровня, что бабиды становятся в Ираке весьма влиятельной силой. Естественно, это вызывает беспокойство шиитского духовенства, и оно непрестанно побуждает иранского консула в Багдаде сообщать своему правительству об опасности, которую представляют бабиды для всей мусульманской религии и для самого существования Иранской империи. Между турецким и иранским правительствами завязывается длительная переписка по этому вопросу. В конце концов, на рассмотрение выносятся два решения: передать руководителя бабидов губернатору одной из соседних с Ираком иранских провинции, и в этом случае делом будет заниматься шах, или сослать его куда-нибудь подальше от границ родной страны с тем, чтобы он больше не пытался сеять смуту.    Очевидно, шах склоняется в пользу первого варианта, который мог бы привести к радикальному решению - казни "опасного революционера". Султан Османской империи предпочитает вариант: он считает, что не должен выдавать высланного, пользующегося правом убежища на его территории. И несомненно, делает это с расчетом: хотя отношения между его империей и Ираном превосходны, этот суннит на самом деле не стремится к тому, чтобы уничтожить движение, в котором он видит угрозу для ненавистного ему шиизма. И тогда было решено перевести Мирзу Хуссейна Али на жительство в Константинополь, где будет легче, как уверяет султан, следить за ним.
    
    А как же бабиды, сплотившиеся вокруг него? Бросят ли они свои дела, которые уже начинают обеспечивать им определенное материальное благополучие, безмятежную жизнь, чтобы снова столкнуться с трудностями долгого пути, неуверенностью в том, что сулит жизнь на новом месте? Те, кто последовал за своим Учителем из Тегерана в Багдад, без колебаний бросают все, чтобы идти вместе с ним, и снова их колонна отправляется в путь к лежащей за тысячу километров столице Османской империи.
    
    Как принято при таких переходах, первый привал назначают на небольшом удалении от пункта отправления. Ведь сборы зачастую затягиваются, прощания тягостны и надо дать отставшим возможность нагнать основную часть колонны. Мирза Хуссейн Али назначает первый сборный пункт в нескольких километрах от Багдада, в поместье бывшего губернатора города, который пригласил его туда. У него вообще много друзей и почитателей в городе, и они не скрывают своего огорчения в связи с его отъездом. Поместье носит пышное название, может, даже пророческое - Сады Ризван (Рай). Это место и выберет изгнанник, чтобы объявить обеспокоенным своей судьбой бабидам, что им следует забыть всякий страх и довериться ему, ибо он действительно тот Божественный Посланник, о котором возвестил Баб.
    На двенадцать дней, с 21 апреля по 2 мая 1863 года, небольшой караван прерывает свой долгий переход, и тот, кто отныне уже не Мирза Хуссейн Али, а Бахаулла, Слава Божья, начинает излагать свое послание. Он отменяет понятие "нечистый" в отношении неверующих: разве не сотворил Бог всех людей каплями единого океана, листьями одного дерева? Пусть отныне его ученики послужат примером, который вдохновит все человечество и приведет его к возрождению. И отныне бабиды будут называться "бахаи" - по имени Бахауллы.
    
    Очевидец тех памятных дней оставил рассказ об этих событиях. Если верить ему, это были насыщенные и прекрасные дни, из тех, что остаются в памяти на всю жизнь:
    "Каждый день перед рассветной зарей, - рассказывает он, - садовники срезали розы с кустов, растущих вдоль четырех дорожек сада, приносили и складывали их на земле в центре благословенного шатра. И вороха роз были столь высоки, что, когда его спутники (Бахауллы) собирались на утреннее чаепитие, они не видели друг друга поверх них. Своими руками Бахаулла раздавал эти розы тем, кого он каждое утро посылал от своего имени в город, чтобы вручить цветы арабским и персидским друзьям /... / Как-то ночью, на девятый день новолуния, я стоял на страже вместе с другими у благословенного шатра. Около полуночи я увидел, как он выходит из своего шатра, проходит мимо своих спящих сотоварищей и идет, освещенный лунным светом, по обсаженной цветами дорожке длиною в сто шагов. Отовсюду раздавались столь громкие соловьиные трели, что только шедшие рядом с ним могли расслышать его слова. Так он шел и шел, как вдруг остановился посреди дорожки и заметил: "Вы только послушайте этих соловьев! Столь велика их любовь к розам, что без сна, с заката до рассвета, они распевают свои песни и, сжигаемые страстью, стремятся вступить в общение с предметом своей любви. Как же могут предпочесть сон те, кто якобы сгорает от любви к Возлюбленному, Чья красота превосходит красоту роз?" Три ночи кряду я нес караул, обходя благословенный шатер. Всякий раз, бросая взгляд на ложе, на котором он возлежал, я видел, что он не спит, и каждый день, с утра до вечера, я наблюдал, как все свое время он проводил в разговорах с посетителями, которые непрерывно шли к нему из Багдада".
    
    Но однажды Бахаулла, любитель соловьев и роз, обратился к своим спутникам с речью, исполненной необычайной силы. Ипполит Дрейфус, один из лучших историков движения бахаи, передает ее такими словами: "Неужели они поверили, будто только затем, чтобы несколько миллионов угнетенных персов могли избавиться от тирании мулл, принял Баб свое мученичество на тебризской площади? Неужели они поверили в то, что это свершилось только ради того, чтобы исламский мир исполнился надежды, услышав о пришествии глашатая новой эры? Нет, поистине Дело, их на это подвигнувшее, намного величественнее; пока они сделали только один переход, а теперь надо идти дальше. Что за польза от всех религий мира, если люди не видят того общего, что могло бы объединить их, несмотря на все различия в доктринах и обрядах? Давным-давно Моисей, Иисус и Мухаммад явили каждый свои законы. Теперь Бог еще раз скажет Свое слово посредством Верховного Явления, поведет примирившееся человечество к прогрессу и дарует им возрождение через любовь. А они, презревшие мирской уют, должны все усилия сосредоточить на совершенствовании духовном. И тогда работа, начатая Бабом, найдет в нем, Бахаулле, свое воплощение и завершенность - этим станет обновление и объединение всех религий". (И. Дрейфус. Указ. соч.)
    
    И еще одно важное изменение вносится в кодекс поведения бахаи. В дополнение к идее равенства рас перед Богом, Бахаулла начал проповедовать идею ненасилия. Бывали случаи, когда бабиды сражались с войсками, направленными против них иранскими властями. Отныне больше не следовало прибегать к силе, а терпеливо сносить невзгоды и испытания.
    3 мая 1863 года караван снова тронулся в путь. Через четыре месяца, 16 августа, он прибыл в Константинополь. Бахаулле было тогда сорок шесть лет.
    
    Первое время пребывание в Константинополе не было тягостным. Бахаулла считается гостем Османского правительства. В распоряжение его семьи предоставлено несколько домов. Его спутникам удается получить работу на местном базаре, и это позволяет им обеспечить себе какой-то достаток. А некоторые из них, чтобы избавиться от преследований со стороны правительства Ирана, принимают турецкое подданство. В доме, где живет их вождь, все время гости из Константинополя, приезжают даже члены правительства - с визитом или за советом. Вера бахаи продолжает привлекать к себе все новых сторонников.
    
    Но вскоре снова собираются тучи. Султан Османской империи, являющийся также и халифом, то есть религиозным руководителем суннитов, задумал распространить свою власть и на шиитов. Он рассчитывает на помощь Бахауллы. Но Бахаулла отказывается содействовать намерениям султана, как, впрочем, ранее он отказался от предложенных ему пенсии и поста в правительстве. И султан, которого посол Ирана неустанно предупреждает об опасных еретиках, вдруг увидел в этом человеке, которого еще вчера он готов был взять под свою защиту - при условии, конечно, что и тот в чем-то пойдет ему навстречу, - и в его спутниках потенциальных бунтовщиков, от которых лучше избавиться. И через четыре месяца после его прибытия в Константинополь Бахаулле предлагают переехать в Адрианополь, что находится в европейской части Турции. И снова его семья, а также некоторые члены общины бахаи едут в самый разгар зимы по заснеженным дорогам. Поездка до Адрианополя заняла у них двенадцать дней. Они останутся в этом городе почти на пять лет.
    Эти пять лет в жизни Бахауллы необычайно плодотворны. По своему географическому положению Адрианополь - ворота западного мира, и это позволяет Бахаулле вести свою деятельность в двух направлениях. Обращаясь к Востоку, он продолжает разъяснять общинам бабидов и бахаи новое учение. Но близость Европы, рядом с которой он оказывается впервые и которую невозможно исключить из его миссии - той всемирной миссии, что, по его представлению, возложена на него, - побуждает его напрямую обратиться к европейским монархам и главам государств. Из Адрианополя Бахаулла обращается к ряду правителей с посланиями, в которых заклинает присоединиться к нему ради того, чтобы восторжествовало братство и мир во всем мире. Среди его адресатов королева Виктория, папа римский, король Пруссии, император Наполеон III и некоторые другие. Так, например, в 1868 году Бахаулла в весьма пророческом письме, адресованном французскому монарху, возвещает о грядущих бедствиях:
    "О государь! Мы слышали о твоем ответе русскому царю, касающемся твоего решения по вопросу о войне. Ты сказал: "Я спал в своей постели, когда меня разбудили крики несчастных, тонущих в Черном море..." Мы утверждаем, что тебя разбудили не их крики, а твои собственные страсти... Будь ты искренен в уверениях твоих, ты бы не отбросил Божественную Книгу, ибо послана она тебе Тем, Кто есть Всемогущий и Наимудрейший... А за содеянное тобою и в наказание тебе будет твое королевство ввергнуто в смуту, а империя твоя выскользнет у тебя из рук. Великое смятение охватит народ твоей страны, коль не решишься ты поддержать это Дело. Или обуяла тебя гордыня от той роскоши, в которой живешь? Клянусь жизнью, недолго это продлится, и скоро прейдет".

    Спустя два года, после поражения под Седаном, император окажется в ссылке, а войска кайзера Вильгельма - у ворот Парижа, народ которого восстанет. Позже Бахаулла напишет победителю Наполеона III: "Помнишь ли ты того, чье могущество превосходило твое, и кто по положению был выше тебя? Где он? Что стало с его богатством? Не пренебреги этим предупреждением... О берега Рейна! Мы видели вас залитыми кровью и это повторится вновь. И мы слышим стенания Берлина, хотя сегодня его слава несомненна".
    Послания эти звучали как пророчества, и они сбылись. Но в первую очередь, это призыв к главам государств открыть глаза на нужды своих народов, поскольку, как говорил Бахаулла, "монархи - представители Бога на земле в том смысле, что у них есть то, что присуще Богу - власть, сила и могущество. Но надлежит им являть и такие Его свойства, как милосердие, доброта и забота о нравственном воспитании народов. Так пусть озарит их истина, и да обеспечит это успех их правления и процветание их стран".
    
    С той же страстной убежденностью обращается Бахаулла к прелатам христианской религии. Он заклинает Пия IХ отказаться от мирской власти, советует ему оставить светскую жизнь, покинуть дворец, слишком пышный для преемника святого Петра, и передать свои владения королю Италии, если он хочет избежать злой судьбины.
    Позднее Пий IХ дважды терял престол, при нем Папские области были аннексированы Италией, а сам папа умер в Ватикане, будучи фактически пленником. Обращаясь к католикам, Бахаулла призывает их отказаться от ряда догм. Например, он осуждает безбрачие священников и монашескую жизнь. "Безбрачие священников пагубно, - пишет он, - ибо воздержание не способствует приближению к Богу, тогда как здоровая и размеренная жизнь у домашнего очага содействует духовному расцвету человека. Монахам и монашенкам следует покинуть свои монастыри и включиться в деятельную жизнь общества".
    Этот спокойный и в то же время насыщенный период жизни Бахауллы заканчивается в 1867 году. Нет мира в маленькой общине, последовавшей за Бахауллой в Адрианополь. Некоторые бабиды, ставшие свидетелями Провозглашения в Садах Ризван, боятся, что их религия утратит свою связь с исламом. Среди них и сводный брат Бахауллы - Собхе Азал, который во времена Баба пользовался определенным авторитетом в общине. Он собирает вокруг себя наиболее консервативно настроенных единомышленников и принимается довольно путано, но, по его мнению, правильно, толковать учение Баба, стремясь доказать, что время "Того, Кого должен явить Бог", еще не пришло. Эта его попытка встать во главе движения терпит провал. Тогда он обвиняет своего сводного брата перед султаном в том, что тот якобы стремится только к личной власти и вынашивает подрывные замыслы против правительства Османской империи. Султан не становится на чью-либо сторону, он решает избавиться от обоих. Собхе Азала высылают на Кипр, где он будет находиться под гласным надзором до тех пор, пока остров не перейдет под британское господство; тогда ему будет возвращена свобода, и он возглавит небольшую общину бабидов консервативного толка. А что касается Бахауллы, то его отправляют как можно дальше, на границу империи, в Палестину, в городок Акка, где он будет содержаться под стражей.
    
    И снова дальний путь. Несколько месяцев займет переезд вместе с семьей и восмьюдесятью самыми преданными учениками, которые не пожелали расстаться с Учителем. В конце пути их ждет ужасная тюрьма. Акка - штаб армейского корпуса и укрепленный городок, известный в Сирии нездоровым климатом. Правительство Османской империи не сомневается в том, что суровые условия заточения в сочетании с гибельным климатом и изнурительным переездом дадут возможность избавиться от этих решительно неудобных бахаи. Кроме того, офицерам крепости даны указания - обращаться с вновь прибывшими с превеликой строгостью. Их помещают в две тесные камеры, в которых нет элементарных удобств. Их ждет полуголодная жизнь в грязи, тесноте, а кроме того, в полной изоляции от внешнего мира - навещать их запрещено. Они будут умирать от малярии, дизентерии и истощения. Но вера, которая, как говорится, горы сдвигает, даст им силы выжить. Несмотря на заедавших их паразитов, несмотря на жуткий вид истощенных голодом детей, они не поддаются отчаянию, черпая силы в непоколебимой вере в свое предназначение. И столь ли уж непосильно бремя физических страданий, если веришь всей душой, что ты - правая рука Посланника Божьего, Пророка, который должен освободить мир от невежества и суеверия, и он днем и ночью рядом с тобой? Позднее кто-то напишет, что это было самое светлое время их жизни. Видя такую стойкость, охранники понемногу смягчаются. Несомненно, поражает стражей и вид верующих, которые толпятся за стенами крепости с единственной надеждой - увидеть в окне камеры Бахауллу: авторитет его все растет. Изменяется режим содержания узников. Разрешена связь с внешним миром. И наконец, через два года тяжелейшего заключения правительство Османской империи, которому, строго говоря, не в чем упрекнуть этих ссыльных из Ирана, приказывает выпустить их на свободу при условии, что они не покинут пределов округа Акка.
    
    Вместе с семьей Бахаулла поселяется в маленьком домике вблизи крепости, который был определен ему для проживания. Остальные члены общины находят работу и завязывают весьма дружеские отношения с местным населением. Община пополняется новыми членами. Буддисты с Востока, зороастрийцы и мусульмане прибывают, чтобы разузнать о новой вере, слава о которой все растет. И всем этим столь непохожим друг на друга людям удается слиться в единую сплоченную общину с высоким нравственным кодексом поведения, сравнимую, пожалуй, с общинами первых христиан.
    Понемногу ослабевает надзор за Бахауллой. Он переезжает из своего маленького домика в другой, более просторный и удобный, который сегодня легко отличить в Акке от других домов по тому, в каком отличном состоянии он содержится. Позднее, когда один именитый горожанин из-за вспыхнувшей эпидемии в спешке бросает прекрасное поместье в Бахджи, в предместье города, Бахаулла снимает его за небольшую сумму. Этот дом станет последним жилищем Пророка.
    Настает время, когда Бахаулла может полностью посвятить себя молитвам и размышлениям, а также работе над книгами и письмами, в которых со всей определенностью изложены принципы веры бахаи как по религиозным, так и по социальным вопросам. На своего старшего сына, Аббаса Эффенди, который впоследствии станет известен как Абдул-Баха - "Слуга Славы" - и который родился в день великого Откровения Баба в мае 1844 года, Бахаулла возлагает заботы о всех текущих делах, включая и прием мулл, членов правительства Османской империи и прочих высокопоставленных посетителей.
    В 1890 году, когда Бахаулле было семьдесят три года, путешественнику с Запада, профессору Эдварду Брауну из Кембриджа, удалось добиться встречи с ним. В одной из своих книг, "Записки путешественника" (Э. Г. Браун. Записки путешественника. Кембридж, 1891.), описывая эту встречу, Браун дает описание внешности Бахауллы - дополнение к единственной известной фотографии Пророка. Вот этот портрет: "Лицо, на которое я взглянул, невозможно забыть и трудно описать. Эти проницательные глаза, казалось, видели самую сокровенную глубину души; широкие брови подчеркивали власть и авторитетность, отражавшиеся на высоком челе; глубокие морщины, избороздившие лоб и лицо, выдавали его возраст, несмотря на черные, как смоль, волосы и роскошную бороду, которая спускалась почти до пояса.
    ...Мягким, полным достоинства голосом Он предложил мне присесть и затем сказал: "Хвала Богу за то, что ты добрался сюда!.. Ты пришел навестить пленника и узника... Мы желаем миру только добра и счастья народам; но Нас называют возмутителем спокойствия, подстрекателем к беспорядкам, и обрекают на заточение и изгнание... Чтобы все народы пришли к единой вере и все люди стали братьями; чтобы узы любви и единства между сынами человеческими окрепли, а религиозная рознь перестала существовать и барьеры, разделяющие национальности, были бы уничтожены - что в этом плохого?.. Но тому быть; бесплодные раздоры и разрушительные войны уйдут в прошлое, наступит "Величайший Мир". Не это ли нужно и вам в Европе? Не это ли предрекал Христос? Мы же видим, что ваши цари и правители более щедро расходуют свои богатства на средства истребления рода человеческого, чем на то, что привело бы к счастью. Эти распри, кровопролития и раздоры прекратятся, и все люди станут, как одна большая семья, одна родня... Пусть не тот гордится, кто любит свою страну, но будет славен тот, кто любит весь человеческий род".
    Бахаулла скончался 29 мая 1892 года. Его похоронили тут же, в саду Бахджи. Однако бахаи не употребляют слово "смерть", говоря о его уходе; они говорят о Вознесении своего Пророка.

    В своем завещании Бахаулла назначил старшего сына Абдул-Баха своим преемником и толкователем написанного им. Семье, родственникам, верующим он предписал слушаться Абдул-Баха, а впоследствии подчиняться назначенному им преемнику. Это должно было стать гарантией от раскола и обеспечить поступательное развитие того, что он назвал и после него стали именовать Делом.
    
    Подобно отцу, Абдул-Баха состязается с исламскими учеными в богословских спорах, следит за делами в общине, ухаживает за больными во время страшной эпидемии тифа и дизентерии, подбадривает верующих, а главное - неустанно занимается распространением веры. Он не претендует на звание Пророка, а настаивает на своем положении слуги Бога и толкователя Писаний Бахауллы. Выполняя волю отца, он велит возвести на склоне горы Кармель, возвышающейся над Хайфой, гробницу, в которой будут погребены останки Баба. Помимо гробницы, будут построены несколько помещений, предназначенных для совершения молитв и проведения собраний, где и находится нынешний Всемирный Центр. Как раз в это время противники веры бахаи подают властям жалобу, уверяя, что на самом деле возводимое здание должно стать крепостью, в которой Абдул-Баха и его ученики намерены обосноваться с тем, чтобы бросить вызов властям и захватить все прилегающие районы Сирии. В результате устанавливается жесткий надзор за бахаи. И хотя уже давно они могли свободно пере двигаться в окрестностях Акки, отныне им категорически запрещено выходить за пределы укрепленного города.
    Несмотря на ограничения в передвижении, которые действуют в течение семи лет, "Слуга" занимается распространением послания бахаи по всему свету. Он поддерживает обширную переписку с верующими и исследователями из многих стран. Абдул-Баха помогают переводчики, секретари и четыре его дочери. Из многочисленного потомства, появившегося на свет от заключенного им в Акке брака с Мунирой, двоюродной сестрой Баба, за время заточения в крепости выжили только они. Абдул-Баха приходится принимать несметное множество посетителей разных вероисповеданий, которые приезжают к нему, чтобы поговорить о духовных, нравственных и социальных вопросах, их интересующих. А еще каждую пятницу он находит время и раздает милостыню из своих, весьма ограниченных средств. Знавшие Абдул-Баха в те годы описывают его как человека, работавшего с раннего утра до позднего вечера, довольствовавшегося двумя скудными трапезами и весьма скромной одеждой: для него нестерпима была мысль о роскоши в то время, когда другие терпят нужду. Современники подчеркивают его любовь к детям, природе, цветам. Один из очевидцев пишет: "Одно удовольствие смотреть на Учителя, когда он вдыхает аромат цветов. Вот он погружает в них лицо, и кажется, будто своим благоуханием гиацинт поверяет ему некую тайну. Создается ощущение, что все внимание сконцентрировано на этом, как бывает, когда слушают прекрасную музыку".
    
    Так он живет до 1908 года - трудолюбивой, спокойной, плодотворной жизнью, даже тогда, когда судебные преследования со стороны турецких властей становятся настолько угрожающими, что итальянский консул предлагает "Слуге" переправить его в любой иностранный порт, чтобы обеспечить его безопасность. Но Абдул-Баха отказывается и говорит, что должен пойти по стопам Баба и своего отца, которые никогда не пытались бежать или скрыться от своих врагов. Он склоняет большую часть членов своей общины уехать подальше от Акки, где слишком опасно, а сам вместе с семьей и несколькими сторонниками остается. В начале 1907 года заканчивается ведущееся против него следствие. Турецкие официальные лица, которые в течение месяца занимались сбором доказательств о его подрывной деятельности, отбывают в Константинополь, преисполненные решимости потребовать еще более суровой ссылки или даже казни Абдул-Баха. Но как раз в это время в Турции вспыхивает и побеждает революция. Всех заключенных Османской империи, заключенных по политическим и религиозным мотивам, выпускают на свободу. В сентябре 1908 года Абдул-Баха предоставляют полную свободу. Год спустя свергают султана и заключают его в тюрьму. В это же время правительство младотурков, среди которых есть и османские евреи, разрешает, а может даже поощряет, в пику арабскому национализму, еврейскую иммиграцию в Палестину, и число иудеев там возрастает с двадцати до пятидесяти тысяч, а в 1914 году достигает восьмидесяти тысяч.
    Обретя наконец свободу передвижения, Абдул-Баха продолжает вести жизнь, заполненную работой и благотворительностью, ограничиваясь поездками в Хайфу и Александрию. Но в 1911 году, когда ему уже шестьдесят семь лет, он берет в руки посох паломника и отправляется на Запад, чтобы нести туда свою благую весть. В 1911 году он посещает Лондон и Париж, где ежедневно выступает с лекциями или ведет беседы. В 1912 году он десять месяцев проводит в Северной Америке, которую пересекает от Атлантического океана до Тихого, обращаясь к разным аудиториям: студентам, социалистам, евреям, мормонам, христианам, агностикам, эсперантистам, обществам пацифистов, объединениям суфражисток. Потом он снова в Англии, где выступает с лекцией в Обществе эсперантистов, особо подчеркивая, что лично поощряет бахаи к изучению эсперанто, чтобы Запад и Восток лучше понимали друг друга. Затем следуют Штутгарт, Будапешт, Вена, где он создает новые общины бахаи, помогает им. В Хайфу он возвращается только в декабре 1913 года.
    Длительное путешествие, активная деятельность после стольких лет изнуряющего труда истощили его физические силы, его тело. Но по-прежнему велика энергия его мысли, сила предвидения. Он пишет трогательное послание к бахаи всего мира, а теперь общины бахаи есть в Америке, Канаде, Англии, Германии, Франции и других странах: "Друзья, близится момент, когда меня не будет с вами. Я сделал все, что можно было сделать. Все силы я отдал служению Делу Бахауллы. Всю жизнь я работал денно и нощно... Я вслушиваюсь, поворачиваясь лицом то на Восток, то на Запад, то к северу, то к югу, надеясь услышать песни любви и братства, взмывающие над собраниями верующих..."
    В 1914 году мир ответил ему грохотом пушек. Незадолго до объявления войны Абдул-Баха безо всяких объяснений посоветовал паломникам, находившимся в Хайфе, вернуться на родину и отказал иранским верующим, обратившимся с просьбой разрешить им приехать к нему в Хайфу. По всей вероятности, он знал, что война вот-вот разразится.
    С началом войны он не только не прекратил своей деятельности, но еще усилил ее. Палестина была отрезана от мира и страдала от бедствий войны и голода. Он организует сельскохозяйственное производство на обширных площадях вблизи Тибериадского озера и снабжает пшеницей не только общину бахаи, но и всех нуждающихся в Хайфе и Акке, независимо от их национальности или вероисповедания. Каждый день он раздает сотням бедняков хлеб, а когда нет хлеба - финики, а также деньги.
    23 сентября 1918 года, после суточного сражения, английские и индийские кавалерийские части берут Хайфу.

 Палестина переходит вскоре под британское управление. Офицеры Его Величества - частые гости в доме Абдул-Баха; в 1920 году ему пожаловано звание пэра Британской империи за заслуги в деле примирения и благосостояния народов.
    Последние годы жизни Абдул-Баха протекают спокойно. Он молится, работает над рукописями, возобновляет переписку со всем миром, иногда катается на лошадях - любимая забава его юности - или гуляет пешком. Его дом всегда открыт для гостей и в нем собираются люди всех цветов кожи, которые буквально очарованы речами, обходительностью и чувством юмора хозяина. Он умеет рассмешить людей, рассказывая забавные и остроумные истории. "Мой дом - место радости и смеха", - повторяет он.
    
    Окончательно он покинул это место 28 ноября 1921 года, столь спокойно уйдя в мир иной, что дочери, находившиеся у его ложа, сперва подумали, что он просто заснул. Хайфа устроила ему грандиозные похороны, на которых присутствовали губернатор Иерусалима, представители правительства, послы разных стран, аккредитованные в Хайфе, главы различных религиозных общин, христиане, иудеи, мусульмане, курды, египтяне, друзы, турки, греки, американцы, европейцы. Там были и богачи, и бедняки. Десять тысяч человек взошли по склону горы Кармель к тому месту, где Абдул-Баха, "Слуга", был погребен рядом с Бабом, "Вратами". Девять ораторов, представляющих мусульманскую, христианскую и еврейскую общины, произнесли прощальное слово. По крайней мере в тот момент расовые и религиозные барьеры пали, и воплотились в жизнь принципы, которым он служил.
    В завещании он обязал своего внука, Шоги Эффенди, стать светочем учения. Началась современная история веры бахаи.